Владислав Крапивин - Шестая Бастионная (фрагменты)
ОСТРОВ ПРИВИДЕНИЯ
Опять весна...
Кто-то говорил мне, что ранняя весна пахнет свежим разрезанным арбузом. А еще я слышал где-то красивые слова, что "весной оживают запахи проснувшихся ветров и веселого солнца". Не знаю. Может быть... Мне всегда казалось, что ранняя весна пахнет просто весной... Впрочем, сейчас я понимаю, что и это не "просто". В воздухе смешиваются запахи талого снега, сырых деревянных заборов, черных проталин, где проклюнулись храбрые травинки. А еще запахи тополиной коры, под которой толкнулись в жилках соки, и железных крыш, которые сбросили снеговые пласты и греют под солнцем свои поржавевшие спины...
А над крышами в ясном высоком небе идут пушистые, желтые от солнца облака.
Когда я был маленький, мне казалось, что весна пахнет этими облаками. Если оттолкнуться новыми, скрипучими ботинками от упругих досок деревянного тротуара, подпрыгнуть высоко-высоко, ухватить кусок похожего на легкую вату облака и уткнуться в него лицом - вот тогда-то и можно полностью надышаться влажным радостным запахом весны...
Сейчас мой дом в центре большого города, и весенние запахи пробиваются сюда еле-еле. Но я часто езжу к маме. Она живет на окраине, почти у самого леса, в деревянном двухэтажном доме. На старой тихой улице. Эта улица очень похожа на ту, где прошло мое детство. Даже высокий тополь недалеко от крыльца совсем такой же, как тот, что качал надо мной свои ветки в давние-давние годы.
И синие лужи такие же.
И пушистые облака отражаются в них так же, как в далеком сорок шестом году. Только сам я... Когда я шагаю к маминому дому через лужи по обломкам кирпичей, снизу, из синего зеркала, на меня смотрит не восьмилетний пацаненок в мятой ушанке, телогрейке до колен и с потертой полевой сумкой через плечо. Смотрит здоровенный гражданин в драповом пальто и модной шапке - такой солидный, что глядеть тошно...
Ну ладно, в конце концов не в этом дело. Все равно, как и раньше, скачет по берегам луж самый главный и вечный на Земле народ - мальчишки с легкими сосновыми корабликами. У мальчишек сейчас каникулы.
Я до сих пор люблю весенние каникулы, хотя они давно уже приносят не отдых, а массу хлопот. Это хорошие, веселые хлопоты. Начинается Неделя детской книги, и дома у меня то и дело трезвонит осипший телефон:
- Вы не забыли, что сегодня читательская конференция в районной библиотеке?
- Вы обещали прийти к нам в школу на утренник...
- Завтра у нас пионерский сбор, посвященный героям ваших книг...
По мартовским улицам я топаю к школе, библиотеке, Дому пионеров, клубу... Шагаю, попутно думая о делах и заботах. Щурясь от солнца, поглядываю по сторонам. И вдруг ахаю про себя: "Неужели это я иду на встречу с читателями. С моими читателями? Неужели там, на библиотечных полках и стендах, выставлены мои книжки? Я их написал?" Столько лет прошло, а привыкнуть все еще не могу.
"Неужели и вправду случилось в жизни такое, о чем я думал в тот февральский вечер сорок шестого года?"
Черт возьми, значит, в самом деле случилось.
...Сейчас я шагну в зал или класс, к тем, кто читал мои рассказы и повести. Ребята будут напряженно смотреть на меня и ждать: что хорошего скажет им этот пожилой, грузный дядька, которого библиотекарша и учителя усаживают за столик с приготовленным заранее букетиком и почтительно именуют "нашим дорогим земляком-писателем".
Мальчики и девочки ждут чего-то интересного. Они имеют на это право. Зря, что ли, они бросили игры среди теплых весенних дворов, не стали смотреть по телевизору "Приключения Электроника", не пошли в кино, отложили книжку Жюля Верна? Не так уж хочется посреди каникул идти в школу и сидеть на запланированном мероприятии. "А уж если пришли и сидим,- думают они,- то давайте..."
И каждый раз я чувствую себя немного виноватым. Тем более что начинать выступления до сих пор не научился.
Я говорю:
- Вот что, товарищи... Длинную речь мне заводить не хочется. Я ведь, по правде говоря, не знаю, что именно вы хотели бы услышать... Может быть, начнем с вопросов? Пусть каждый спрашивает о том, что ему интересно. Кто первый? Главное - начать...
Повисает растерянное молчание. Классные руководительницы укоризненно смотрят на меня и переглядываются: кажется, в ходе событий произошел непредвиденный сбой.
"Ой-ёй..." - говорю я про себя и приподнимаюсь за шатким столиком (букетик падает).
- Ну что же вы, ребята? - страдальчески произносит девушкабиблиотекарь и глазами беспомощного гипнотизера смотрит на оробелых читателей. - Вы же так готовились, так ждали...
Я потупясь разглядываю на столике рисунки и отзывы ребят. Иногда под отзывами поставлены красными чернилами оценки: пятерки и (гораздо реже) четверки. Отзывы с тройками писателям, естественно, не показывают. А жаль. Там, несмотря на пропущенные буквы и запятые, наверно, немало интересного...
Наконец при легком вздохе всеобщего облегчения поднимается первая рука. И слышен первый вопрос. Иногда он звучит весело и даже озорно. Иногда - робко, после торопливого перешептывания с соседом. Порой - сбивчиво читается по бумажке, и автор его зябко шевелит плечами, ощущая неотрывный взор классного руководителя.
Ничего, на первый раз годится и так. Сейчас я отвечу, потом сам спрошу о чем-нибудь, и разговор закрутится, как в веселом механизме, где одна шестеренка цепляется за другую. Руки начнут подниматься бойко и часто, вопросы пойдут - успевай только отвечать.
И наконец кто-нибудь обязательно скажет:
- Расскажите, как вы написали свою первую книгу!
Когда-то я ждал этого вопроса с удовольствием. Потом настороженно. Приходилось каждый раз говорить: "Вы уж не обижайтесь, если слышали про это раньше. Возможно, кое с кем из вас мы встречаемся не впервые, а вопрос такой задают обязательно-вот и приходится рассказывать одну и ту же историю".
Наконец я стал бояться этого вопроса: ужасно неловко чувствовать себя гастролером, который выступает с одним и тем же номером. Я пробовал что-то мямлить в ответ, отделываться короткими фразами, но слушатели требовали подробностей. Я опять извинялся и запускал старую пластинку.
Но однажды далеко-далеко от моего дома, в Гурзуфе, молоденькая учительница с улыбкой призналась, что слышит мое повествование четвертый раз. Сначала она выслушала его, когда еще была школьницей и жила на Урале, затем когда училась в пединституте (я выступал там перед студентами), потом когда в одной из сельских школ заменяла на практике учительницу... Мне захотелось немедленно скрыться в глубинах ласкового Черного моря и не всплывать до тех пор, пока нынешнее молодое поколение не уйдет на пенсию. Но это было невозможно. И тогда я решил, что пора кончать.
Выход был один: поскорее написать про свою первую книжку рассказ и напечатать в газете или журнале. Тогда пускай спрашивают! Я буду говорить: "Про это уже напечатано. Прочитайте, если интересно, там все-все рассказано".
Я так обрадовался этой мысли, что хотел сесть за работу в тот же день. Однако всякие срочные дела мешали... Но вот опять весна, близятся каникулы, и времени уже почти не осталось. Я берусь за карандаш. Пишу название...
Но даже сейчас у меня ощущение, будто я не сижу один за столом, а стою в классе и на меня выжидательно смотрят сорок девчонок и мальчишек. Рыжий пятиклассник, весело морща конопатую переносицу, спрашивает:
- А как вы написали свою первую книгу?
...- Как я ее написал... Видишь ли, это длинная история.
- Вот и хорошо! Расскажите!-слышатся голоса.
- Разве вы еще не устали?
- Не-е-ет!!!
"Вот черти..."
- Ну ладно... Прежде всего надо сказать, что в то время мне было чуть больше семи лет...
- У-у-у...
- Да. Именно так. Это случилось в феврале сорок шестого года.
...Хороший был год - первый мирный год после войны. Больше не надо было со страхом ждать: вдруг придет извещение, что кто-то из родных убит, ранен или пропал без вести. Но жизнь еще была нелегкая. Хлеб давали по карточкам, одежды не хватало, с дровами тоже случались перебои...
Мама, я и старшая сестра Людмила жили тогда в Тюмени, на заваленной сугробами улице Герцена, такой тихой, что по вечерам на много кварталов разносился скрип снега под полозьями саней и валенками редких прохожих...
Вечера случались хорошие и плохие. Хорошие, когда горят в печке дрова, на столе каша или макароны, посыпанные сахарным песком; мама вовремя пришла с работы и сегодня больше никуда не уйдет; в тетрадках нет ни двоек, ни грозных записей Прасковьи Ивановны; уроки вроде бы сделаны (а еще лучше, если завтра воскресенье). Но самое главное - у меня есть хорошая книжка!
Если книжки не было, никакой вечер не мог считаться полностью хорошим. Я в то время читал, как говорится, напропалую. Добывал книжки где только можно: брал в детской библиотеке на углу улиц Ленина и Челюскинцев, выпрашивал у знакомых, выменивал "на срок" у ребят ("Я тебе насовсем пистолет с резинкой, а ты мне на три дня эту книжечку. Идет?"). Больше всего мне нравились потрепанные томики детиздатовской "Библиотеки приключений" - маленькие, пухлые, в потертых коленкоровых переплетах, которые украшала узорчатая рамка со следами облезшей позолоты.
