Владислав Крапивин - Шестая Бастионная (фрагменты)
А Привидение, чтобы не скучало, они взяли с собой...
Я был полным хозяином в своем романе и сделал так, что плавание протекало вполне благополучно, при тихой и теплой погоде. Тяжело нагруженный золотом плот приплыл прямо в тот город, где Джон, Пушкадер и Боб когда-то были маленькими и ходили в школу.
Теперь бывшим пиратам больше не надо было заниматься разбоем. На свои сокровища каждый купил себе корабль и сделался настоящим капитаном. Стал возить, грузы и пассажиров.
А Привидение поселилось на берегу, в развалинах старого маяка. Всем известно, что развалины для привидений-все равно что для человека дом со всеми удобствами. Скоро в городе стало известно, что в башне разрушенного маяка завелась нечистая сила. На маяк потянулись толпы туристов. Стали приезжать из других городов и даже из других стран. Привидение работало изо всех сил: летало по темным коридорам, сверкало глазами и выло на разные голоса. Губернатор потирал руки: деньги от туристов текли в городскую казну рекой... Правда, в конце концов Привидение переутомилось и потребовало у губернатора два выходных в неделю. Тот, конечно, согласился...
Когда капитаны Джон Кривая Нога, Пушкадер и Боб Рыбка приплывали в родной город, Привидение являлось к ним в гости. Они вчетвером сидели в кают-компании и вспоминали свои приключения на необитаемом острове,
Так заканчивалась моя первая в жизни книжка.
Получилась она довольно тонкая: семь или восемь страничек. И, скорее всего, события, которые я только что изложил, были описаны в ней не так подробно. Ведь потом я эту историю рассказывал множество раз, она обрастала деталями и, наверно, даже кое в чем изменялась. Но думаю, что я все же довольно точно передаю содержание того давнего "романа".
Писал я его пять вечеров подряд. И никому не объяснял, чем занят. Ложился грудью на тетрадку, если кто-то пытался заглянуть мне через плечо. Маме неловко говорил:
- Ну потом... Потом покажу.
А старшей сестрице предлагал идти подальше и заняться своими делами.
- Учил бы лучше уроки, - говорила Людмила.
На эти глупые слова я не реагировал и снова окунался в таинственные события на острове.
Наконец "Остров Привидения" был закончен. Я поставил красивую большую точку, облегченно вздохнул и сел перечитывать свое творение.
И оказалось, что читать, мне совсем неинтересно. Не потому, что плохо написано. Просто мне все уже было известно. Тогда я понял еще одну простую вещь: писатель пишет книги не для себя. Ему нужны читатели!
Ни мамы, ни даже Людмилы дома не было. Дядя Боря, живший рядом, в проходной комнате, уехал в командировку. Самый близкий читатель находился за шаткой дощатой стенкой, которая отделяла нашу квартиру от соседской. Там жил со своей матерью и старшим братом четвероклассник Лешка Шалимов.
В то время это был тощий, стриженный под машинку парнишка в обвисшем свитере, латаных шатанах и подшитых, огромных, как ведра, валенках.
Впрочем, такие признаки годились почти для всякого мальчишки тех лет. Упитанностью никто не страдал, заплаты и подшитые валенки были тоже обычным явлением, а стригли под машинку всех поголовно. Даже еле заметная челочка, жалко торчащая над лбом, вызывала праведный гнев учителей и завучей... С той поры школьники многого добились: теперь их нелегко заставить остричь локоны, висящие ниже ушей. Но педагоги не поднимают белый флаг и продолжают упорную борьбу за "короткие прически". Видно, им снятся давние сороковые годы и ровные ряды голых макушек. Судя по всему, они (педагоги, а не макушки) уверены, что в одинаково стриженных головах никогда не возникнет разнообразных и опасных идей, грозящих срывами уроков и падением графика успеваемости.
Увы, по собственному опыту знаю, что это не так. В наших "черепушках", украшенных строгими прическами "под ноль", мысли бродили, всякие. Очень разные. Лешке, например, за день до описываемых событий пришла мысль притащить в класс будильник и включить под партой посреди урока звонок. Стриженые полчища с радостным воем кинулись в коридор: думали, что уже перемена. Вечером я слышал через стенку, как Лешкина мать громко причитала и обещала разбить ни в чем не виноватый будильник о башку беспутного сына. А брат-студент непедагогично хохотал...
Лешка был по натуре скептиком. Он смотрел на окружающее с иронической ухмылкой. Ко всему хорошему он относился с недоверием. Я знал это, но выхода у меня не было. Я для храбрости набрал в себя воздуху, зажмурйлся и крепко забарабанил в стенку. Она затряслась и загудела. Послышались Лешкины крики - сердитые и жалобные.
А через полминуты на пороге возник сам Лешка. Его макушку украшало круглое чернильное пятно.
...Здесь все слушатели почему-то смеются. Они думают, что, колотя в перегородку, я с какой-то полки опрокинул на Лешкину башку чернильницу. Ничего подобного. Кто будет приколачивать полку на такую шаткую стенку да еще ставить туда посуду с чернилами? Дело было в другом. Лешка не умел решать задачки. Он их ненавидел. Особенно те, где говорилось про бассейн с трубами. Вода то наливалась в этот бассейн, то вытекала из него, и надо было решить, когда он в конце концов наполнится. Лешка негодовал: "Неужели не могут сделать для трубы затычку, чтобы ничего не выливалось? Набралось бы до краев - и крышка!" Вот и сейчас он пришел злющий, потому что не получалась такая задача.
Писали тогда деревянными ручками-вставочками со стальными перьями (сейчас их можно увидеть, пожалуй, только на почтах и в сберкассах). Перья макали в чернильницы-непроливашки или аптечные пузырьки, где разводили купленный на толкучке чернильный порошок. У Лешки был пузырек. Лешка заполнял его по самое горлышко, чтобы не возиться лишний раз. Когда он злился на задачку, то забывал про все и опускал ручку в чернила "по самый корешок". Пальцы поэтому были перемазаны. А что делает четвероклассник, если не получается задачка? Бросает ручку и скребет перемазанными пальцами затылок. Оттого и пятно. Чем оно больше, тем, значит, сложнее попалась задача.
Сейчас пятно на Лешкином темени было размером с тюбетейку. Лешка сказал свистящим от злости голосом:
- Не можешь, балда, позвать по-человечески? Обязательно стенку ломать? Тут и так ни фига не решается, а он...
Я скромно переждал эту вспышку негодования и примирительно произнес:
- Ладно, Лешка. Завтра спишешь задачку у Эльки Матюхиной. (Это была Лешкина соседка по парте). А я вот... - Здесь я засмущался и потупил глаза. Потом сипловато выговорил: - Я тут книжку написал...
Надо было видеть Лешкино лицо. Он посмотрел на меня сперва с изумлением, а потом как на курицу, которая грозится облететь вокруг света.
- Ты?.. - сказал он.
Однако отступать мне было некуда. Я вздохнул и протянул ему газетную тетрадку.
Лешка усмехнулся так, что у меня под майкой разбежались колючие шарики. Но тетрадку он взял. Прислонился к дверному косяку, отставил правую ногу в необъятном своем валенке, помусолил палец, откинул обложку и зашевелил губами.
У меня выключилось дыхание...
Однако, чем дальше Лешка читал, тем серьезнее делалось у него лицо. Он уже не слюнявил палец и страницы перелистывал аккуратно.
Так, не отходя от косяка, он проглотил мой роман "Остров Привидения". А проглотив, сделался опять насмешливым и недоверчивым:
- Ну и что? Ты это где-то списал.
Я очень обиделся, но обиду скрыл. Только сказал, что никогда не имел привычки что-нибудь списывать. Это н е к о т о р ы е то и дело списывают у соседки по парте задачки и упражнения... И, кроме того, где я мог это списать? Может быть, Лешка читал раньше книгу про остров с Привидением? Или хотя бы слышал про такую?
Лешка поскреб чернильную макушку и вынужден был признать, что не читал и не слышал.
- Ну ладно, не заводись на простокваше, - снисходительно произнес он. - Если сам, то ничего... Давай, я завтра к нам в класс унесу. Почитаем, а потом скажу, понравилась нашим или нет...
Я заволновался. Я просто заметался в душе. Конечно, какой писатель не мечтает, чтобы читателей было как можно больше? Но страшно же: одно дело - знакомый (хотя и вредный) Лешка, другое сорок почти незнакомых людей...
- Ну... ладно, - решился я. - Только вы не очень... Если там какие недостатки, не ругайте изо всех сил. Все же это у меня первая книжка.
- Ничего, - отозвался Лешка. - Там свои люди, не вздрагивай...
Но я "вздрагивал". И в этот вечер, и потом еще целый день. Лешка учился во вторую смену, и я с трепетом ждал, когда он явится из школы.
Явился он, конечно, поздно. Встал на пороге, вынул из облезлого портфеля мою газетную тетрадь - порядком измочаленную - и протянул ее таким жестом, каким во времена Кутузова и Наполеона протягивали маршалам пакеты с важными донесениями.
- Забирай, - сказал он. - Мы читали вслух. Даже Анна Яковлевна подходила и слушала. Все говорят, что ты пишешь, как Жюль Берн. Валяй дальше!
Надо ли говорить, как я возликовал!
