Евгений Пермяк - Дедушкины очки (сборник)
- Пила-топор торопливых не милуют. А мы их терпением обманем да сноровкой перехитрим.
Обманул внук пилу терпением, топор сноровкой перехитрил. Выточил так, что они в дерево, как нож в масло, идут.
- Пойдем теперь, внук, в лес дерева на венцы валить. Только побереги меня, Вася, в лесу от смерти.
- От какой смерти, дедушка?
- Дерева знаешь какие вредные? От себя валишь, а на тебя упадут. Боюсь, как бы меня какое дерево не прихлопнуло. Я ведь еще хуже видеть стал.
- Ничего, дедушка. Зато я в оба глаза буду глядеть.
Пришли в лес. Дедушка показывать начал, как запил зарубать, куда наклон у дерева, как по ветру дерево валить.
Хорошо с делом справляется внук - деда оберегает. Сторожко, с умом дерева валит, ноги бережет.
Пришло время венцы подводить. Дед опять на глаза жалуется:
- Васенька, ты теперь уж вовсе моими очками стал. Гляди, а я рассказывать буду.
Рассказал дед, как бревно замерять, как паз в бревне выбирать, как угол в лапу рубить.
Старается внук. Что дедушка говорит, то и делает. А старик на ощупь руками проверяет, где и что не так - указывает. Подвел внук венцы, новым мохом пазы проложил, проконопатил. Васины отец-мать диву дались.
- Как это ты все можешь, сын?
А Вася им:
- Да это не я, а дедушка.
Прошло сколько-то там времени, дед пуще прежнего на глаза жаловаться стал.
- Не могу я, Василий, без работы жить. Руки без дела слепнут, душа старится, сердце останавливается.
А внук припал к дедушке и давай его обнадеживать:
- Не горюй, дедушка. Я за двоих вижу. Моих глаз нам на обоих хватит. Давай работать. Ты только говори, а я сам увижу.
Работают дед и внук. В два глаза глядят, в четыре руки мастерят. Печи перекладывают, трубы выводят, рамы стеклят, полы стелют, крыши щепой кроют. Нарасхват мастера.
Как-то они навесы к рамам привертывали, и внук отвертку потерял. Искал, искал - не может найти. А дед ему:
- Да вон она, Васенька, в стружке лежит.
- Это как же ты, дедушка, увидел ее?
- Видно, внук, глаза от работы прозревать начали.
- Может быть, и бывает так, только я не слыхал, чтобы к старости глаза лучше видеть начинали.
Опять прошла неделя, другая. Тонкую работу дед с внуком взяли. Старинный узор в барском доме для колхозной чайной нанялись подправлять.
- Ты, - говорит внук, - сиди, дедушка, это не по твоим глазам, а я прожилки у листочков наводить буду.
Стал внук прожилки кисточкой выписывать, а дед и говорит:
- Васька, да ты это что? Прожилки листам надо во всю их живую силу давать, а ты их тоньше волоса выводишь.
Слез Василий с подмостей и спрашивает:
- Как это ты, дед, с полу прожилки на листах можешь видеть, когда я их плохо разглядываю?
А дедушка не потерялся да и говорит:
- Молод еще, значит, мастер. Не можешь пока без дедушкиных очков работать.
Тогда внук и спрашивает:
- Так кто же для кого очки? Ты для меня или я для тебя?
- А это уж тебе, внучек, лучше знать.
Понял тогда Василий про дедову слепоту. Обнял старика:
- Хитрый ты у меня, дедушка. Беда какой хитрый!
А старик на это, не таясь, отвечает:
- Если деду хитрому не быть, так откуда внуку умному да работящему вырасти?
Много лет прошло. Громко Василий работать начал. Во всю силу его трудовая слава зацвела. Василием Петровичем величать стали, редким мастером. Когда же состарился он, сам стал молодым мастерам хитрые "дедушкины очки" надевать. Чтобы глубже свое дело видели да на работу шире смотрели.
ТОНКАЯ СТРУНА
Время было трудное, военное... В деревне, где жил Сергунька, питались хотя и скудно, а все же хлеб, картофель и сало были. Не каждый день, но варили кусочек мясца или косточку. А вот чай, сахар доставали с трудом.
Худо приходилось Сергунькиной бабушке. Одна забава у старухи осталась - чайку попить, а война и этого ее лишила.
- Был бы жив мой Петрован, - говорит как-то она про Сергунькиного деда, - он бы живо петель наставил, зайцев наловил. В охотничьей лавке за них сколько хочешь чаю дают. Хоть фунт.
Слушает Сергунька эти бабушкины слова да на ус мотает. Ему хоть и девять лет, а один мужик в доме остался. Отец на войне. Приходится соображать.
Раздобыл Сергунька проволоки, стал из нее петли на заячьи тропки ставить. Не вышло дело: не попадаются косые. А у Петьки Чебакова что ни день, то заяц. И по два на дню ловились.
Решил тогда Сергунька расспросить Петьку, из какой проволоки он петли делает, как их ставит, где места выбирает. А Петька с хитрецой парень был. Зажимистый.
- Слово тайное знаю, вот и ловлю.
Не поверил этому Сергунька, а все-таки попросил его:
- Скажи мне это тайное слово, Петя!
А тот опять увильнул:
- Как я тебе его скажу, когда оно наше родовое - чебаковское, дедовское? И потом, если это слово в одной деревне будут знать двое, тогда ни у которого зайцы попадаться не будут.
"Ну ладно, - решил тогда про себя Сергунька. - Скоро четверть кончается. У меня по арифметике тоже "тайное слово" найдется".
Не долго ждать пришлось. Замаячил конец четверти. А у Петьки в тетрадке одни гуси-лебеди о двух крыльях летают: двойки. И в четверти "гуся" обещают. Как такой табель Петька отцу на фронт перепишет? Чем рапортовать будет? Не зайцами же!..
Петька к Сергуньке кинулся:
- Скажи, Сергуня, как это ты по арифметике только пятерки получаешь?
Сергунька, не будь плох, отвечает:
- Слово тайное знаю, вот и получаю.
Не стал Петька дальше расспрашивать и повел товарища в березовый перелесок. Показал ему, из чего он петли делает и как их ставить нужно.
Понял Сергунька, что у него было плохо, и тут же смекнул, из чего он может сделать петли еще лучше. А потом так натаскал Петьку по арифметике, что для него и четверка не в новость стала.
А у Сергуньки охота хорошо пошла - и по три зайца за ночь ловил. А дома об этом ни слова. Зачем до поры до времени говорить! Могут и хвастунишкой назвать.
Снесет свою добычу Сергунька в охотничью лавку - там ее в книжку запишут. Копит охотник зайцев на фунт чаю да на пять пачек пиленого сахара. Сразу чтобы. Что там по осьмушке чай таскать, - пускай бабушка полной горстью его заваривает и сахар не растягивает по куску на два дня.
Все гладко шло, да только Сергунькина мать сказала, что у гитары струны пропали. Все семь. А ей без гитары - как бабушке без чаю. Когда матери бывало совсем невмоготу, когда письмо с фронта долго не приходит, запрется она в маленькой горенке и начнет струны перебирать да тосковать тихим голосом по Сергунькиному отцу. Попоет, поплачет, и легче ей станет. Отойдет.
Косится мать на Сергуньку, а спрашивать не спрашивает. Но все-таки однажды сказала:
- Не могли же струны сами по себе с гитары сняться и уйти!
А бабушка на это свое слово вставила:
- Конечно, не могли. Не иначе, что домовой их унес. Кому же больше? Ну, да беда не велика. Побалуется озорник и опять их на гитару натянет.
И вот пришло утро.
Бабушка поднялась раньше всех:
- Батюшки! На гитару струны вернулись!
Потом смотрит - на столе восемь осьмушек грузинского чаю красуются в виде буквы "С". И тут же пять пачек пиленого сахара разложены.
Радости было на весь дом. Каких только ласковых слов не сказала Сергуньке бабушка! И мать тоже. Особенно когда на гитаре струны увидела. А потом смотрит - одной струны нет. Самой тонкой.
- Как же это так? - говорит. - Почему же наш озорник "домовой" не все струны отдал?
Теперь Сергуньке таиться было больше не для чего, и он прямо сказал:
- Мама, тонкую струну заяц оторвал вместе с кустиком, к которому она была привязана. Видно, большой заяц был. Русак.
- Жалко, - говорит мать, - такую струну: она самая главная.
Тут бабушка поднялась с лавки и опять свое слово вставила:
- Плохо ты видеть, Анна, стала! Твоя самая главная, самая тонкая струна за столом сидит, чай с пиленым сахаром пьет, - сказала старуха и кивнула на раскрасневшегося от чая и бабушкиной похвалы Сергуньку.
...Через два дня на гитаре появилась недостающая струна. И никто не мог понять, откуда могла она взяться. Даже дотошный Сергунька и тот доискаться не мог, кто это сделал.
А сделал это Петька Чебаков. Тайно. Захотелось, видно, парню стать не хуже товарища и тоже звенеть "тонкой струной".
ШЕСТОЙ МАЛАХАЙ
Мне было тогда лет семнадцать. Я служил в заготовительной конторе разъездным. Это была должность "человека верхом". Куда пошлют, туда и едешь. Что поручат, то и выполняешь.
Как-то ранней весной меня послали на Копылуху, где выпасались табуны нашей конторы. Я поскакал туда с большой радостью.
Там у меня был друг Кусаин, и я всегда останавливался у него в юрте.
Перед казахскими юртами нередко можно было встретить лисенка, привязанного к колу. Делалось это так: вбивали в землю кол, на кол надевали скользящее кольцо с ушком, к ушку привязывали цепь, а на цепь сажали лисенка в ошейнике. Лисенок бегал вокруг кола. Скользящее кольцо не позволяло цепи запутываться. С лисенком играли дети, кормили его, ухаживали за ним. К зиме лисенок становился лисой, а затем - малахаем, особой казахской шапкой, напоминающей треух.
