Марк Ефетов - Последний снаряд
Наташа была один раз у мамы на фабрике. Володя приносил маме еду и взял с собой сестрёнку. С тех пор она играла дома с куклами в ткачиху.
А вот теперь она шлёпала и шлёпала по лужам, и мать покрикивала на неё: "Прекрати шлёпать - отшлёпаю!" Но девочка только смеялась, подпрыгивая и пританцовывая. А Володя подумал: "Совсем как в тот раз, когда мы все ехали за город с корзиной, в которой было пиво, котлеты, молоко и всякие сладости. Это же было совсем-совсем недавно... Корзину нёс папа, а теперь где он? Сколько времени как уехал, а письма нет и нет..."
Раньше Володя не задумывался: какой у него отец? Папа как все папы. А теперь всё время думал о том, что его папа особенный. И вспоминал при этом его присказку: "Цену узнаешь, как потеряешь".
В то утро, когда Ратиковы шли в заводское училище, должно быть, только Наташа не думала о войне. Но вот когда подошли к метро, она сказала:
- Зенитьки...
С каждым днём Наташа узнавала новые слова, но произносила их на свой лад. С тех пор как грянула война, много появилось новых слов; уберечь Нату от них нельзя было, хотя Галина Фёдоровна и Володя старались при ней о войне не говорить.
За городом война не чувствовалась: щебетали птицы и зеленели поля. Только железные ежи, сваренные из рельсов, ростом повыше Наташи, напоминали о том, что в эту поездку было совсем не так, как тогда с папой на пикнике.
Запомнила ведь Натка, что в прошлый раз на дороге не было этих больших железных заборов, разбросанных по всему полю. Она протянула руку к железным ежам:
- Зачем?
- Противотанковые, - сказал Володя. - Пошли давай. Не отставай.
- А мама сказала, что у нас время есть. Утром сказала, помнишь?
Володя помолчал и подумал: "Всё-то она уже понимает, ко всему прислушивается. Большая стала Натка".
Он многое объяснял ей, отвечая на её "зачем?". Но сейчас говорить не хотелось. Мама молчала; наклонила голову и так внимательно смотрела на дорогу, что Володя чувствовал и понимал: лучше не говорить о войне. Вот ведь и сегодня, когда уходила из дому, мама открыла их почтовый ящик внизу и долго шарила там рукой, хотя ясно было, что письма нет. Володя обнял её: "Пойдём, мамочка".
В прохладе тенистого леса растворялся запах первых белых фиалок.
Наташа часто останавливалась и спрашивала брата:
- Цветок?
- Цветок!
- А как зовут?
- Кукушкины слёзки.
Ната решительно отвернулась от красно-лиловых цветов, которые напоминали о слезах:
- Пошли давай!
А Володя и не хотел останавливаться. С первого дня войны всегда было некогда, всё время надо было куда-то спешить, что-то делать срочно новое, непривычное. И теперь это была не прогулка по лесу, а срочное дело: первая встреча с заводским училищем. И прийти надо было без опозданий и поскорей вернуться, чтобы мама не опоздала на работу. Но всё же у одного дерева Володя остановился и воскликнул:
- Мама, смотри, белочка!
В самом деле, на дереве промелькнул рыжий пушистый хвост, и вот уже чёрные бусинки беличьих глаз выглядывали из дупла. И белка при этом смешно вертела мордочкой.
- Смотри, доченька, смотри! - закричала мама и подняла Нату на руки.
Наташка молчала, обхватив маму за шею. Беличьи глазки словно зачаровали её. Ведь это была первая белка, которую она увидела в жизни.
А белка между тем выскочила из своего дупла и, быстро перебирая лапками, распушив большой хвост, проскакала на верхушку сосны. При этом она оглядывалась, и не зря. Следом, смешно цепляясь за кору дерева, карабкался вверх маленький серо-коричневый бельчонок.
- Видишь, Наточка, белка деток гулять вывела... - сказала мама.
Теперь и Володя с любопытством смотрел на сосну. Что с того, что он был почти в семь раз старше своей сестры: белку на воле он видел в первый раз. До этого смотрел, как белка крутилась в колесе за витриной зоомагазина на Арбате. Но это было в городе, за стеклом, да ещё в клетке. А тут прямо так - на дереве, да ещё с детёнышем.
В лесу было тихо и спокойно. Все трое Ратиковых стояли, стараясь не только не двигаться, но даже громко не дышать. И вдруг Володя вскрикнул:
- Ой, она его бросила и упрыгнула!
Теперь на верхушке сосны остался один маленький бельчонок, а белка, вытянув свой роскошный хвост, перелетела по воздуху к самому дуплу. Володя при этом подумал: "Хвост у неё заменяет крылья. Интересно".
- Пищит, - тихо сказал он, показывая на бельчонка.
- Что ж она его так бросила? - удивилась мама.
- Злая, - сказала Наташа. - Бедный белик!
- Не белик, а белочка. Разница, - поправил Володя. - Мама-белка бросила свою белочку.
- Плохой? Да? - спросила Ната. - Вова, ну?!
Она совсем недавно научилась говорить, но зато теперь болтала без умолку, заменяя букву "р" буквой "л", коверкая слова. Но это её не смущало: Ната повторяла всё, что ей говорили, пусть неправильно, но требуя - обязательно! - ответа на все свои вопросы.
А Вове было сейчас не до сестрёнки. Он думал о маленьком бельчонке и о том ещё, почему его бросила мать. Бельчонок теперь как бы прирос к ветке, прижавшись к ней животом, свесив лапки вниз.
Ната сказала:
- Мама белика наказала.
- Скажешь тоже! - резко ответил Володя. - Таких маленьких не наказывают.
- Наказывают! - уверенно подтвердила Наташа, видимо вспомнив что-то, что происходило с ней.
Теперь бельчонок дрожал так, что под ним подрагивала ветка. Володя и Галина Фёдоровна посмотрели и сказали друг другу глазами, что мама-белка действительно поступила жестоко: бельчонок свалится и разобьётся.
Ната вдруг хихикнула.
- Тебя бы так! - сердито буркнул брат. - Тебя бы так оставить на голой ветке.
И в это время бельчонок, почувствовав, видимо, что помощи ждать не от кого, поднялся, снова уцепился лапками и стал очень смешно прыгать по ветке. Ната при этом весело покрикивала:
- Пыг-скок, пыг-скок.
А бельчонок, окончательно расхрабрившись, перемахнул с ветки на нижнюю ветку и - шасть к самому дуплу, из которого выглядывала черноглазая мама.
- Научился, научился! - захлопал в ладоши Володя. - Видишь, Натка, это мама-белка так его учила. Поняла?
- Угу, - сказала Ната.
Галина Фёдоровна взяла дочку за руку:
- Пошли, дети.
Ната выдернула свою руку из маминой:
- Сама.
- Ну, сама так сама. Беги вперёд, только не споткнись...
Скоро сосны остались позади. Ратиковы пересекли асфальтовую дорогу, прошли переулком и остановились.
- Ната, назад! - крикнула мама.
А Володя при этом бросился вперёд, схватил сестрёнку и подбежал к матери.
Пахло горьким дымом и чем-то до тошноты сладковатым. В конце переулка торчал кусок стены с чёрными провалами вместо окон, груда камней, кривые, как змеи, рельсы стояли торчком, и всё это было подёрнуто как бы туманом. Сквозь пыльно-дымную завесу видны были, будто серые тени, фигуры людей с ломами, лопатами, тачками.
"Мираж", - промелькнуло в голове Володи.
А мама сказала:
- Разбомбили. Что же будет?..
ВОИНСКИЙ ЭШЕЛОН
- Что же будет? Что же будет? - говорила как бы про себя Галина Фёдоровна, обнимая и целуя мужа. Но тут же спохватывалась и успокаивала его: - Ты, Матвей, главное, не волнуйся о нас. Володя мне уже помощник, а Наточка послушная... Наташа, ты куда? Иди к маме. Ну?!
Это было на вокзале в один из первых дней войны. У вагонов плакали женщины, но были и такие, что сдерживали слёзы и только молча смотрели на мужей, сыновей, братьев и отцов, непривычно остриженных под машинку, в мешковатых, ещё не обносившихся гимнастёрках. Некоторые из них шутили и смеялись, чтобы скрыть своё волнение.
Ната сказала на своём шепелявом детском языке, сказала так просительно, так от души:
- Мама, пусть эти дяди не едут... Пусть эти тёти не плачут... Не надо ехать, не надо плакать...
Это было, наверно, самое длинное, что девочка сказала в своей жизни. Она взяла своими маленькими руками большую руку отца, крепко-крепко прижала её ладонью к своему лицу и не отпускала. А когда почувствовала, что отец хочет высвободить свою руку и, значит, уйти, оставить их, тихо спросила:
- Папа, ты далеко?
- Далеко.
- Так далеко, что не видно?
- Не видно, доченька.
- Далеко - плохо, - сказала Ната.
А Матвей Тимофеевич ответил, сказав тихо, как бы про себя:
- Далеко от глаз, да близко к сердцу.
Это были последние минуты прощания.
Галина Фёдоровна взяла Наташу за руку:
- Стой здесь, доченька.
Уже вдоль состава пронеслась команда:
- По вагонам!
Чёрные рупоры передавали какие-то слова, но разобрать их нельзя было. Наташа твердила теперь одно короткое: "Не надо" - и плакала.
А Володя сказал ей строго:
- Перестань плакать. Надо! Поняла?
- Угу, - мотнула головой Наташа.
Она уже была на руках у отца, целовала его в продымлённые губы и не плакала...
Засвистел где-то в хвосте поезда главный кондуктор, гуднул паровоз, звякнули буфера, вагоны отъехали чуть-чуть назад, а потом плавно покатились вперёд.
