Валентина Осеева - Динка. Динка прощается с детством (сборник)
– Люди будут счастливы, – серьезно подтверждает Леня. – Конечно, не так, как мы с тобой! Я думаю, что так никто еще не был счастлив и никогда не будет!
– Конечно, Лень… Мы будем всегда вместе… Вместе жить и вместе делать что-нибудь хорошее. У нас будет маленький-маленький домик…
Динка мечтательно смотрит на луг, там между зелеными кочками важно расхаживают черногусы; утренний ветерок качает разноцветные головки цветов.
– И у нас будет столько детей, сколько цветов на лугу, – растроганно говорит Динка.
– Сколько цветов на лугу? – улыбаясь, переспрашивает Леня. – Но это слишком много, Макака!
– Нет, это не много, это совсем не много! Ведь это будут не только наши дети, Лень! Это просто всякие дети! И они так перемешаются, что мы даже не отличим, где свои, где чужие. А как им будет хорошо, Лень! Мы отдадим им весь этот луг, и никто не посмеет сказать, что здесь нельзя бегать и топтать траву, никто не будет читать им длинные нотации, потому что с нашими детьми никогда не будет ни одного взрослого.
– Ни одного взрослого? – удивляется Леня.
– Ни одного, ни одного! – решительно заявляет Динка. – Взрослые часто не понимают детей. Нет-нет, я никогда не допущу к ним взрослых людей! Мои дети будут сами устраивать свою жизнь! Они сами будут драться и мириться! Дети скоро забывают обиды, а когда вмешиваются взрослые, то даже случайная драка переходит в большую ссору… Взрослые любят во всем копаться и учат детей злопамятности. Взрослые – это говорильня, а ребенок – человек действия! Он такой родился, таким и должен остаться!..
– Но ведь родители – это те же взрослые… – недоумевает Леня.
– Родители?
Лицо у Динки делается настороженным, черточки бровей взлетают вверх.
Родители… Этот трудный вопрос застает ее врасплох. Родители бывают разные: бывают хорошие, бывают плохие. Что делать с плохими?
– Ну, родители тоже не очень-то разгуляются после революции! – на всякий случай заключает она.
Но на лице ее появляется озабоченное выражение, и Лене хочется вернуть ей радость мечты.
– Ну, с родителями, конечно, разберутся, – успокоительно говорит он. – А вот ты что представь себе! Ведь все дети пойдут учиться…
– Конечно, и взрослые, и дети… – мгновенно оживляется Динка. – И может быть, Лень, в одно какое-то утро мы вдруг увидим, как все дети идут по улице… с книжками! Много-много детей. Это правда или сказка, Лень?
– Это правда, Макака! – подтверждает Леня.
– И в деревне, и в городе, Лень? Все дети, во всей нашей стране? – взволнованно допрашивает Динка.
– Все-все дети… – кивает головой Леня.
– И на улицах не будет уже нищих, не будет разных голодных сирот? Это правда, Лень?
– Конечно, правда, Макака. Ведь ради чего же борются люди? Может, не сразу… Но если все будут работать, то откуда возьмутся нищие?
– Я буду работать, Лень, я буду так работать, что с меня пух будет лететь! – клянется Динка. – И драться я тоже буду! Рядом с тобой буду драться! Ведь за революцию еще надо драться!
– Ну что ж! Будем драться! – задорно говорит Леня, распрямляя плечи. – В городе – с капиталистами, в деревне – с помещиками и всякими Матюшкиными…
– О, Лень! Вот когда от Матюшкиных одно мокрое место останется, одни тараканьи усы, – с дрожью в голосе говорит Динка и смеется счастливым, беспричинным смехом от переполняющей ее радости. И Леня тоже смеется…
Но утро, лучшее в жизни утро, уже кончается, и от дома слышится голос Мышки:
– Ау, Лень! Ау, Динка!..
– Пойдем, – говорит Динка и с сожалением оглядывается на луг. Ей кажется, она только что видела в густой траве белые шапочки детей, а сейчас это уже только ромашки…
Глава 32
Необитаемый остров и люди…
– Ау, Леня! – чуть доносится от террасы слабенький голос Мышки.
– Эгей-гей, Динка! – звонко перебивает его крепкий, задорный голос Федорки.
Белый платочек ныряет в зелени кустов, в густом малиннике, около пруда. То дальше, то ближе слышится голос Федорки в разных уголках хутора, но Леня и Динка не спешат. Они идут, крепко обнявшись и глядя в глаза друг другу… Сегодня вся земля, как прекрасный необитаемый остров, принадлежит только им. На свете нет даже Пятницы, который мог бы неожиданно появиться из кустов, и самые умные слова не стоят тех волшебных слов, которые они говорят друг другу.
– Я люблю тебя…
– И я…
– Ты еще не знаешь, что такое любовь.
– Нет, я знаю… Только скажи мне, как она начинается?
– Я люблю тебя давно. Мне кажется, я родился с этой любовью…
– Как странно. Ведь меня тогда еще не было на свете.
– Все равно я уже любил тебя…
– И я пришла. Ведь это было чудо. А мы могли бы не встретиться.
– Нет-нет! Это не могло быть, я бы все равно нашел тебя!
– Никогда не встретиться… Как страшно! Поцелуй меня скорей. Как тогда…
– А что, если ты рассердишься?
– Я не рассержусь. Только не очень долго, а то у меня разорвется сердце…
Сердце, сердце… Откуда оно взялось, это сердце? Его как будто не было до сих пор, а теперь оно бьется и замирает, как на качелях.
– Эгей! Динка! Динка!..
Нет, они не слышат. В волосах Динки звенят луговые колокольчики, на губах ее чистый, как родниковая вода, сладкий-сладкий поцелуй! Так не целуются дети, потому что они еще не научились; так не целуются взрослые, потому что они давно разучились; так не целуются брат с сестрой, потому что у них не бьется сердце. Так целуются только те, кто впервые открыл чудо любви…
Но жизнь врывается и на необитаемый остров, взмахивая вышитыми рукавами, она выбегает на луговую тропинку.
– О! Дывысь! Я их шукаю, бегаю по всему хутору, а они идуть обнявшись, як жених з невестою!
– Федорка… – удивленно шепчет Динка.
– Федорка! – строго говорит Леня.
– Та я вже давно Федорка! Пошли до дому скорейше! Бо меня Ефим за вами послал! А на терраске одна Мышка. Да еще двое хлопцев. Да таки страшенны обои! – быстро говорит Федорка, фыркая в кончик платка.
– Страшенны? Кто же это? – спрашивает Динка, еще не оправившись от смущения.
– Кто такие? – хмурится Леня, идя сзади подруг.
– А я знаю, с откудова вы их взяли? Один такой черный-черный, блескучий, як той жук, а другой лобастый да рудый, аж горит! – хохочет Федорка.
– Рудый? – пожимает плечами Динка.
– Ну, рыжий по-вашему! Да не в них дело! Ходим скорей, бо зараз Ефим придет и с ним солдат Ничипор да мой Дмитро! На беседу до вас придут, або вы до их идите! Ефим казал, чтоб ты, Леня, пришел…
– А зачем? Что случилось? – тревожится Леня.
– Да говори же, Федорка. При чем тут хлопцы какие-то? И зачем мы Ефиму? – не понимает Динка.
– Хлопцы тут ни при чем… Тут дело другое… Да нехай Ефим сам расскажет. Только у нас в экономии такой гвалт стоит, что упаси бог! Бабы плачут, мужики с Павлухой ругаются, а Матюшкины, да Нефедовы, да Рудьковы на всех грозятся! Ой, горенько!.. – теребя концы платка, рассказывала Федорка. – Одним словом, пошли скорей, там все узнаете!
Федорка схватила Динку за руку и потащила ее за собой.
Все трое вышли на аллею, ведущую к дому.
– Ну, куда идти? – спросил Леня, оглядываясь на белевшую на пригорке хату Ефима. – К Ефиму или домой? Объясни ты толком, Федорка, звал нас Ефим или сам придет?
– А иди да спроси его! – огрызнулась вдруг Федорка. – Сказано, поговорить ему с тобой надо! Иди, иди! А мы тут обождем.
– Зачем? Я тоже пойду! – рванулась было Динка, но Федорка удержала ее за руку и, поведя бровями в сторону Лени, строго сказала:
– Нехай идет! У меня разговор до тебя есть!
– Какой разговор?
– А вот обожди…
Леня ушел. Проводив его глазами, Динка нетерпеливо обернулась к подруге:
– Ну, чего тебе?
Хорошенькое личико Федорки вдруг вытянулось, в глазах появилось горькое выражение укоризны.
– Вот хоть слушай, хоть не слушай, а хочу сказать тебе свое слово, – скорбно начала она.
– Да что такое? Говори сразу! – подступила к ней Динка.
– И скажу… Все скажу, потому как не чужая ты мне людина, а подруга моя… И, кроме хорошего, ничего я от тебя не видела…
Ресницы Федорки заморгали, кончик носа покраснел, зашмыгал. Она ухватила его двумя пальцами и отвернулась.
– Зараз, только нос выколочу…
Динка брезгливо сморщилась.
– Сколько раз я тебе говорила – носи платок! – сердито закричала она.
Федорка крепко высморкалась и вытащила из сборок широкой юбки свернутый вчетверо платок.
– Вот платок! – сказала она. – Только он чистый, и за каждым разом пачкать его нечего! – пряча обратно платок, заявила она и, глядя на Динку широко открытыми строгими глазами, добавила: – Ну, да дело не в платке. А ты вот что мне скажи: брат тебе Леня или не брат?
– Ну, брат… – нехотя ответила Динка, пытаясь догадаться, к чему клонится этот разговор.
– Ну а если брат, – ехидно сжимая губы, сказала Федорка, – так чего же ты с ним, как с женихом, целуешься?
– С каким еще женихом? У тебя все одно на уме! И во-первых, он мне не родной брат, а приемный! А во-вторых, ничего подобного! – вспыхнув, закричала Динка.
