Астрид Линдгрен - Ронья, дочь разбойника
Но день клонился к вечеру, и они мало-помалу устали. Под конец они уже тихо стояли, свесив головы, и только время от времени ржали смирно и печально.
— Они, верно, хотят пить, — сказал Бирк. — Надо их напоить.
И они отвязали своих, уже покорных, лошадей и отвели их к озеру, сняли с них кожаные ремни и дали им напиться.
Лошади пили долго. Потом они постояли тихие и довольные, мечтательно глядя на Ронью и Бирка.
— В конце концов мы их приручили, — удовлетворенно сказал Бирк.
Ронья погладила свою лошадь и, глубоко заглянув ей в глаза, объяснила:
— Раз я сказала, что буду ездить верхом, значит, буду, понятно?
И, крепко схватившись за гриву Шалого, метнулась к нему на спину.
— Эй ты, Шалый! — только и успела произнести она.
И тут же, описав широкую дугу, свалилась вниз головой в озеро. Она сразу вынырнула на поверхность, словно для того, чтобы увидеть, как Шалый и Дикий мчатся яростным галопом и исчезают среди деревьев.
Протянув ей руку, Бирк вытащил ее на берег. Он сделал это совершенно молча и не глядя на нее. Так же молча вылезла из воды Ронья. Она отряхнулась так, что только брызги полетели. А потом с громким смехом сказала:
— Сегодня я, пожалуй, больше верхом не поеду!
И тогда в ответ раздался похожий на вой хохот Бирка:
— И я тоже!
И вот наступил вечер. Солнце село, спустились сумерки, сумерки весеннего вечера, которые на самом деле казались лишь какой-то странной мглой, сгустившейся среди деревьев и никогда не превращавшейся в мрак и ночь. Черный дрозд и кукушка смолкли. Все лисята скрылись в своих норах, все бельчата и зайчишки — в своих дуплах и гнездах, а змея заползла под камень. Ничего больше не было слышно, кроме зловещего уханья филина далеко-далеко отсюда, а вскоре смолкло и оно.
Казалось, весь лес спал. Но вот он стал медленно-медленно просыпаться к своей сумеречной жизни. Все обитатели сумерек, жившие там, зашевелились. Кто-то полз, шуршал и пробирался тайком по мшистым кочкам. Среди деревьев шныряли ниссе-толстогузки, косматые тролли-болотники ползали, прячась за камнями, а огромные полчища серых карликов вылезали из своих потайных убежищ и шипели, чтобы напугать всех, кого им надо было утащить к себе. А когда с гор стали спускаться, паря в воздухе, дикие виттры, самые жестокие и самые неукротимые изо всех обитателей сумерек, они показались совсем черными на фоне светлого весеннего неба. Ронья заметила их, и это зрелище пришлось ей не по душе.
— Здесь снует куда больше всякой нечисти, чем добрых и полезных тварей. А теперь я хочу домой, я вымокла насквозь и вся в синяках.
— Да, ты вымокла насквозь и вся в синяках. Зато ты целый день радовалась весеннему лесу.
Ронья знала, что она слишком много времени проводит в лесу. И, расставшись с Бирком, она стала придумывать, как бы ей уговорить Маттиса не сердиться на нее за то, что она так долго радовалась, купаясь в весне, и поздно воротилась домой.
Но ни Маттис, ни кто другой не заметили, когда она вошла в каменный зал. Им было просто не до нее, потому что у них появились новые заботы и огорчения.
На звериной шкуре перед очагом лежал Стуркас, бледный, с закрытыми глазами. А возле него на коленях стояла Лувис и перевязывала рану у него на шее. Все остальные разбойники, подавленные, стояли вокруг, не отрывая от них глаз. Только Маттис непрерывно шатался по залу, словно разъяренный медведь. Он кричал, шумел и ругался:
— О, эти поганцы из рода Борки и их дерьмовые прихвостни! Ах, эти бандиты! О, я буду щелкать их одного за другим до тех пор, пока ни один из них не сможет больше шевельнуть ни рукой, ни ногой в этой жизни. О, о!
Затем речь изменила ему и перешла просто в вопли, которым не было конца, пока Лувис не указала ему строго на Стуркаса. Тогда Маттис понял, что бедняге не становится лучше от слишком большого шума, и неохотно смолк.
Ронья поняла, что именно сейчас с Маттисом говорить не стоит. Лучше спросить Пера Лысуху, что случилось.
— Таких, как Борка, нужно вешать, — сказал Пер Лысуха.
И рассказал почему.
— Маттис и его бравые молодчики сидели в засаде у Разбойничьей тропы, — рассказывал Пер Лысуха. — И тут им очень повезло, так как появилось множество проезжих купцов с огромными тюками, со съестными припасами, кожей и мехами, да еще, кроме того, при больших деньгах. Купцам и прочему странствующему люду не хватило мужества защищаться, и потому им пришлось расстаться со всем, что у них было!
— А они не разозлились? — невесело спросила Ронья.
— Догадайся сама! Если б ты знала, как они проклинали нас и кричали! Но купцам этим пришлось быстренько оттуда убраться. Думаю, они отправились жаловаться фогду.
Пер Лысуха усмехнулся. Но Ронья подумала, что тут нечему смеяться.
— А потом, представляешь, — продолжал Пер Лысуха, — когда мы чинно-благородно погрузили все награбленное на лошадей и собирались домой, явился Борка со своим сбродом и пожелал получить свою долю добычи. И эти разбойники принялись стрелять, вот негодяи! Стуркасу стрела попала прямо в шею. И тогда мы, ясное дело, тоже стали стрелять, да, да! Пожалуй, двоим-троим из них досталось так же, как и Стуркасу.
Подошедший к ним Маттис услыхал как раз эти последние слова и заскрежетал зубами.
— Погодите, ведь это только начало, — сказал он. — Я перестреляю всех, одного за другим. До сих пор я оставлял их в покое. Но теперь уж всем разбойникам Борки придет конец.
Ронья почувствовала, как в ней закипает ярость.
— Но тогда придет конец и всем разбойникам Маттиса, ты не подумал об этом?
— Я и не собираюсь думать об этом! — ответил Маттис. — Потому что этому не бывать!
— Откуда ты знаешь! — сказала Ронья.
Потом она пошла и села возле Стуркаса. Положив руку ему на лоб, она почувствовала, что у него жар. Открыв глаза, он посмотрел на нее и слегка улыбнулся.
— Меня им не так-то просто убить, — прошептал он невнятно.
Ронья взяла его за руку и сказала:
— Нет, Стуркас, тебя им не так просто убить.
Она долго сидела возле него, держа его руку в своей. Она не плакала. Но душа ее плакала так горько!
9
Рана у Стуркаса болела, и его лихорадило три дня. Он был совсем плох и лежал в забытьи. Но Лувис, знавшая искусство врачевания, ухаживала за ним, как мать, лечила его травами и припарками, и, всем на удивление, на четвертый день он встал на ноги, хоть и слабый, но почти здоровый. Стрела угодила ему в шейное сухожилие, и, по мере того как оно заживало, рана стягивалась все больше и больше. От этого голова у Стуркаса наклонилась набок, что придавало ему довольно печальный вид, но он не унывал и был весел, как всегда. Все разбойники радовались тому, что дело у него шло на поправку, хотя они теперь и называли его в шутку Кривой шеей. И Стуркаса это вовсе не печалило.
Печалилась лишь одна Ронья. Раздоры между Маттисом и Боркой доставляли ей немало хлопот. Она надеялась, что эта вражда потихоньку прекратится сама собой. А вместо этого она разгорелась еще сильнее и стала опасной. Каждое утро, когда Маттис со своими людьми выезжал верхом через Волчье ущелье, она с тревогой думала о том, сколько из них вернется домой целыми и невредимыми. Она успокаивалась, лишь когда все они усаживались вечером за длинным столом. Но на следующее утро она снова просыпалась в тревоге и спрашивала своего отца:
— Для чего вам с Боркой драться не на жизнь, а на смерть?
— Спроси Борку, — отвечал Маттис. — Он пустил первую стрелу: Стуркас тебе об этом расскажет.
Но под конец и Лувис не выдержала:
— Ребенок умнее тебя, Маттис! Ничего путного из этого не выйдет. Дело кончится кровавой баней, а что тут хорошего?
Увидев, что и Ронья, и Лувис против него, Маттис разозлился.
— Ничего хорошего? — заорал он. — Для чего я дерусь? Для того, чтобы выгнать его наконец из своего дома. Ясно вам, дурехи?
— Неужто для этого надобно проливать кровь, покуда все не погибнут? — спросила Ронья. — Неужто нет другого пути?
Маттис бросил на нее недовольный взгляд. Ладно бы еще препираться с Лувис. Но то, что и Ронья не хотела его понять, для него было слишком.
— Придумай тогда другой способ, раз ты такая умная! Выкури Борку из Маттисборгена. А после пусть он со своей воровской шайкой заляжет где-нибудь в лесу спокойно, как лисье дерьмо. Тогда я их больше не трону.
Он помолчал, подумал, а после пробормотал:
— Хотя Борку я убивать не стану, а не то все разбойники назовут меня негодяем!
Ронья каждый день встречала в лесу Бирка. Только это и утешало ее. Но теперь ни она, ни Бирк не могли больше беспечно радоваться весне.
— Из-за этих двух упрямых разбойничьих хёвдингов нам и весна теперь не в радость. Они просто спятили, — сказал Бирк.
Как жаль, думала Ронья, что Маттис стал старым и упрямым до глупости. И это ее Маттис, мачтовая сосна в лесу, сильный и смелый! Почему теперь она может лишь с одним Бирком поделиться своими горестями?
