Феликс Кривин - Упрямый горизонт
Так, возможно, подумал Нестор и забеспокоился. Всё же обидно, когда что-то делаешь, делаешь, а потом об этом забывают, как будто это и не делалось никогда.
И тогда Нестор стал писать летопись.
Не надо думать, что он писал её только летом.
Летопись — это такая книга, в которую записываются события многих лет. Вот почему её так называют.
Написал Нестор и о том, что прочитал в других летописях, которые были написаны до него. Чтобы мы с тобой, чего доброго, не подумали, будто до Нестора у нас не было никаких событий. Хороший летописец думает и о тех, кто жил раньше, и о тех, кто будет жить позже, он для того и пишет свою летопись, чтобы соединить тех и других.
Он — как связист между прошлыми и будущими веками:
— Двадцатый? Это двадцатый? Я — двенадцатый… Соединяю вас со вторым.
Как приручили огонь
Было время, когда огонь разбойничал по лесам и больше ничем не хотел заниматься.
Он падал молнией на какое-нибудь высокое дерево и начинал его терзать, пожирать. Потом перебрасывался на другое, на третье дерево, — и вот уже целый лес бился в когтях огня.
Огонь тогда не бывал костром, он бывал только пожаром. А люди мёрзли и ели сырую пищу, потому что огонь, который мог бы их согреть и сварить им пищу, занимался только тем, что разбойничал.
И как ни трудился ветер, пытаясь его задуть, огонь только сильней разгорался. И как ни заливал его ливень, огонь выходил сухим из воды.
Однажды люди вынесли из пожара маленький огонёк. Его накормили сухими ветками, укрыли от дождя и ветра, он подрос и превратился в костёр.
Раньше он превращался в пожар, а теперь превратился в костёр.
Потому что никто не старался его погасить, а, наоборот, окружали его заботой.
И стало огню так тепло от этой заботы, что захотелось поделиться своим теплом. Чтобы и людям было теплее, чтобы пища им казалась вкуснее, чтобы им жилось веселее…
Вот почему так приятно посидеть у костра.
Кто на свете самый упрямый
Однажды заспорили Ветер и Скала, кто на свете самый упрямый.
— Я самая упрямая! — сказала Скала. — Сколько веков ты на меня дуешь, а я стою.
— Нет, я самый упрямый, — сказал Ветер. — Сколько веков ты стоишь, а я всё равно дую.
Долго они спорили.
Уже и осень прошла, и зима.
Наступила весна, и из трещины в скале пробилась тоненькая былинка.
Пробилась — и стала тянуться вверх.
Дождь лил — а она тянулась вверх.
Солнце жгло — а она тянулась вверх.
— Вот кто самый упрямый, — сказала Скала. — Уж как я её не пускала, удерживала, а она всё равно пробилась.
— А я её гнул, рвал, сдувал, — вздохнул Ветер, — а всё-таки она тянется вверх.
— Из упрямства, — сказала Скала, — Лишь бы сделать по-своему.
А былинка всё поднималась и поднималась.
Она была очень упрямая.
Потому что она была живая.
Ты видишь сосну на Скале?
Это она, былинка.
В её ветвях отдыхает Ветер, в её тени прячется от солнца Скала, и оба они с гордостью говорят:
— Это она, наша былинка… А помнишь, когда она маленькая была? Ух, какая была упрямая…
Тропинка
Прибежала Тропинка к Дороге и остановилась в восхищении.
— Тётенька, как ты стала такой большой?
— Обыкновенно, — нехотя объяснила Дорога. — Была малой вроде тебя, а потом выросла.
— Вот бы мне вырасти! — вздохнула Тропинка.
— А чего хорошего? Заездят тебя, затопчут — вот и вся радость.
— Нет, не вся, — сказала Тропинка. — Пока я маленькая, меня далеко не пускают, а тогда бы я… ух как далеко ушла!
— Далеко? А зачем далеко? Так ведь можно и в вечную мерзлоту зайти, и в тропические болота…
— Вот бы мне зайти!
— Много ты понимаешь. Я вот до города дошла — и всё, с меня достаточно…
Поникла Тропинка и обратно в лес побрела.
«Достаточно!» Стоит ли ради этого быть дорогой? Может, лучше остаться тропинкой, навсегда затеряться в лесу?
Нет, не лучше, совсем не лучше. Просто Тропинка ошиблась на этот раз, просто она вышла не на ту дорогу.
Когда бывает можно то, что нельзя
Жили-были два короля, и было у них на двоих одно королевство. Маловато, но что поделаешь, если не хватает королевств? Королей больше, чем королевств, и, конечно, королевств на всех не хватает. Однажды король Нельзя Первый заболел, и король Можно Первый занял всё место на престоле. Раньше он занимал только половину, приходилось править в тесноте, а теперь расположился по-королевски.
И жители королевства тоже обрадовались.
— Можно нам по утрам не умываться?
— Можно!
— Можно зимой бегать без пальто?
— Можно!
— А можно вообще никого не слушаться и вообще ничего не делать?
— Можно! Можно!
Сразу видно, что король Нельзя заболел.
Перестали жители умываться, делать зарядку, а потом и в школу ходить. Только и знают, что бегают без пальто. Попростуживались, грязные стали, как поросята.
Так и ходят: простуженные, неумытые, необразованные: Самим и то смотреть неприятно.
А когда уж совсем невмоготу стало смотреть, начали выражать недовольство:
— У этого Можно всё можно, даже скучно становится.
— Из-за того, что камнями кидаться можно, по улице нельзя пройти.
Так и вспомнили про «нельзя», хотя король Нельзя был в больнице. Пожалели его, стали ему конфеты носить, чтоб скорей поправился.
Король Можно Первый хотел запретить: дескать, больному человеку не конфеты, а уколы нужны, — но не смог Можно Первый сказать «нельзя», он умел говорить только «можно».
Даже заболел от огорчения король Можно Первый.
А король Нельзя Первый тут кстати и поправился. Видно, не зря ему носили конфеты.
Вот было радости!
— Можно нам уже умываться?
— Нельзя!
— Можно в пальто бегать?
— Нельзя!
А в школу ходить? А слушаться?
Что ни спроси — всё нельзя.
Потому что король Можно Первый заболел и король Нельзя Первый занял всё место на престоле.
И что же получилось?
Раньше всё было можно, теперь всё стало нельзя а на самом деле всё осталось без изменения. Как ходили жители простуженные, неумытые и необразованные при короле Можно, так же ходили они и при короле Нельзя: необразованные, неумытые и простуженные.
Что было делать?
Хотели уже потихоньку носить конфеты королю Можно, но король Нельзя твёрдо сказал:
— Нельзя!
Он умел сказать «нельзя», в этом было его преимущество.
Хорошо, что больной король узнал про конфеты.
Он узнал про них — и сразу поправился. Потому что помогают не сами конфеты, а внимание. Если просто есть конфеты, можно ещё больше заболеть.
Выздоровел король, и опять стало можно жить, всё кончилось как нельзя лучше.
Сели короли рядом на престоле и стали делить между собой все «можно» и «нельзя».
— Обижать маленьких? Это тебе, Нельзя.
— Защищать маленьких? Это тебе, Можно.
Поделили короли все «можно» и «нельзя», и сразу жители стали умываться, ходить в школу, а камни старались поменьше бросать, чтоб по улице пройти было можно.
Сидят на престоле Можно и Нельзя, хотя и в тесноте, но не в обиде друг на друга. Они не могут друг без друга.
Потому что когда ничего нельзя, тогда всё можно. А когда всё можно, тогда ничего нельзя.
Дедушкина прогулка
Баранчик Боря и ослик Ося опять стоят на окне и смотрят на улицу. Они ждут, когда Санечка скажет:
— Дедушка, ты не забыл, что пора гулять?
Дедушка, конечно, запротестует:
— Тебе, Санечка, ещё рано гулять, у тебя ещё не прошла простуда.
Санечка вздохнёт понимающе:
— А ты пойди не со мной. Ты пойди погуляй с Борей и Осей.
И тут ослику Осе и баранчику Боре захочется подпрыгнуть от радости и скатиться с окна кувырком, но они будут смирно стоять, опасаясь, что их не возьмут на прогулку.
И совёнка Севу возьмите, — напомнит Санечка, — и козлёнка Кузю, и обезьянку Читу… Дедушка! Не забудь, пожалуйста, взять обезьянку Читу!
Чита лежит, уткнувшись в какую-то книжку, но и ей, конечно, хочется погулять. Всем хочется погулять, не хочется одному дедушке. Дедушка с большим удовольствием уткнулся бы в книжку, как обезьянка Чита, но что поделаешь?
Дедушке приятно, что Санечка не просто болеет, что он болеет и за своих друзей. Болеть ведь тоже можно по-разному.
И дедушка надевает пальто, берёт в охапку всю эту честную компанию, отчего становится немного похожим на игрушечный магазин, и отправляется на прогулку.
Наш любимый воробей
