Вл. Архангельский - Как я путешествовал по алтаю
— Жми кругляк рёчно! — гаркнул бригадир и широкими прыжками — легко и даже красиво — помчался по брёвнам к середине залива. Сплавщики устремились за ним и отжали кругляк к тросу, который перегораживал залив и не давал брёвнам прорваться в Бию.
Заметив, что мы стали на днёвку, бригадир направился к нам по шаткому настилу из брёвен, балансируя длинным шестом багра, как гимнаст на канате.
— Иван Иванычу привет! — сказал он, протягивая лоцману мокрую руку. — Э-э, да тут и другие знакомые есть! — обратился он ко мне. — Не узнаёте?
— Смутно как-то.
— Бот память-то девичья! Про Иконостас забили? Доцента на верёвке к стрижам подавали!
— Вася!
— Он самый!
— Здравствуй, Василь! Опять у тебя запарка?
— И не говори! Лес пустили навалом, не успеваю обрабатывать, прыгаю вот так целый день.
— А когда отчаливаешь?
— Нынче. Пошамаем — и в дорогу. Догоним вас, когда на ночёвку станете… Да крепи ты канат, дурья башка! — вдруг заорал Вася на парня, который замешкался с тросом у толстого пня. — Вот житуха — и покурить некогда! — сказал он с досадой и побежал помогать парню.
— Торопится Васька, на целину гонит. У него сейчас самая копеечка — один день весь год кормит. Только горяч не в меру: как бы беда не стряслась…
Река стала оживлённее. Пока мы обедали, мимо прошли два плота. На одном из них седобородый рулевой, кряжистый, в белой холстинной рубахе до колен, певуче покрикивал густым басом, и эхо далеко разносило его голос по синему лесу:
— О-о-оп! Ударь лева-а! Ещё разок! Ударь пра-ва-а! Бей сильно! О-о-оп!
Перед вечером мы обогнали маленький, очень вёрткий плот, который мастерски вели два пожилых сплавщика. Один стоял на корме и орудовал веслом, другой нежился на сене, под густой берёзкой, воткнутой между брёвен, и, поглядывая вперёд, приговаривал:
— Права-а, Федот! Бережком, бережком!
И плот послушно шёл к правому берегу, где вода струилась быстрее.
Ивана Иваныча тяготила какая-то дума, и впервые он разговорился:
— Мужики правильные: вишь, как хорошо плот связали. Завтра домчат до Бийска. И нигде не задержатся: такой аккуратный плот везде проскочит. Пока Васька со своей махиной доберётся, они уже обернутся и его догонят. У стариков-то этих, видать, не только расчёт, как бы заработать побольше, но и соображение. А Васька? Что с такого возьмёшь, когда в голове у него ветер. Молодой, холостой, деньгу страсть как любит. И что за парень: гармошку ему надо, мотоцикл. Жадно хочет от жизни брать. Дай ему волю, он всю кедру в один плот свяжет…
Вечером, когда мы ставили палатки для ночлега, из-за поворота показался длинный, как поезд, тяжёлый, могучий плот. На корме стоял Вася: фуражка набекрень, в зубах папироска.
— Вот ведь, чёрт, красуется! — буркнул Иван Иваныч и крикнул: — За Бучилом-то гляди в оба, там обсохло.
— Порядок, Иван Иваныч! В Артыбаш вернёшься, прокачу на мотоцикле, с ветерком! А сейчас доброй ночи, приятного сна! Догоняй, если сможешь!
Скрипя на стыках и вздрагивая, плот пронёсся мимо стоянки. На наш берег плеснулась волна…
В пасмурный полдень мы догнали этот плот на мягком каменистом перекате, или дресве, как называют такое место в Алтае.
В бригаде у Васи царило смятение.
Две женщины в мокрых и рваных юбках и четверо мужчин без рубах и без фуражек длинными шестами упирались с правого борта в большой мокрый валун, еле видневшийся из воды.
Вася спрыгнул с левого борта на дресву и, отвалившись всем корпусом, тянул и тянул на себя задний край плота. Но медно-красная громадина из кедров, наскочив на валун, не двигалась.
Шестёрка рабочих сбила наконец плот с дресвы. Передний край быстро повело к середине реки, хвост ещё сидел на грунте, и плот стал гнуться дугой. Застучали друг о друга брёвна, зазвенели канаты.
Рабочие кинулись к Васе сбивать хвост плота, но опоздали. Над Бией пронёсся зловещий треск: головная сплотка оторвалась и, покачиваясь на струе, пошла вниз.
Мокрый Вася вскочил на плот, прыжками домчался до переднего края и запустил в уходящую сплотку железной кошкой на верёвке, но промахнулся.
— Хлопцы, а ведь надо помочь сплавщикам, — сказал Иван Иваныч. Голос у него слегка дрожал.
— Что делать? — спросил гребец справа.
— Сначала догоним сплотку, потом развернёмся кормой и прихватим её на буксир. А там видно будет. Главное: сильно тормозить лодку, пока не нагонит нас плот.
— К берегу не прижиматься? — спросил тот же гребец — старший и рассудительный.
— Ни в коем случае! Держаться только главной струи, где сможет пройти плот. А то посадим сплотку на дресву.
Иван Иваныч расправил плечи, крепко сжал рукоять:
— Вы уж того, ребята: на каждое весло по два гребца, и — сил не жалеть!
Гребцы уселись, их стали подбадривать криками. И тяжёлая наша посудина, изредка зарываясь носом в воду, скоро настигла сплотку. Лоцман скомандовал развернуться с ходу и примкнуться к ней кормой. Он уже вынул весло. Но гребцы замешкались, и сильная струя отбросила нас далеко влево.
— К берегу! — сказал Иван Иваныч.
Другого выхода не было: без кормового весла лодка не разворачивалась носом против течения, с этим же веслом кормой к сплотке не вырулишь.
Паренёк, который недавно дремал на брезенте у крайней передней банки, спустился в воду и помог завести нос лодки против струи.
Теперь мы были выше сплотки и спускались к ней кормой.
На сплотке лежали вещи сплавщиков: топор, верёвка, два пиджака, котёл с ещё тёплой кашей, семь деревянных ложек и влажный мешочек с солью. Иван Иваныч встал на брёвна, закрепил верёвку и вернулся в лодку.
Важно было как можно дольше продержаться против течения, пока не подойдёт отставшая часть плота.
Парни гребли с натугой. Они упирались ногами в скамейки и подпрыгивали при каждом новом рывке. А плавучий груз всё спускался по перекату и тащил нас за собой.
За перекатом, над плёсом, стояла одинокая старая ветла. Она всё приближалась и приближалась к нам, затем замедлила ход и остановилась: гребцам удалось удержать сплотку на месте!
Иван Иваныч пристально поглядел в сторону переката и сказал наконец слово, которого все так ждали:
— Идут!
Сплавщики, мокрые с головы до ног, били шестами в дно реки и кричали наперебой:
— Поддай сильней! Ещё разок!
Они ловко подошли к сплотке, которую считали уже потерянной, и подцепили её к плоту.
Плёс был длинный, широкий и спокойный, как озеро. Плот пошёл медленнее, и мы, отдыхая, двигались рядом. Сплавщики собрались на краю пойманной сплотки, возле нас, встали шеренгой. На их усталых лицах была приветливая улыбка. Вася откинул назад русые слипшиеся волосы и сказал:
— Спасибо за дружбу, Иваныч! Так выручил — век помнить буду. И вам спасибо, товарищи!
— Ладно уж, мотоциклист! — сказал Иван Иваныч. — Садись кашу есть, не остыла ещё…
Лодка наша пошла вперёд, а сплавщики всё ещё стояли и стояли, глядели нам вслед и махали на прощанье руками…
Скоро я сошёл на берег и расстался с Иваном Иванычем.
Теперь я часто вспоминаю о нём. Вероятно, он опять сидит дома с ребятами, ни к кому не лезет с разговорами, всё в тени да в тени, и люди по-прежнему считают, что он тихий и робкий, как заяц.
А ведь он такой и есть — только на берегу, на суше, когда нет тяжёлой и опасной работы. А на воде, па порогах Бии, где ему доверена жизнь людей, он настоящий орёл, бесстрашный в полёте.
Три тайменя
Таймень-цветок
Есть у меня один дружок. Ловит он под Москвой ершей да пескарей, а на сердце у него мечта: «Вот закачусь на быструю горную речку, закину блесну, и сядет на мой крючок чудо-рыба, черноспинный таймень. Поборюсь я с ним, вытащу и стану счастливым!»
Слов нет, мечта приятная, да выполнить её нелегко: всё дела да заботы, и всегда времени нет. Да и нескладно: в поезде надо ехать почти неделю, таймень-то дороже слона обойдётся! И сидит мой дружок двадцать лет на Москве-реке: то ерша вытащит с мизинец, то пескаря со спичку. А поймает хорошего окунька — рот до ушей и три дня разговоров…
Я вспомнил о друге, когда прошёл на Бии километров двадцать пять и увидел, как «сыграл» большой таймень.
В прозрачную Бию здесь впадала молочно-зелёная Сары-Кокша, и долго тянулся у левого берега отчётливый след этой мутной горной речки. Словно в одном фарватере текли две реки, и их воды не смешивались. У самой границы двух вод и ударил таймень: сильно, резко, как бичом. И дождём разлетелись от него перепуганные хариусы и чебачки.
Подойти к этому месту не удалось: утёсы преграждали путь, узкая таёжная тропа терялась среди завалов и выворотней. Полезешь — того и гляди ногу сломаешь!
Но всё же я добрался до небольшой площадки на отвесной скале, невысокой, как телеграфный столб. Встал, осмотрелся, чтобы не задеть крючком за ветки, и далеко забросил блесну: чуть ли не к другому берегу.
