Валентина Осеева - Динка. Динка прощается с детством (сборник)
– С каким еще женихом? У тебя все одно на уме! И во-первых, он мне не родной брат, а приемный! А во-вторых, ничего подобного! – вспыхнув, закричала Динка.
– Очень даже хорошо подобрано! Хиба я не бачила або ослепла? Без отрыву ты с ним целовалась! Я как выскочу на луг, так чуть дуба не дала…
– Федорка! – грозно зашипела Динка, чувствуя, как кровь отлила от сердца и бросилась ей в лицо. – Замолчи сейчас же! Это не твое дело! И если ты не замолчишь, я выгоню тебя!
Из-под опущенных ресниц Федорки медленно поползли слезы.
– Выгонишь? Ну, так тому и быть, только я не смолчу. Мне молчать совесть не велит.
– Да при чем тут совесть? Что ты пристала ко мне? – смягчаясь при виде ее слез, удивленно спросила Динка.
– А то, голубка моя, что хорошая дивчина не дозволит хлопцу целовать себя, аж пока замуж за него не выйдет!
– Тьфу ты! – с досадой стукнула себя по коленке Динка. – Да я об этом и не думаю вовсе! И он не думает! Ты с себя пример берешь! Так вы деревенские, а мы городские!
– А это все одинаково, что в деревне, что в городе! Добрая слава дивчине везде нужна. Добрая слава як белый цвет украшает, а худая як деготь прилипает. А у вас что ж получается! Жениться Леня не думает, а целоваться думает… А ты тоже. Нет, голубка моя, подружка моя кровная, я все скажу, а тогда и гони меня, як неугодна тебе стану… – снова всхлипнула Федорка и, видя нарастающий гнев Динки, заторопилась: – Ведь по всем селам знают тебя люди… Бегали мы с тобой, як малыми были, и на крестины, и на свадьбы, гоняли по разным хатам, и гопака ты плясала, и песни пела…
– Ну при чем это? – резко оборвала Динка. – Знают, не знают – наплевать мне!
– Нет, Диночка, не можно плевать на людей. Они тебе злого не хотят, а языка тоже не удержат. Вот и в экономии бабы… Сколько раз бачили тебя с твоим Хохолком. Сидишь ты с ним на лисапеде, а люди и говорят: «Вон наша барышня Динка с женихом ездиет, катается. Хороший женишок, только молоденький, ну и она молоденькая дивчиночка, пошли им боже…» Вон как люди говорят. Да я и сама так думала. А сегодня, бачу, ты с другим хлопцем целуешься. Хоть брат он тебе, хоть сват, только одного выбирать надо, а если двум хлопцам голову морочить, так ни тебе, ни им добра не будет, и сама себя потеряешь.
Динка молча смотрела на Федорку. При первом упоминании о Хохолке гнев ее вдруг остыл и сердце сжалось от беспокойства. Вспоминалась ревность Лени и просьба его не ездить больше на велосипеде с Хохолком.
А Федорка говорила и говорила, утирая слезы и становясь все больше похожей на свою мать Татьяну, на старую, умудренную опытом женщину.
Глядя на нее, Динке хотелось плакать и смеяться, но она молчала и слушала.
– Не можно девичью честь ронять, Диночка. Вот я о себе скажу. Уж на что Дмитро жених мой, при тебе сватался и матерь мою просил. Но нет того промеж нами, чтобы до поцелуев себя допустить. А что ж Дмитро? Не хлопец разве? Попробовал один раз, тай закаялся! А после сам смеялся. «Ты, – говорит, – мне такую блямбу на щеке присадила, что перед коровами совестно». А что, думаешь, не жалко мне было бить его? Еще как жалко. Ударила, а у самой сердце зашлось.
Федорка так глубоко вздохнула, что даже монисто на ее шее тихонько звякнуло. Динка усмехнулась и ничего не сказала. Перед глазами ее, словно в тумане, проплыл влажный от росы луг, закачались на нем в разные стороны белые, красные и синие головки цветов и вдруг, словно под острой косой, полегли ровными, мертвыми грядами. У Динки дрогнуло сердце, она провела рукой по лбу и тихо спросила усталым, погасшим голосом:
– А любовь, Федорка, разве не дороже всего любовь?
Глаза Федорки засветились неизъяснимой нежностью.
– А як же, Динка, голубка моя. Любовь дороже отца с матерью. Только себя соблюдать надо. Хлопца нам слухать нечего, хлопец перед нами орлом летае, силу свою показуе, его така стать! А наша стать – девичья честь. А где есть честь, там и любовь есть! – твердо закончила Федорка.
– Ау! Ау! Динка!.. – донесся от террасы голос Мышки. Динка уловила в нем расстроенные нотки и заторопилась.
– Пойдем, – сказала она. – Я забыла, что там пришел кто-то, а Мышке, верно, пора в госпиталь собираться!
– Пойдем, пойдем, – заспешила и Федорка, оглядываясь на хату Ефима. – Вон вся кумпания сюда идет! Ефим, Леня твой да Дмитро. И солдат Ничипор на костыльках шкандыбае…
– Тот солдат? – вспомнив разговор в первый день приезда, машинально спросила Динка.
– Тот, тот. Только я на него не обижаюсь больше, вин меня поважае. А як посадила я своему Дмитро под глазом блямбу, так и зовсим стал Федорой Ивановной звать! – Федорка лукаво блеснула глазами и, прикрыв фартуком лицо, рассыпалась дробным смехом.
– С ума вы все сошли! – засмеялась и Динка. – Да кто ж солдату сказал?
– Не знаю. Это дело коло хаты было, може, сам бачил, а може, Дмитро похвалился…
– Ну и ну… – удивленно протянула Динка.
Девочки подошли к терраске. Мышка, уже одетая в форму сестры милосердия, укладывала в чемоданчик свои медикаменты. В ее взгляде Динка уловила упрек и раздражение.
– Где ты ходишь с самого раннего утра? И Лени нет… Тут гости к тебе пришли. Ефим Леню искал, – сдерживаясь, сказала Мышка.
Но Динка не успела ответить, с перил террасы соскочил Жук.
– Здравствуйте! – Он вежливо подал руку ей и Федорке.
– Здрасте, – развалясь на стуле, процедил другой хлопец, чуть повернув в сторону вошедших круглую, как шар, голову с короткими густыми волосами, словно обшитую огненно-рыжим мехом. На его лобастой физиономии в длинных рыжих ресницах, как в дорогой оправе, блестел голубой глаз, другой глаз был затянут бельмом. Мощные плечи, короткие ноги и вся приземистая фигура развалившегося на стуле хлопца внушали отвращение.
«Квазимодо», – быстро подумала Динка.
– Бычий Пузырь, – усмехнувшись, представил Жук.
– Здрасте, – склонив набок голову и оглядывая девочек здоровым глазом, повторил хлопец и, не поднимаясь со стула, протянул руку.
Динка сжала за спиной руки и бросила быстрый взгляд на сестру, которая с улыбкой сожаления взирала на эту сцену.
– Встань! – крикнул Жук и с силой толкнул Пузыря ногой, но Федорка опередила его.
Остановившись перед хлопцем и втиснув в бока кулачки, она язвительно сказала:
– А ты что ж развалился, як трухлява колода посреди поля? Може, ты великий пан и не подобае тоби перед девчатами на ножки привстать, а може, ты несчастна калека безногая, дак я тоби помогу. Га?
Пузырь, уставившись на Федорку единственным, сверкающим, как в драгоценной оправе, глазом, не спеша встал.
– Тебе меня не поднять, – лениво сказал он, склонив набок голову. – А вот я тебя одним мизинцем на тот дуб закину!
– Эге! Далэко куцому до зайца! – засмеялась Федорка.
– Далэко? – Пузырь крепко уперся в пол босыми ступнями и засучил рукава.
– Хватит! – подскочил к нему Жук. – Хватит, говорю! Развалился, как свинья. Да еще и фасон жмет! Знал бы, не брал тебя с собой!
– А которая с них Горчица? – вместо ответа спросил Пузырь, переводя взгляд с Федорки на Динку.
– Я Горчица! – отодвинув Федорку, сказала Динка.
– Ты? – обрадовался хлопец и, взяв обеими руками руку Динки, осторожно пожал ее. – Мы тебе ягод насобирали. Все трое собирали: Ухо, Иоська и я… Цыган, дай ей корзинку! Любишь ягоды? – с ребячливой радостью спросил он, беспомощно выгибая шею, чтобы заглянуть Динке в глаза.
– Спасибо, – ласково сказала Динка и улыбнулась поймавшему ее взгляд единственному глазу, стараясь не замечать второго.
Пузырь вдруг загоготал от удовольствия и, топчась, как медведь, на одном месте, обратился к Мышке:
– А ну, хозяйка, дай топор! Я вам все дрова переколю! Некуда мне силу свою девать!
– Ну что ж, переколи! – просто сказала Мышка. – Иди вон к сараю! Там и дрова, и топор.
Пузырь пошел. По дороге он подхватил на руки бешено огрызающегося Волчка и, подняв его ухо, что-то пошептал в него, потом поцеловал черный собачий нос и спустил притихшего Волчка на землю.
– Меня ни одна скотина не тронет. Я для нее слово такое знаю, – заявил он, глядя на встревоженных его выходкой хозяев.
Глава 33
Совещание на террасе
– А то что за хлопцы? – спросил Ефим, завидев еще издали на терраске чужих людей.
– Да это Динкины знакомые. Ничего, хорошие мальчишки, босяки из города! – поспешил объяснить Леня.
– Хорошие босяки, значит… Это как же понимать, га? – усмехнулся Ефим, приглаживая курчавую голову.
– Одним словом, не языкатые, зря болтать не будут… Да у нас и секрета особого нет! – засмеялся Леня.
– Секрет обнокновенный: обида бедноте. Ну, пусть послухают, вреда не будет от этого, – согласился Ефим.
Рядом с Ефимом шел солдат Ничипор. Опираясь на костыли и мягко вспрыгивая на ходу, он шел, опустив вниз голову и как бы разглядывая культяпку правой ноги с подвязанной выше колена штаниной. Из-под теплой бараньей шапки на темное, словно продымленное порохом лицо сползали мелкие капли пота. На щеках и около носа чернели крупные, как дробь, ямки. Солдат был уже немолод, но, несмотря на то что он был калекой, во всей его фигуре чувствовалась военная выправка. Сбоку солдата шел Дмитро; в его безусом лице и в круглых карих глазах были важность и достоинство взрослого мужика, не привыкшего тратить свое время на пустую болтовню.
