Эммануил Казакевич - Звезда (Сборник)
Она откинула снизу брезент, который закрывал вход в палатку, и выглянула наружу.
Промозглый ветер пробежал под койки.
Из трубы над соседней палаткой валил густой дым и задорно вылетали озорные, веселые искры.
В этой палатке работала дружинница Ийка.
Наташа захлопнула брезент и снова — наверно, в седьмой уж раз! — принялась за растопку.
Ийка была самым счастливым человеком в госпитале. Ийка не «проводила бесед», не «занималась с больными» и не «поднимала их дух», как требовал строгий начмед. Все переделав, Ийка садилась посреди палатки на ящик и требовала, чтобы раненые занимались ею.
— Ну, как вы себе думаете, ребята, будет у меня когда-нибудь свое хозяйство или не будет? — спрашивала она. — Вот давайте загадаем. Сколько у нас тут на палатку здоровых рук? Так, чтоб ни разу не раненных? Если чёт — значит, будет; если нечет — не будет. Петрышкин — одна… Борюшкин — две… Спицын… Не ври, Спицын, весь ты кругом простреленный.
То ли Ийка «подтасовывала», то ли раненые «жульничали», но как ни менялся состав раненых в ее палатке, число здоровых рук выходило всегда неизменным «четом».
Ийка пересаживалась с ящика на ближнюю койку и начинала мечтать:
— Ну вот, и уборщицей в санатории я уже больше не буду! Надоело. Выйду замуж вот за такого, как Спицын. Только уж не сердись, Спицын: чтоб руки были нестреляные, мне ведь хозяин нужен.
Наташа приходила в отчаяние от Ийкиной бестактности.
— Будет у меня много ребят, — продолжала Ийка, — и своя корова, вот как у нас была соседская Бурка, а может быть, даже две. Как думаете, разрешит мне наш председатель? А больше всего, по правде сказать, я цыплят люблю.
— Так ты на птицеферму иди, — добродушно советовал Спицын, который (зря так волновалась Наташа) совсем не обижался на Ийку.
— Пошла бы, если б меня бригадиром выбрали, — признавалась Ийка. — Люблю сама распоряжаться.
Спицын посмеивался, и Ийка, сообразив, что наговорила лишнего, тоже начинала громко смеяться.
— Сколько раз я вас просил, дружинница Куренкова, — у входа стоял строгий начмед, — не устраивать шума в палатках.
Ийка поспешно соскакивала с койки (ведь и на койке сидеть не разрешается).
А бывало в свободные минуты Ийка приходила в палатку не смеяться, а, наоборот, жаловаться на свою судьбу.
Когда немцы подходили к Наро-Фоминску, мать ее перебралась в соседнюю деревню к своей золовке (той самой, которая в святцах выискала для Ийки ее необыкновенное имя), да так и пропала.
Ийка шумно всхлипывала, а как только за палаткой слышались шаги начмеда, кто-нибудь из раненых торопливо совал ей в руки полотенце или край простыни:
— Утрись! Опять тебе нагорит.
Но не Ийкиной дружбе с бойцами завидовала Наташа. Если Ийка заполняла своей болтовней всю палатку, то Наташа умела слушать, и раненые выкладывали ей все, что у них наболело от минуты прощания с домом до этого самого дня.
Наташу волновало другое: непонятная, таинственная власть, которую Ийка имела над железными печками. Конечно, дело не только в печках! Все, что Ийка делала по хозяйству своей палатки, получалось у ней легко и без героических усилий. Сколько бы отдала Наташа за эту легкость!
Совсем не так думала она когда-то о войне. В детстве Наташа зачитывалась «Красными дьяволятами», собиралась с мальчишками-одноклассниками бежать в Китай — делать китайскую революцию, бредила чапаевской Анкой. В студенческие годы между лекциями о Средневековье и диаматом всегда находился свободный часок для районного полигона и стрелкового клуба.
Оказалось, требуются всего-навсего медицинские сестры.
Но в конце концов, легко или трудно, плохо или хорошо, и у нее выходило все, что делала Ийка. Все, если бы не эти проклятые печки! Нет, опять прогорела и опала пеплом газета, а дрова, составленные плотным ровным четырехугольником, по-прежнему лежали не тронутые огнем. Не дрова, а какой-то несгораемый шкаф!
Наташа решительно поднялась, вышла из палатки и направилась к Ийке. Подходя, она услышала слаженный мужской хор, и где-то поверху песни шел не очень верный, но звонкий Ийкин голосок.
В палатке было светло и жарко. Посреди стоял большой стол, покрытый белой скатертью. («И где это она столько марли раздобыла!» подумала Наташа.) Ийка сидела на столе и управляла хором.
Весело потрескивала круглая печурка. У входа был демонстративно вывешен деревянный термометр.
Наташа поискала глазами конец синего столбика.
— Двадцать, — услужливо подсказала Ийка.
Хор замолк.
Рядом с печкой Наташа увидела огромную кучу хвороста. Сухие ветки торчали из-под всех коек.
— Иечка, — сказала Наташа, — ну скажи мне наконец, где ты добываешь хворост?
Ийка гостеприимно указала Наташе место рядом с собой.
— Садись песни с нами петь.
— Иечка, — снова сказала Наташа, — ну не все ли равно — мои раненые или твои. Ну что за секреты?
Ийка хитровато прищурилась:
— Не секреты, а военная тайна.
Раненые посмотрели на огорченную Наташу с гордостью за свою Ийку. Но, выйдя из палатки, Наташа услышала у себя за спиной голос Спицына:
— Не вредничай, Ийка, скажи ей. Всем ведь хватит.
— А вдруг не хватит? — оправдывалась Ийка — Мне не жаль, да ведь эта Наташка такая — всем туда дорогу покажет…
Через несколько минут Ийка вошла в Наташину палатку.
— Прохладненько у вас чего-то, — сказала она, обращаясь к раненым, и, повернувшись к Наташе, добавила: — Ну, ничего, печка холодная — сердце горячее. А пока прощевайте. Греться ко мне заходите!
— Рады бы в рай, сестра, да грехи не пускают, — сказал раненый, который лежал поближе к печке, и показал Ийке на забинтованную ногу, подвешенную для вытяжения к спинке кровати.
Ийка смутилась, неловко раскланялась и ушла.
* * *Шестого декабря уже первый прибывший с переднего края раненый возбужденно сказал:
— Наши пошли! — Он торопливо махнул здоровой рукой: — Скорее, доктор! Спешу. Что? Эвакуация? Нет, это не по погоде… У меня батальон.
Трое суток непрерывно к госпиталю подходили санитарные машины. Трое суток Наташа не выходила из сортировочной. К концу четвертого дня ее вызвали в гангренозное отделение.
Наступление продолжалось. Наро-Фоминск, Боровск…
На краю Московской области, в селе под Вереей, томилась Зоя, ждала прихода наших полков или своего последнего часа…
Госпиталь получил приказ о передислокации. Нужно было двигаться за наступающими войсками.
Через день госпиталь работал в сорока километрах от прежнего места.
…Заполночь. Раненые уснули. Перемыв посуду после ужина, Ийка уселась поближе к печке (излюбленное место всех сестер во время ночного дежурства). Вот уже второй день мели бураны, а в Ийкиной палатке температура попрежнему не падала ниже двадцати. Сегодня на политминутке комиссар похвалил Ийку. Он сказал, что сестра Куренкова держится с больными правильного — как это он сказал-то? — тона, кажется… ну да, правильного тона, что она умеет отвлекать раненых от тяжелых мыслей.
Ийка с удовольствием повторяла про себя слова комиссара. Правда, в глубине души она считала их не совсем справедливыми, но от этого они не становились менее приятны. Есть, конечно, за ней кое-какие грехи, к счастью неизвестные комиссару, но этого ведь никто, кроме нее, не знает, а она-то уж будет теперь стараться.
Ийка взглянула на ртутный столбик, подкинула полено, придвинулась ближе к печке и задремала.
— Иди-ка сюда, — сказал кто-то за палаткой, и Ийке показалось, что она слышит мычание.
— Вот еще, примерещилось, — сказала себе Ийка.
Она помотала головой, и глаза снова слиплись.
Мычание повторилось.
Ийка вскочила и выбежала из палатки. Перед палаткой, по колено в сугробе, вся облепленная снегом, стояла Наташа. Рядом с Наташей (Ийка не поверила себе) топталась крупная холмогорская корова, совершенно такая же, как соседская Бурка, с таким же белым пятном на боку. (Ийка знала, что когда началась война, сосед своими руками зарезал Бурку.) Корова натягивала веревку и яростно отбрасывала снег задними ногами.
— Ийка, помоги мне, — сказала Наташа. — Я в деревню ходила хворост искать. Пустая деревня. Подхожу к бане, и вдруг из предбанника выскакивает корова. И веревка за ней мотается. Я сразу вспомнила про тебя — и петлю под ноги.
— Ох, если б мне так посчастливилось! — сказала Ийка.
— Да не все ли равно, кто привел. С ней еще всем нам повозиться придется…
— Ох, Наташа, какая же ты везучая! Ведь как раз сегодня я сама собиралась в деревню за хворостом…
— Ну, не глупи, Ийка! Чего мы время теряем? Беги, буди комиссара, и начнем для нее палатку раскидывать. Смотри, сколько я дров принесла!
— Не буду я ничего делать, — сказала Ийка, — не буду. Твоя корова, так и командуй ею.
