Николай Печерский - Красный вагон
Лошади поняли, что ушли слишком далеко, и круто повернули к берегу. Заскрежетали по каменистому дну колеса, телега накренилась и шлепнулась вместе с Димкой в воду.
Но уж такой везучий был этот человек.
Димка не утонул и даже не ушибся, когда телега полетела вверх тормашками.
Через несколько минут, наглотавшись воды, насмерть перепуганный, он уже стоял на берегу и дико кричал:
— Ава-ва-ва-ва! Ува-ва-ва-ва!
К счастью Димки, неподалеку бродили по тайге Глеб и Варя.
Глеб и Варя собирали букет для матери, которая приезжала сегодня из больницы. Они услышали вопли и завывания Димки и помчались к нему на выручку.
Страшная картина предстала их взору.
Метрах в пяти от берега бесновались, пытаясь вырваться из ременных силков, лошади. Они колотили копытами по воде, вставали на дыбы. Далеко по тайге разносилось их тревожное ржание.
Течение все дальше увлекало телегу. Вода уже перекатывалась волнами вдоль широких раздвоенных крупов. Вокруг плавали клочки сена и мелкая щепа. На быстрине, распластав рукава, мчался в неизвестные дали серый пижонский пиджак Димки Кучерова...
Димка был на месте происшествия. Не заботясь о том, что лошади могут в любую минуту лягнуть копытами, Димка нырял возле затонувшей телеги и старался отцепить от барок размокшие постромки.
Но вот Димка увидел Глеба и отчаянно замахал ему рукой.
Недолго думая Глеб сбросил рубашку, вынул из кармана острый, как бритва, нож из старой ножовки и кинулся в реку. Нырнул, на ощупь нашел толстый, туго натянутый ремень и полоснул ножом...
Лошадь, чувствуя подмогу, подалась всей своей тяжелой, напружинившейся тушей вперед, а потом вытянулась струной и рывками помчалась на берег.
Совсем иначе получилось с другой лошадью...
Это было вообще очень странное и, как казалось Глебу, загадочное животное. Губы у лошади были розовые, с белыми, торчащими в разные стороны усами, а глаза голубые и какие-то очень ехидные и коварные. Крикнешь ей: «Тпру!» — идет, крикнешь: «Но!» — останавливается. Законной клички у этого существа не было. Даже Федосей Матвеевич, человек добрый и отзывчивый, назвал эту лошадь «драндулетом персонального выпуска».
Глеб перерезал постромки, но Драндулет, вместо того чтобы идти на берег, шарахнулся в сторону и тут же угодил в глубокую яму.
Мгновение — и вода сомкнулась у него над головой. Наверху забулькал, заклокотал беспомощный фонтанчик.
— Вы чего так стоите? — кричала с берега Варя. — Вы так не стойте. Вы спасайте!
Но все, видимо, было уже кончено. Только крохотные, изредка вспыхивавшие на поверхности пузырьки указывали место, где затонул голубоглазый Драндулет.
И вдруг вода вновь заволновалась, запенилась и, будто пробку, вышвырнула Драндулета из глубин.
Глеб и Димка мигом подплыли к лошади, ухватились за повод и начали изо всех сил тянуть.
Драндулет был еще жив. Он кое-как поднялся и заковылял на берег нетвердым, спотыкающимся шагом. Нельзя было смотреть на него без слез: это был не прежний веселый и жизнерадостный Драндулет, а его бледная немощная тень. Драндулет постоял секунду, а потом вдруг качнулся вперед и грохнулся на землю.
— Подох! — вскрикнула Варя. — Драндулет подох!
А Драндулет, закрыв глаза светлыми длинными ресницами, лежал недвижный и теперь уже безучастный ко всему, что когда-то окружало его на земле.
Димка совершенно обезумел от страха. Он обежал вокруг лошади, а потом присел на корточки, схватил заднюю ногу и начал раскачивать ее из стороны в сторону, как маятник.
— Ты что делаешь, Димка? — удивленно спросил Глеб.
— Я... я д-делаю искусственное д-дыхание, — пролепетал Димка, не прекращая работы.
Варя, собравшаяся было уже оплакивать Драндулета, хрюкнула в ладонь.
— Разве так дыхание делают? — сказала она. — Надо руки раскачивать, а ты ногу раскачиваешь.
Димка посмотрел на Варю блуждающим, затравленным взглядом.
— А где у него руки? — спросил он, видимо уже окончательно обалдев от страха.
— Там, где спереди, — там и руки, а это сзади — это ноги...
Димка бросил заднюю ногу и начал раскачивать длинную, с темным, выщербленным копытом «руку» лошади.
Пот катил с него градом.
Трудно сказать — помогло искусственное дыхание или случилось что-нибудь другое, а только Драндулет начал оживать. По его спине и ребрам пробежала мелкая, едва приметная дрожь. Драндулет вздохнул, открыл голубой глаз и преданно и даже как-то нежно посмотрел на своего спасителя.
Окрыленный такими потрясающими успехами, Димка взял лошадь за повод и попытался поднять ее.
— Н-но, н-но, Драндулетик, пожалуйста, н-но!
— Ты зачем говоришь ему «но»? — заметила Варя. — Ты ему «но» не говори, ты говори ему «тпру».
Они принялись втроем понукать Драндулета, но все оставалось по-прежнему. Лошадь лежала на земле и даже не подымала головы. И тогда Димка бросил повод и начал пинать ее сзади ногами.
— Тпру! Но! Вставай! — грозно выкрикивал он.
Драндулет согнул передние ноги, оперся копытами о землю и начал медленно подыматься.
Драндулет стоял на своих высоких жилистых ногах и слегка покачивался. Казалось, дунет ветер, и он кубарем полетит в траву.
— Расставляйте ему ноги! — крикнул Димка.
Глеб и Варя ухватились руками за плотные, покрытые длинной, свалявшейся шерстью бабки и расставили циркулем ноги Драндулета.
Димка отошел в сторону, издали следил за каждым вздохом Драндулета.
— Как ты думаешь, — спросил он Глеба, — не упадет?
Но тут произошло невероятное.
Драндулет вскинул морду кверху, ощерил зубастую с розовыми губами пасть и заржал так зычно, с такими могучими густыми перекатами, что Глеб невольно зажал уши.
Не успели они опомниться, Драндулет взвился свечой, ударил копытами в землю и, выворачивая огромные, как тарелки, комья дерна, помчался вперед через кусты и болота.
Только к вечеру бывший утопленник, вволю нагулявшись и натешившись в тайге, пришел на конюшню и покорно стал в стойло.
В этот же вечер комсомольцы собрались возле «конторы» на закрытое комсомольское собрание.
Глеб тоже хотел послушать, но Лука прогнал его и сказал, чтобы он не подходил к «конторе» на пушечный выстрел.
Глеб был совсем одинок. Варя не показывала глаз из вагона. Она сидела возле деревянной зыбки, нежно смотрела на девочку, которая весила четыре килограмма двести пятьдесят граммов, и вполголоса напевала песню «Славное море, священный Байкал...»
Из окна Глебу хорошо была видна «контора» и длинный, застеленный красным кумачом стол на поляне.
Неярко горел в ночной мгле фонарь. С черного неба, будто снег, летели и летели на огонек легкие, юркие мотыльки.
Около стола, опустив руки по швам, стоял Димка Кучеров и что-то долго рассказывал собравшимся.
Что говорил Димка, Глебу не было слышно, но он и так все прекрасно знал... Комсомольское собрание по пустякам собирать не станут...
В вагон пришли Лука и Сережа. Сели на кровати и снова начали говорить про Димку, про его мышцу и про то, какой он бессовестный лентяй.
Из разговоров этих Глеб понял, что Димку хотели вначале прогнать со стройки, а потом пожалели его и решили написать про все Димкины художества отцу, который служил где-то в армии.
Глеб и Сережа легли спать, а Лука достал из чемодана тетрадку и сел к столу.
Керосиновая лампочка озаряла лицо Луки. Было оно какое-то очень задумчивое и грустное.
Скрипело в ночной тишине перо.
Глеб смотрел на брата и думал, что было бы очень хорошо вообще не писать и не отправлять это письмо Димкиному отцу.
Непонятно почему, но ему было жаль несчастного Лорда.
Глава четырнадцатая
Тетрадка геолога, которую Георгий Лукич отдал начальнику, пошла гулять по рукам.
То один читает, то второй, то третий...
Не дождавшись ответа, Георгий Лукич разозлился и бухнул куда надо телеграмму.
В этот же вечер пришел ответ.
«Дневник тщательно изучается тчк Ближайшее время будут сделаны соответствующие выводы тчк Сердечный привет».
Но Георгия Лукича не успокоили ни эти «тчк», ни «сердечный привет». Он сидел возле «конторы» с телеграммой в руках и курил одну папиросу за другой.
За этим скучным занятием и застал Глеб Георгия Лукича.
Глеб пришел к Варе, чтобы узнать, какие назавтра задали в школе задачи по арифметике.
Уже три недели они ходили с Варей в школу, в то самое село, где летом лежала в больнице Варина мать.
Увидев Глеба, Георгий Лукич бросил папиросу и спросил:
— К Варе пришел? Погоди немного, девчонку укачает.
В приоткрытой двери «конторы» Глеб увидел краешек занавешенной марлей зыбки и протянутую руку Вари.
Она сидела около сестрички и пела тоненьким и уже чуть-чуть охрипшим голоском про Иртыш и объятого думой Ермака.
Глеб понял, что появился не вовремя, и сказал, что он пришел вовсе и не к Варе, а пришел просто так... Но Георгий Лукич даже не выслушал его до конца.
