Наль Подольский - Кошачья история
-- Не эту! Не эту! -- он возбуждался все больше. -Американские! Там, в углу!
Дождавшись первых колец голубого дыма, он мечтательно проследил, как они уплыли наверх, и радостно объявил:
-- Я терпеть не могу табака! Меня прямо тошнит от него! -не слушая моих извинений, он потянулся к стене и щелкнул выключателем.
Все пространство заполнилось стрекотанием и хлопаньем лопастей, пять или шесть вентиляторов жужжали и пели на разные голоса, устраивая вокруг меня миниатюрный циклон. Дуло со всех сторон, даже откуда-то из-под кресла, на столе с громким шелестом трепыхались бумаги, дым моей сигареты исчезал в этом тайфуне, прежде чем я успевал его выдохнуть. Мне почудилось, что весь кабинет, подобно диковинному кораблю, парит уже над землей, и вместе со мной, с редактором, с его сигаретами, полетит сейчас над степью и морем, подгоняемый буйным ветром.
Редактор смотрел на меня, подперев щеки руками, и получал несомненное удовольствие; я решил, что можно перейти к делу.
-- Как? Лаборатория? Анализ воды? -- улыбка его всколыхнулась волной удивления, постепенно утихшей, лицо разравнялось и стало задумчивым, как блюдце с водой, простоявшее долго в спокойном месте.
-- Нет! Чего нет, того нет! И не ищите!
-- Неужто и в школе нет кабинета химии?
Его передернуло, и морщины прорезали наискось кожу лица, словно за ней повернулось нечто массивное, твердое и угловатое, вроде литой стеклянной чернильницы.
-- Кабинет есть. Но учитель!.. Никуда не годится. Псих, клинический! Он вам не поможет.
-- Но мне нужны простейшие реактивы. Самые простые вещи.
-- Он и простых вещей не может. Чокнутый!.. Да у него все пробирки давно перепутаны.
-- Это пустяки, я разберусь.
С сомнением склонив голову, он повернулся в кресле. Взгляд его направлялся на верхние полки книжного шкафа, где я увидал с удивлением белую кошку, спящую на пачке бумаг.
-- Попробуйте! Но уж если что выйдет не так, то покорно прошу, на меня не обежайтесь... Вот та улица, за рестораном. Школа -- дворов через десять. И поменьше с ним говорите. Пакостник!
-- А что он делает?
-- Вс"! Вс" делает! Всюду суется! Вс" вынюхивает! Вообще лучше с ним не разговаривайте!
С этим напутствием я и ушел, и он на прощание поколыхал мне любезно лицом.
Когда я уже был на площади, от редакции долетел приглушенный крик:
-- Кого я вижу! -- туда входил следующий посетитель.
В ресторане гремели посудой, швейцар только что отпер дверь и вынес на крыльцо табуретку, символ его присутствия на посту, и одновременно оповещение горожанам, что ресторан действует. Вид ее подсказал мне способ оттянуть свидание с Одуванчиком.
По случаю субботнего дня бар открылся с утра. Лена уже работала, то есть сидела за стойкой со штопором и книгой в руках. Для меня она ее отложила, механическим рассеянным жестом выдернула бутылку из гнезда холодильника и поставила передо мной. Этикетка -- сухое вино -- выражала ее точку зрения, что именно прилично пить по утрам в одиннадцать.
-- Что мы читаем? -- спросил я, как мне казалось, беззаботно и весело. Но повидимому, вышло фальшиво: она оглядела меня, словно врач пациента, округлым движением убрала бутылку и выставила другую, теперь с коньяком.
Я невольно загляделся на ее губы -- в меру полные, точно очерченные и яркого розового, чуть оранжевого цвета. Следов помады, как будто, не было.
Она наклонилась вперед, слегка запрокинула голову и, опустив ресницы, подставила себя моим взглядам, как подставляют лицо дождю или ветру.
-- Цвет натуральный, -- она снова выпрямилась, -- это у нас семейное, у бабушки были такие губы до самой смерти... и даже в день похорон.
В ее руке, как у фокусника, возникла сама собой рюмка; ее ножка коротко звякнула о стекло стойки, отмечая конец вводной части беседы.
-- Вторую, -- потребовал я.
Укоризненно покачав головой, она таким же загадочным способом добыла еще одну рюмку; второй щелчок означал, что пора поговорить обо мне.
-- Вы пришли о чем-то спросить...
Спросить у нее?.. О чем?.. Чепуха какая... хотя... можно спросить...
-- Что бы вы сделали, если бы вам предложили съесть лягушку?
Она нисколько не удивилась, не раздражилась нелепостью вопроса и не стала ничего выяснять дополнительно, а просто заменила мою рюмку стаканом. Это был ловкий трюк -- она показала его уже вторично -- убрать одну вещь и, взявши неизвестно откуда, из воздуха, поставить на ее место другую, и все это одним-единственным плавным движением. Да и способ изъясняться -- с помощью бутылок и рюмок -- тоже был недурен, своего рода профессиональный жаргон.
Она снова оглядела меня, но теперь уже не как врач больного, а как профессор студента, перед тем как в зачетке проставить отметку, налила мне почти полный стакан, себе рюмку, и убрала бутылку вниз.
Интересно, что мне поставили... это не двойка и не пятерка... если бы двойка, было бы полстакана, а если пятерка, бутылку бы не убрали...
Взяв свою рюмку, она уселась пить поудобнее, поставивши ноги на что-то под стойкой, и колениее приходились теперь как раз против моего носа. Я смотрел вдаль, близкие предметы двоились, и я видел четыре колена в ряд, четыре круглых красивых колена, как на рекламе чулок. Но вскоре их стало два, и я слишком уж хорошо чувствовал цвет ее кожи -- цвет топленого молока, и ее теплую упругость. Она же считала, видимо, интерес к своим коленям законным, и смущения не испытывала.
-- Летом плохо в чулках, -- она с сожалением погладила ноги ладонями, -- а директор настаивает... говорит, пусть лучше кухня обрушится, чем барменша без чулок.
Покончив с сигаретой и коньяком, я встал.
-- Ну вот, -- сказала она медленно, -- я немного вас развлекла... моими губами и коленями... что еще есть у женщины, -- она тоже встала и, протянув руку, стряхнула с моего рукава пепел от сигареты, -- что-то вас беспокоит... но плохого с вами не будет, если захотите, расскажете вечером.
-- А все-таки, -- спросил я, -- что мы читаем?
Она показала обложку: Джек Лондон, Сказки южных морей.
-- Интересно... но как там страшно... они все там живут прямо посреди океана, я умерла бы от страха.
Отсчитавши вдоль улицы десять дворов, я очутился в безлюдном месте. Школьное здание я опознал без труда. Как полагается всякой провинциальной школе, она была окружена тополями, и как всякая школа летом, носила отпечаток запущенности. Не верилось, что внутри может быть кто-то живой, даже такая странная личность, как Одуванчик.
И все-таки он там был. Он открыл мне дверь и запер сейчас же снова. У кабинета химии, прежде чем повернуть ключ, огляделся по сторонам, а войдя, первым делом проверил задвижки на окнах и заслонку трубы вытяжного шкафа. Он демонстрировал явственные замашки мелкого сыщика, и я гадал, изобрел ли он их самостоятельно, или насмотрелся детективных фильмов.
Найдя все запоры в порядке, он торжественно протянул мне руку:
-- Наконец-то! Наконец-то! Мне даже не верится! -- он часто моргал глазами. -- Восемнадцатое июля, запомните этот день! Он войдет в историю науки! Я не успею, но вы, вы-то будете об этом писать мемуары! -- он повернулся к столу и дрожащим пером обвел число восемнадцать в календаре красными чернилами.
Энергично потирая ладони, он подбежал к окну, резко остановился и выбросил правую руку вперед, указывая на ближайшее дерево:
-- Ага! Вот уже и подглядывают!
На толстом суке тополя, выгнув спины, яростно шипели друг на друга две рыжие кошки; если они ухитрялись при этом подглядывать за нами, их коварство, действительно, превосходило все мыслимые пределы.
-- Ничего, ничего! -- погрозив кулаком тополю с кошками, он вывалил из ящика стола кучу листков, частью исписанных, а частью с наклеенными печатными вырезками. -- Вам нужно ознакомиться с моей картотекой! А я... вы меня извините. Я так взволнован!
Он удалился к лабораторному шкафу и принялся трясти над мензуркой аптекарским пузырьком, торопясь и разбрасывая капли по сторонам. До меня докатился удушливый запах валерьянки.
Я взялся за бумаги. Почти все были выкромсаны из популярных научных журналов, хотя попадались выписки и из серьезных изданий -- он ездил за ними, наверное, куда-нибудь в крупный город; не брезговал он и газетами. Его занимал любой текст, где упоминались кошки.
"Профессор Кроуфорд (США) считает, что устройство зрачка и радужной оболочки глаз некоторых представителей кошачьих обеспечивает им, помимо ночного зрения, еще и возможность гипнотического воздействия на прочих млекопитающих. Особенно развита эта способность у обыкновенной домашней кошки. Относительно того, как данная особенность могла возникнуть в процессе эволюции, профессор утверждает, что здесь могут существовать по крайней мере три точки зрения..."
