Евгений Пермяк - Красотеющая красота
Обзор книги Евгений Пермяк - Красотеющая красота
Евгений ПЕРМЯК
КРАСОТЕЮЩАЯ КРАСОТА
Сказка для взрослых
Девоньки, бабоньки, старые подруженьки, молоденькие внученьки и все, кто до сказок охоч, перескажу я вам про красотеющую красоту, про людскую чистоту одну небыль, которая и по сей день былью бытует с нами и в нас живет.
В одном немалом-невеликом городе многонько разных заводов и фабрик работало. Ткацкая тоже была. И на ней старая ткачиха, как и я, любила с молодыми поговорить. Феклистой ее звали. Жила она вдвоем с внуком. С Антошенькой. И когда подошли года, она с ткацкого станка на внуков кошт перешла. А внук Антон к той поре из подручных слесарьков вышел в лекальные мастера. Хорошо получал. И бабке и ему хватало на жизнь. Не так, чтобы через край, а не в обрез жили. Жизнь наградила Антона, кроме трудовой умельности, большой красотой. Всех она останавливала. Картина картиной этот парень выписался. Хорошей рамы только недоставало ему. А если бы захотел он ее, то нашлась бы, и не одна. Были такие, что тщились этот портрет в свой золотой багет мужем заполучить. Не одни фабричные молодки на него, как на ясное солнышко, из-под руки глядели, но и те никли, чьи отцы заводами владели, в каменных палатах жили, торговлей ворочали. Чем богаче невеста, тем разборчивее. Зачем ей денежный гулена-баловень из своих козырей, который еще до усов на губах изведал все радости-сладости. Не лучше ли из простой масти, да верный, любящий муж. Как Антон, что не одним ликом, но и нутром небесен. Чист и ясен в словах и в делах. Не счастье ли стать его женой? Все в городе знали, что таким Антона бабка выпестовала. В ее роду он последним остался, и ей желалось жить в правнуках, которые бы унаследовали самое лучшее, что есть в трудовом люде. По этой причине Феклиста растила своего внука на большой правде в любви к людям и особливо к тем, кому обязаны своим рождением все живущие на земле и те, кто будет на ней жить. Феклиста внушала уважение к женщине и сбережение ее, даже если она, не жалея себя, обольщает иной раз всесилием чар своей минутной слабости. Власть слов бабушки Феклисты была такова, что и смерть не заставила бы Антона перешагнуть запретную для него черту. Только первым и к первой придет он, когда мать Жизнь одарит его своей дочерью Любовью, чтобы дочь Любовь, ставши матерью, породила породившую ее Жизнь. Так что удивляться не надо, почему ее внук таким вырос. А все же дружкам-товарищам трудненько было понять Антона. Роем вьются вокруг него и в косынках, и в шляпках, и в кружевах. Глаза проглядеть на него готовы, а он к ним слеп, нем и глух.
— В своем ты? — спрашивают его дружки.
— То-то и дело, что в своем, а не в чужом.—отвечает им Антон и нескрываемо заявляет: — Дождусь, когда придет моя любовь, и я первым к ней первой приду.
И ждал. Не замечал, что не из последних красавиц невесты по той улице прохаживались-прогуливались, по которой Антон на свой завод проходил. Хорошие среди них были барышни. Первеющие во всем. Только бабушка Феклиста промеж их и Антошей стену сложила. Из слов, из примеров.
— Конечно,— говаривала она,— случается, что королевны красавцев-пастухов на себе оженяли. И не разженялись. Только пастух при богатой да при знатной овце пастухом оставался. Ее пас, холил и берег. И его женитьба прислужничеством обертывалась. Цепями. Золотыми, но цепями.
Не спорит Антон с бабкой. Сам видывал богачих, вдов-заводчиц, а при них смазливых муженьков на цепи в ошейнике. Феклиста слышит, о чем внук думает, и мысли его досказывает:
— Мужу с женой другая сцепка нужна. От души к душе. Из сердца в сердце непорываемая нить. Если не веришь, проверь.
А проверить ей хотелось Антона. Бывает ведь, в мыслях человек одну истину исповедует, а на крутом повороте все прахом идет. Ко всему прочему бабка приглядела в 3уевском заводе ту, душа которой вес в вес с душой Антона была. Ни в чем ее внук не перетягивал, а она — его. Показала она ей Антона сначала во сне, а потом в живом виде, да так, что Антон не знал про то.
— Люб ли тебе, Любонька, мой внук?
А та зарделась и в слезы:
— Не о том надо спрашивать меня. Буду ли я люба ему? А если буду, то надолго ли. Заманен он, бабушка Феклиста. Лишковато красавен. Уведут его от меня. Тогда смерть!
— Верно ты говоришь, девонька. Не зря люди толкуют — сначала проверь, а потом поверь.
Ничего не знал и об этом разговоре Антон. Время шло, а любовь не приходила. Но как-то его призвал домоуправитель к приехавшей из Питера молодой вдове-заводчице:
— Непременно хочет видеть тебя. Говорит, по заводским делам. Так ли это или нет, не знаю. Не ослепила бы только она тебя своей красотеющей красотой.
— Такие для меня не слепительны,— сказал Антон и пошел в ее дом.
Провел домоуправитель Антона в ее покои. Увидел Антон заводчицу в тонкой кисее и обомлел. Думал, что в годах она, а перед ним юнее юни, моложе молодости яблонька в цвету. Она с первого взгляда все по лицу его прочитала и без утайки напрямоту серебристым ручейком прожурчала:
— И ты мне, Антоша, мил. Так мил, что и сказать невозможно. Подойди ближе. Не бойся осмелеть.
— А я и не боюсь!
— Не боишься, да опасаешься. Только зря. Тебя одного мужем и хозяином надо всем моим вижу.
Сказала она так и принялась завораживать, как только могла. Всеми своими чарами.
— Все твоим будет, Антон.
Тут он ей на прямоту прямотой ответил:
— И я таиться не буду перед этакой красотеющей красотой. И ангелу есть от чего обескрылеть и на землю пасть. Не видывал я и, думаю, не увижу такой. Но только я не могу и не буду вторым. Третий между нами незримо и вечно стоять будет.
Тут она скрипкой пропела:
— Антошенька, ты и не можешь быть вторым, когда я тебя первого полюбила... А тот в моем сердце и порога не переступил...
Не захотел на это отвечать Антон. А мог бы спросить, за кого замуж она выходила. С кем венчалась. С его заводом, что ли. По всей видимости так и было. А коли было, значит, стыда и совести в ней не было.
Надел Антон картуз и к двери, а она его за руку к себе повернула и пуще прежнего маем заневестилась. А потом засветилась вся изнутри. Вся через кисею увиделась. Молиться на такую в пору, а она на него молится:
— Мужем не хочешь быть, стань тайным моим счастьем. Антошенька. Пожалей мою вдовью нищету. Пожалей...
Себя забыл Антон. Все закружилось. Весь белый свет каруселью пошел. Ему же двадцать два, а ей девятнадцать лет. На седьмое небо в своих объятиях она возносит его. И совсем было воском начал таять Антон в ее полыме. А бабушка Феклиста в нем одолела его. Разомкнул Антон огневые руки, отринул малиновые уста и снова из воскового твердеть начал в себя самого.
— Нельзя.— крикнул он,— нельзя человека силой своей красотеющей красоты лишать его первенности.
Хлопнул дверями Антон и не помнит, как дома очутился. А очутившись дома, святая душа, все своей бабке рассказах. Не скрыл, как увидел он ее красотеющую красоту и полюбил до последней родинки.
— Краше и не увижу, бабушка!
— Увидишь,— сказала ему Феклиста.— Обязательно увидишь. Коли ты два самых трудных испытания прошел, жизнь вознаградит тебя.
— Какие два испытания, бабушка?
— Первое — богатством и знатностью. Не захотел ты, рабочий человек, себя чужим трудовым потом озолотить. Второе — верностью твоей, еще не знаемой тобой жене, матери твоих детей. Забота об этой верности не всем молодцам и молодицам на ум приходит. А потом всю жизнь помнится. Из совести не уходит. Теперь последнее, третье испытание остается...
Не стал слушать Антон, не до того ему. В работу решил уйти. Решил, но не ушел. С ним за его верстаком красотеющая красота стояла. Невидимо виделась. Неслышимо слышалась. Цветы ею пахли. Солнце ее улыбкой светило. Руки, разомкнутые им, обнимали его. Небо бездонно сияло глазами, которые зажгли в нем негасимый свет первой любви.
В лес стал от себя бегать Антон. Бабка так присоветовала.
— В лесу, Антоша, не одна нечисть живет...
И как-то бродил по чащобам парень и увидел грибок. Волнушку. И волнушка его увидела. Увидела и своей шапочкой-шляпочкой закивала, а потом как на скрипке пропела:
— Не узнал, Антоша, свою красотеющую красоту?
Удивился, но не оробел Антон и шуткой на шутку:
— Коли ты моя красотеющая красота, лезь в кузов.
— Да влезу ли,— усмехнулась волнушка.— Я ведь не мала, не легка, не покладиста.
При этих словах волнушка начала расти. И так ходко, что на глазах до живого женского роста выросла.
— Вот я какая, твоя красотеющая красота, твоя волнушка, старушка. Тут сбросила она свою волнушечью шляпку с дымчатым тюлем и открыла свое старушечье лицо. Оно было светлым, но морщинистым. Чужим, но близким. Знакомые черточки через морщинки-паутинки посквозились.
И чем дольше вглядывался Антон, тем больше узнавал свою красотеющую красоту. А она, будто помогая ему в этом узнавании, то седину рукой смахивала, то морщинки ладонью разглаживала, то щеки подрозовляла.
