Мери Элизабет Додж - Серебряные коньки
– Ах, он, кажется, умирает, юфрау! – со слезами воскликнула Гретель. – Два доктора пришли к нему, а мама такая печальная и все молчит! Послушайте, пожалуйста, стонет папа или нет? У меня так шумит в голове, что я ничего не могу разобрать. Может быть, папа уже умер! Господи, хоть бы он застонал!
Гильда прислушалась. Все было тихо в домике Бринкеров. Она подбежала к окну.
– Вы ничего не увидите здесь, – сквозь слезы проговорила Гретель. – Мама занавесила окно промасленной бумагой. Посмотрите лучше в другое, которое выходит на юг. Там бумага прорвалась и можно разглядеть, что делается в комнате.
Гильда пошла к другой стене дома. Старая соломенная крыша над ним давно отжила свой век, и из нее торчали пучки соломы.
Гильда остановилась. Ей показалось неловким заглядывать в чужие окна.
– Поди сюда, Гретель, – позвала она, – и посмотри лучше сама. Может быть, у вас так тихо потому, что твой отец заснул?
Гретель хотела подбежать к окну, но у нее задрожали ноги и она не могла двинуться с места. Гильда поспешила к ней на помощь.
– Боюсь, как бы и ты не расхворалась, – ласково сказала она.
– Нет, я не больна. Но у меня очень тяжело на сердце, хоть глаза такие же сухие, как у вас… Что это? Вы плачете? Плачете о нас! Да благословит вас Бог за вашу доброту!
Она горячо поцеловала руку Гильды и поднялась на цыпочки, стараясь заглянуть в окно. Бумага была прорвана в нескольких местах. Гретель прижалась к стеклу.
– Видишь ты что-нибудь? – спросила Гильда.
– Да. Отец лежит неподвижно: голова его забинтована, и все глядят на него… Ах, юфрау! – воскликнула она, отскочив от окна и сбросив с ног тяжелые деревянные башмаки. – Я должна идти к маме! Хотите пойти со мной?
– Нет, мне пора в школу. Слышишь, уже звонят. До свидания, Гретель, я скоро приду.
Она улыбнулась, и долго после этого вспоминала Гретель ее добрую, светлую улыбку.
Глава XIII. Рафф приходит в себя. – Слухи. – Новая тревога
Гретель осторожно отворила дверь и, не решаясь взглянуть ни на кого, неслышно подошла к матери.
В комнате стояла глубокая тишина. Девочка могла слышать дыхание старика доктора; ей казалось, что она даже слышит, как искры падают на золу в очаге. Рука матери была холодна, но щеки ее горели, а глаза блестели, и в них выражалась мучительная тревога.
Больной чуть-чуть пошевелился, и все, бывшие в комнате, вздрогнули. Доктор Бёкман наклонился над ним и пристально взглянул на него.
Рафф снова пошевелился и, подняв руку, приложил ее ко лбу. Он ощупал повязку, как бы удивляясь, почему она очутилась у него на голове, и открыл глаза.
– Смелее! Смелее! – проговорил он голосом, который показался Гретель совсем незнакомым. – Передвиньте этот мат повыше, братцы!.. А теперь давайте глины… Вода быстро поднимается, и мы должны…
Метта бросилась к постели, схватила мужа за руки и нагнулась к нему.
– О, Рафф! Рафф! – воскликнула она. – Поговори со мной!
– Это ты, Метта? – слабо сказал он. – Я спал… я, кажется, упал и расшибся… А где же маленький Ганс?
– Я здесь, отец! – крикнул Ганс, совсем обезумев от радости.
Он хотел броситься к постели, но доктор удержал мальчика.
– Он узнал нас! – воскликнула Метта. – О Боже, он узнал нас… Гретель, Гретель! Иди сюда, к отцу!..
– Тише! Тише! – повелительно сказал доктор. – Отойдите от постели!
Ганс и Метта и плакали, и смеялись, глядя на пришедшего в сознание Раффа; Гретель молча смотрела на всех сияющими от радости глазами.
– А малютка спит, Метта? – спросил больной.
– Малютка! – повторила Метта. – Это он говорит про тебя, Гретель! А Ганса он называет «маленький Ганс»! Он спал в течение десяти лет; он не знает ничего, что было в это время!.. О, мингер, вы спасли нас всех!.. Дети, благодарите же доктора!..
Метта не помнила себя от счастья. Бёкман не ответил ничего, но поднял руку и показал на небо. Она поняла его; поняли и дети. Они все опустились на колени около постели и стали горячо молиться.
– Почему вы молились? – прошептал больной, когда они поднялись с колен. – Разве сегодня праздник?
– Почему вы молились? Разве сегодня праздник?..
Никакого праздника не было, но Метта кивнула головой: она не могла говорить.
– Так нужно прочитать главу из Библии, – медленно, с трудом проговорил Рафф. – Но я очень слаб. Может быть, священник прочитает нам.
Гретель сняла с резной полки большую Библию, а доктор, которого больной принял за священника, передал ее своему ассистенту.
– Читайте, – шепнул он ему. – Нужно, чтобы жена и дети помолчали и не беспокоили больного: волнение может быть смертельно для него.
Когда ассистент дочитал главу, Метта сделала знак, чтобы не шумели: ее муж заснул.
– Ну, матушка, – вполголоса сказал доктор, вынимая толстые шерстяные перчатки, – предупреждаю вас, что пациента нельзя тревожить: ему необходим полный покой. Да, это замечательный случай. Завтра я заеду к вам опять. Сегодня больной не должен ничего есть.
Он поклонился и торопливо вышел из комнаты в сопровождении своего ассистента. Карета его была недалеко; кучер почти все время тихо ездил взад и вперед по берегу канала.
Ганс тоже вышел из дому и последовал за доктором. Лицо мальчика горело, и он весь дрожал от волнения.
– Да благословит вас Бог, мингер! – сказал он. – Я не могу отблагодарить вас ничем, но если…
– Нет, можешь, – резко перебил его доктор. – Для этого стоит только быть поблагоразумнее других, когда твой отец проснется. Вся эта болтовня и хныканье могут свести в гроб не только опасно больного, но и вполне здорового человека. Если ты хочешь, чтобы твой отец выздоровел, постарайся, чтобы его не беспокоили.
Сказав это, доктор сел в карету и уехал, не дожидаясь ответа Ганса, который довольно долго растерянно смотрел ему вслед.
* * *Гильде сделали строгий выговор за то, что она опоздала в школу и плохо отвечала уроки.
Она оставалась около домика Бринкеров до тех пор, пока не услышала смеха Метты и голоса Ганса, воскликнувшего: «Я здесь, отец!» Что же удивительного, что она опоздала и перезабыла все латинские слова? Голова ее была занята совсем не тем, и она то и дело твердила про себя: «Ах, как я рада, как я рада!»
Идя в школу, Гильда была так возбуждена, что, увидев кучера доктора Бёкмана, не могла удержаться, чтобы не сказать ему несколько слов. Теперь доктор уже скоро придет, так как операция кончилась. Она, кажется, была очень удачной, и к больному вернулось сознание. Да, Гильда уверена в этом: она слышала, как засмеялась его жена. А сам больной говорил с ней и с детьми как человек вполне разумный. Объявив кучеру эту приятную новость, Гильда побежала в школу.
К концу дня весть о выздоровлении Бринкера разошлась по всей округе. Уверяли, что доктор Бёкман заставил идиота принять огромную дозу какого-то лекарства, темного, как коврижка. Потребовалось шесть человек, чтобы держать больного, когда ему вливали в рот это снадобье. И как только идиот проглотил его, он заговорил необыкновенно умно, как какой-нибудь законник. Жена его засмеялась, и с ней сделалась истерика, а Ганс закричал: «Я здесь, отец! Взгляни на своего любимого сына!» Потом из дому вышел бледный как смерть доктор и уехал в своей карете.
* * *Как мирно и уютно было в домике Бринкеров, когда доктор Бёкман вошел к ним на другой день! Какая атмосфера счастья охватила его, когда он отворил дверь! Метта вязала чулок, сидя у постели мужа; Рафф спокойно спал, а Гретель месила тесто.
Доктор оставался недолго. Он задал несколько вопросов, остался, по-видимому, очень доволен полученными ответами и, пощупав у Раффа пульс, сказал:
– Больной слаб. Нужно поддержать его силы. Ему нельзя есть много, но вы должны давать ему хорошую, питательную еду.
– У нас есть черный хлеб и похлебка, мингер, – весело ответила Метта. – Это здоровая еда, и он привык к ней.
– Нет-нет, вы не должны давать ему ничего подобного, – нахмурившись, сказал доктор. – Ему нужен бульон, белый хлеб и хорошее вино. Кроме того, ему холодно. Накройте его чем-нибудь теплым, но легким. Где ваш сын?
– Ганс ушел в Брук искать работы, мингер. Он скоро вернется. Не угодно ли вам присесть?
Но Бёкман не захотел присесть. Может быть, ему показался не особенно соблазнительным грубый деревянный стул, который пододвинула ему Метта, а может быть, его испугало выражение безнадежного отчаяния, вдруг появившееся на ее лице. Во всяком случае, чудак доктор тревожно огляделся по сторонам, пробормотал что-то насчет того, что ему нужно спешить, кивнул головой и исчез прежде, чем Метта успела прийти в себя.
Странно, что посещение Бёкмана, благодетеля всей семьи, оставило после себя не радостное, а тяжелое впечатление. Гретель нахмурилась, не поднимая глаз, стала изо всей силы месить тесто, а Метта подошла к постели мужа и горько заплакала. В эту минуту вошел Ганс.
