Эммануил Казакевич - Звезда (Сборник)
— Ну, не глупи, Ийка! Чего мы время теряем? Беги, буди комиссара, и начнем для нее палатку раскидывать. Смотри, сколько я дров принесла!
— Не буду я ничего делать, — сказала Ийка, — не буду. Твоя корова, так и командуй ею.
С трудом сдерживая слезы, она вошла в палатку и с наслаждением услышала у себя за спиной:
— Ийка, так я ж без тебя не смогу…
Утром Наташа принесла в Ийкину палатку две банки молока.
— Хвалиться пришла? — спросила Ийка.
Не ответив, Наташа стала разливать молоко по кружкам.
Ийка удивленно посмотрела на нее и, сделав вид, что ничего не замечает, начала умывать раненых.
* * *Машина пришла в госпиталь прямо с переднего края, минуя полковую санчасть и санбат, разрушенные прямым попаданием. Носилки были подвешены в три ряда. С верхних носилок улыбалась девушка с отличительными знаками связи в петлицах. Наташа подошла к ней.
В зеленоватых глазах девушки стояли слезы.
— Что с вами? — спросила Наташа.
— Ногу ломит, — ответила девушка и снова заулыбалась одним ртом, всхлипнула и достала платок.
Это была не улыбка, а характерная судорожная гримаса, с которой начинается столбняк.
Девушку вынесли из машины.
Раненый, лежавший на носилках второго ряда, схватил Наташу за руку и сказал:
— Спасибо, сестричка, спасибо! Спасибо, что детишек ко мне привела.
Он нежно погладил рукою воздух.
«Общее заражение крови», было написано на его медицинской карточке. Его тоже вынесли. Остальные молчали.
Наташа решила, что это бойцы латышской дивизии, которая воевала на этом участке.
— Lab diem, — сказала она по-латышски. — Добрый день.
Никто не ответил.
На нижних носилках лежал мужчина с запрокинутой Головой.
Она подошла ближе. Пульса не было ни у него, ни у его соседей. Ей казалось, что вся машина заполнена мертвыми.
Она бросилась к двери. Дверь не поддавалась. Очевидно, санитар, выносивший раненого, запер ее с наружной стороны. Наташа закрыла глаза и прижалась к стенке.
— А я? — спросил чей-то слабый голос.
Наташа вздрогнула.
— А я?
Раздвигая носилки, Наташа пробралась в угол машины.
Между двумя трупами — сверху и снизу — лежал на носилках молодой лейтенант с перевязанной головой. Из-под повязки выбивались волосы. Черты лица были мягкие, не совсем определившиеся. Темные брови сдвинулись, должно быть от боли, и лицо сразу стало взрослей.
Наташа вынула его документы и прочла: «Владимир Митяй. Проникающее ранение в височную долю».
* * *Госпиталь переезжал с места на место.
Вот и Петрищево, где замучили Таню.
— Наверно, она ждала нас, — говорила Наташа Ийке. — Помнишь, во всех довоенных кинокартинах о войне в последнем кадре в село врывались свои.
На месте деревень из пепелищ вставали трубы Девушки в неуклюжих ватных брюках грелись у теплых кирпичей сожженных хат, быстро раскидывали палатки, расставляли койки, пытались здесь, в грохоте канонады, среди снегов и пожарищ, создать что-то похожее на уют.
Немало хлопот доставляла и корова, приведенная Наташей. Приходилось для нее ставить палатку, добывать корм, на грузовике перевозить ее с места на место.
За коровой по очереди ухаживали все, кроме Ийки.
Как-то вечером, когда дежурной по хлеву была Наташа, Ийка подошла к палатке и остановилась у входа.
— Наташа, — сказала она робко, — руки мои по дельной работе стосковались. Дай хоть разочек мне подоить.
— Я могу тебе на целые сутки дежурство свое уступить, — обрадовалась Наташа. — Входи.
Ийка вошла. Наташа подметала палатку.
— Ишь ты, и тепло и сухо, — поразилась Ийка. — И корму запасы. А я так думала, — сказала она откровенно, — что вам без меня тут не обойтись.
— Нам, и правда, без тебя трудновато, — сказала Наташа.
— То и видно, конечно, что умелой руки тут нет, — заметила ободренная Ийка. — Неплохо, конечно, а все же не так, как положено. Стойло лучше бы переставить. И сена маловато.
Она подошла ближе и внимательно осмотрела корову.
— Не так вы ее доите. Видишь? Молоко остается. Эх ты, Бурка несчастная!.. — Она участливо похлопала корову по спине.
— Хочешь, мы тебя здесь ответственной сделаем? — спросила Наташа.
Ийка взяла в руки щетку.
— А кожа какая… Разве так положено?
Утром она сказала Наташе:
— Я думала — не допустишь ты меня до Бурки. Скажешь: вот, на готовенькое пришла. Хочешь, я тебя за это научу печки топить?
— Да я уж сама умею.
Ийка даже огорчилась:
— Откуда же?
— Подглядела, как ты топишь.
— Ишь ты какая! Ну, тогда я про белье один секрет знаю. Меня вчера комиссар опять хвалил. Получается и скоро и бело. Только чтоб никому больше не говорить.
* * *Ночь. В палатке прикручена лампа. Только слышен бессвязный, взволнованный бред. Всю ночь напролет Наташиных раненых душат, режут и жгут. И люди с оторванными руками снова просятся в бой, чтобы дать исход своей непомерной боли.
Наташа проводит ладонью по влажному лбу. Раненый успокаивается или молча скрипит зубами. «Сибиряк», догадывается Наташа. Или слышится мягкий, ласковый украинский говор:
— Ой, сестренка, а головка болыть, болыть, и в ухо стреляв. Та деж мий штык, сестричко?
Раненый приподымается и в изнеможении падает на подушку.
— Да ты, нияк, моя Ксана? А я думав, шо це сестра Пидыйды, голубко моя. Ишь яка рука-то добра. У кого ще така, як у Оксаны.
— Страшно, — тихо говорит майор на соседней койке. — Умирать человеку — всегда одному.
— Не уходи, сестренка! — просит ее лейтенант Митяй. — Когда ты сидишь рядом, кажется мне, что мы с тобой улетаем далёко-далёко, а каменная голова остается внизу, на подушке.
Невидящие блестящие глаза лейтенанта Митяя широко раскрыты.
Каждый звук, каждое движение, даже луч света, стук упавшего карандаша пронзительной болью отдаются в висках.
— Потерпи, Митяй, — шепчет Наташа. — Знаешь, выздоровление — тоже подвиг.
Палата «черепников» похожа на ясли, где собраны дети разных возрастов. Сознание приходит не сразу, и не все мозговые центры включаются одновременно. Один еще не говорит, но уже все понимает, другой говорит, но не помнит своего имени, третий хочет что-то написать сестре и без конца рисует кружочки и стрелки. Хочется как можно скорее вернуть каждому дар слова и мысли. Но «черепники» поднимаются трудно и медленно. Стоит заторопиться, резко повернуть носилки, хлопнуть брезентом — раненый вскрикивает и хватается за повязку. За каждым шагом своим приходится здесь следить.
* * *Наташа взбивала мыльную пену в узком деревянном корыте. Перед корытом горой лежали бинты, дальше — сваленные одна на другую солдатские гимнастерки и в стороне — простыни. Из палатки комиссара выскочила Ийка. Она подбежала к Наташе и ревниво поглядела на простыни. В руках Ийка держала небольшую бумажку.
— Ой, какие белые! — сказала Ийка. — Теперь не меня комиссар будет хвалить.
— Так это ведь ты меня научила.
— Что ж, что я. А хвалить будут тебя.
— Ну, хочешь, я разучусь?
Ийка расхохоталась.
— Нет уж! — Она стала осматривать гимнастерки. — Здорово! Просто здорово! Даже лучше, чем у меня. — От гимнастерок она вернулась к простыням. — Нет, Наташка, правда, как-то обидно чуточку, а все-таки мне на тебя своих секретов не жалко, честное слово. — Она посмотрела бинты на свет. — Потому что ты простая и не вредная. Не то что я.
— Ну какая же ты, Ийка, вредная?
— Ох, ты еще не знаешь! — вздохнула Ийка. — Позавчера я на тебя ужас как зла была.
— За что же?
— Ты ж мой секрет всем девчатам выдала. Знаю я, какое белье теперь у всех по палаткам.
Наташа смотрела на Ийку виновато.
— Но теперь уж я на тебя не сержусь, — сказала Ийка. — Видела, сегодня утром из санотдела начальники были? Так они говорят, что наш госпиталь по чистоте на первое место выйдет. А уж каждое полотенце разглядывали. И я подумала: молодчина Наташка, во-время успела девчонкам все рассказать.
И вдруг Ийка спохватилась:
— Я ж забыла: комиссар велел тебе передать… — Она протянула Наташе уже помятую бумажку. — А начмед сказал: если ты еще такую грамотку напишешь, быть тебе на «губе».
Наташа пробежала бумажку глазами и с досадой отбросила гимнастерку.
— Что с тобой? — закричала Ийка. — Что ж ты чистую вещь по земле валяешь? Что это за бумага?
Это был рапорт (пятый по счету), адресованный командованию ППГ. В рапорте Наташа просила направить ее на передний край Поперек бумаги было написано аккуратным Комиссаровым почерком: «Вынужден отказать, так как госпиталь остро нуждается в среднем медперсонале. Убедительно прошу с этой просьбой ко мне больше не обращаться». Следовала подпись.
