П. Хорлоо - Мальчик из Гоби
— Зориг, Зориг! — крикнула Норжма.
Зориг и Тугэлдэр, подъехав одновременно, спрыгнули с коней.
— Что вы так носитесь? Не ровен час, свалитесь! Надо поосторожнее, детки, — пожурила их Норжма, а потом спросила: — Вы не видели по дороге коня Молома?
— Нет, — улыбнулся в ответ Зориг. Как он становился похож на своего покойного отца, когда улыбался! — А зачем он вам?
— Конь сивой масти? — вступил в разговор Тугэлдэр.
— Да, да. Ты его видел, сынок? Где он? — обрадовалась Норжма.
— Он пасется в долине, к югу от нашей юрты, — ответил Тугэлдэр.
Норжма хотела сказать еще что-то, но Зориг опередил ее:
— Мама! Как отец? Отправит он меня в школу или нет?
— Ох, не знаю, сынок, — вздохнула Норжма.
Привязав к коновязи лошадь Молома, Зориг вошел в юрту. Там, в глубине ее, скрестив ноги, сидел Молом. Моргая слезящимися глазами, он перебирал желтые четки.
Сидевший у кровати Шарав неожиданно спокойно, почти ласково обратился к Зоригу:
— Ну как, нашел коня учителя?
Зориг, привыкший слышать от отчима лишь грубые окрики и брань, удивился. В эту минуту ему даже показалось, что отчим вдруг подобрел. «Он, наверное, не будет меня бить», — подумал мальчик и поспешно ответил:
— Конь здесь, я привел его.
— А где он был, далеко?
— Нет, недалеко.
— Ну хорошо. Садись, сынок, попей чаю с молоком, — приветливо предложил Шарав.
Зориг просиял от радости: ни разу еще не слышал он от отчима таких ласковых слов. Взяв со столика чашку с молочными пенками, он подлил туда кипятку и стал с удовольствием пить. Норжма тоже была обрадована внезапной перемене в поведении мужа. «Что это с ним сегодня?» — подумала она, глядя на Шарава. Ни ей, ни Зоригу не могло, конечно, прийти в голову, что за всем этим кроется коварный замысел, подсказанный Шараву ламой. Недаром говорится: «Змея пестра снаружи, а человек изнутри».
Молом стал собираться в путь. Шарав пошел проводить гостя.
— Так-то, Шарав. Будь поласковее с этим паршивцем. Делай вид, что любишь его. Отправь в школу! А потом действуй так, как я тебе сказал. Тогда и комар носа не подточит. Понял? — наставлял лама.
— Понял, учитель. Сделаю все, как вы велели. Вы так хорошо мне посоветовали! — рассыпался в любезностях Шарав, помогая Молому сесть на коня. — Счастливого пути, учитель!
Нагнувшись к Шараву, Молом прошептал:
— Только будь осторожен. Делай все с умом.
Шарав с готовностью закивал и долго еще стоял на одном месте, провожая взглядом удалявшегося Молома.
V
— Коня оседлал, сынок? — спросила Норжма, глядя с любовью на вбежавшего в юрту сына.
— Оседлал, мама! А куда вы положили мою тетрадь?
— Вот она. — Норжма открыла старый некрашеный сундучок, стоявший в ногах у кровати, и достала замусоленную, смятую тетрадку. — Бедный мой сын, как же ты будешь учиться? Ни тетрадей у тебя нет, ни карандаша.
— Ничего, мама, не беспокойтесь! Говорят, в школе выдают и тетради и карандаши.
— Волосы-то у тебя как отросли, — продолжала Норжма, гладя сына по голове. — Надо бы перед школой постричься. Был бы жив отец, ты бы таким не ходил, да и все было бы иначе, — вздохнула Норжма и смахнула рукой слезу. — Ну ничего, сынок! Говорят, войлок растягивается — мальчик вырастает в мужчину. Постарайся хорошо учиться — человеком станешь. Трудно нам с тобой сейчас, да, может, все переменится.
Услышав шаги, Норжма умолкла. Приподняв войлочный полог, в юрту вошел Шарав. Он прошел на северную половину, сел на пол, скрестив ноги, и обратился к Зоригу:
— Ну как? Не передумал насчет школы? Хочешь ехать — поезжай. Боюсь только, как бы ты сам потом не пожалел. Остался бы лучше дома, ходил бы за скотом. Уж тут всегда был бы сыт, одет и обут. Но раз уж тебе так хочется, поезжай. То, что хочется человеку, всегда ему кажется лучшим. Делай как знаешь, — с трудом скрывая свое недовольство, закончил Шарав.
— Ты не смотри, что я немного строг, — помолчав немного, продолжал он. — На самом-то деле я тебя люблю. И скучать по тебе буду. А ты будешь скучать по дому?
Не зная, что ответить, Зориг молчал.
— Ты не думай, что учиться легко, — наставлял его Шарав. — Это, брат, дело несладкое. Там тебе придется и померзнуть и поголодать — не то что дома. И от мальчишек не раз поплачешь. Знаешь, какие драчуны бывают? Да и от учителей не одну затрещину получишь. Есть такие учителя!
Возле юрты залаяла собака, послышался конский топот.
Это приехали Сандаг с Тугэлдэром. Спешившись, они привязали лошадей к коновязи и вошли в юрту.
На Тугэлдэре был новенький голубой чесучовый тэрлик, подпоясанный зеленым шелковым поясом.
— Здравствуй, Шарав! — приветствовал хозяина Сандаг. — А ведь приятно отправлять детей в школу, правда? Я очень рад, что и ты решил послать сына учиться.
— Я думал его хозяином сделать, но ему хочется учиться, — пожал плечами Шарав. — Ну, я и сказал: «Решай сам. Хочешь в школу — езжай!»
— И правильно сделал, — взглянув на мальчиков, улыбнулся Сандаг. — Как же иначе! Детей надо учить. Самим не суждено было учиться, так пусть хоть дети станут учеными людьми.
— Пусть, пусть. Я разве против? Всякому своя судьба, — усмехнулся Шарав, покосившись на пасынка. Он заморгал глазами и стал вытирать пот с лица.
— Ну, а теперь — в путь, не то, как говорится, пока болтаешь, стадо уйдет далеко, — вставая, сказал Сандаг.
Все вышли из юрты. На Зориге был старенький тэрлик из синей далембы. Голова была повязана рваным платком.
— Ну, сынок, учись хорошенько, не скучай, — сказала Норжма и, поцеловав Зорига в левую щеку, добавила: — А когда приедешь, поцелую в правую.
Сердце Зорига забилось сильнее.
Сандаг, Тугэлдэр и Зориг повернули коней на большак, ведущий к сопке Цаган-Толгой. Каждый год по этой дороге отправлялось в школу много детей. По старому обычаю, родители в эти дни окропляли дорогу молоком. Норжма тоже вынесла кружку молока и со словами: «Да будет светлым путь моего сына» — плеснула молоко вслед удалявшимся всадникам.
VI
Широко раскинулась необъятная степь. Воздух напоен пьянящим запахом душистых трав. В далекой долине сквозь легкое марево, поблескивая на солнце, сверкают перламутром белые здания. Стегнув коня, Зориг, словно жаворонок, вырвавшийся из клетки и взмывающий в небесную синь, пронесся мимо Сандага. Казалось, ему не терпится быстрее всех добраться до школы, попасть туда раньше всех. Лицо его раскраснелось, волосы выбились из-под платка, а полы халата, точно крылья птицы, трепетали на ветру.
— Потише, Зориг. Там впереди ямы! — громко окликнул его Сандаг. — Теперь уже близко, успеешь!
Натянув поводья, Зориг придержал коня. Сандаг и Тугэлдэр поравнялись с ним.
— Дядя Сандаг! Школа там? — Зориг указал на белеющие дома.
— Там, — ответил Сандаг. — Это наш сомонный центр. Десять лет назад здесь почти ничего не было, а сейчас вон сколько домов понастроили. С каждым годом их становится все больше, и дома-то все какие красивые!
Ласково поглядывая на мальчиков, Сандаг рассказал им, как выглядит здание школы и общежитие.
— Мы будем жить в одной комнате, — сказал Тугэлдэр, дернув за рукав Зорига.
— Конечно. Вы должны дружить и помогать друг другу, как братья, — заметил Сандаг.
— Смотри, Зориг! Вон над зданием красный флаг. Это школа. Давай поскачем быстрей!
Они ударили коней плетьми и помчались вперед. Лошади понеслись, будто две стрелы, одновременно пущенные из луков. Не вытерпел и старый Сандаг. Хлестнув коня, он понесся вслед за ребятами.
VII
Перед зданием школы стояло много коней. Сандаг и мальчики тоже привязали своих коней и направились к большой белой юрте.
— Отряхнитесь, поправьте пояса и дэлы. Сейчас мы зайдем в учительскую, — предупредил их Сандаг.
Ребята наглухо застегнули дэлы, потуже затянули пояса. Над дверью школы висело красное полотнище: «Уважаемые родители и дорогие ученики! Поздравляем вас с новым учебным годом! Добро пожаловать!»
— Это учительская? — шепотом спросил Тугэлдэр.
— Да, — ответил Сандаг. — Прежде чем войти сюда, всегда сначала спросите разрешения. — И он постучал в дверь.
— Можно! — ответил кто-то басом.
Они вошли. Навстречу им из-за стола, покрытого красным сукном, поднялся мужчина средних лет.
— Здравствуйте, милости прошу! — приветствовал он Сандага. — Садитесь. Как добрались?
— Спасибо, хорошо, — ответил Сандаг, усаживаясь на стул и вытаскивая из-за голенища трубку. Он угостил учителя табаком, и оба закурили.
Зориг и Тугэлдэр с интересом рассматривали картины и фотографии, висевшие на стенах.