Альберт Лиханов - Собрание сочинений (Том 3)
Тридцать метров полужидкого снега, пробитого его телом, смотрелись обманчиво и неопасно. Он сжался и шагнул в это месиво, с трудом думая, что теперь остается одно: вертолет.
Уже в лагере обнаружилось - аварийный запас спирта Слава унес на высоту. Возвращаться снова, идти опять через этот ад не было сил. С трудом, отвергая помощь Семки и Орелика, он переоделся в сухое, по согреться это не помогло.
Снова, не советуясь и ничего не объясняя, он велел Семке вызвать отряд по обычной волне и попросить вертолет.
- Может, по аварийной? - настырно спросил Семка.
- По обычной, - упрямо ответил Слава, жадно глотая крутой кипяток и понемногу оттаивая. - Пока ничего страшного. Тут пятнадцать минут лета.
Наклоняясь, Валька Орлов подлил Славе заварки. Они посмотрели друг на друга, и Гусев не отвел глаза. Орелик был прав, и он признавал это.
- Не горюйте, ребята, - сказал Слава, улыбаясь потрескавшимися губами. - В случае, так и не больно нужна нам эта премия.
На другой стороне костра хыкнул дядя Коля.
- Ты это деньгами-то больно не сорись, - посоветовал он, пошучивая. Деньги нужны всякому, то есть даже как кислород. И мне, старому, и Семке, молодому, и тебе, многодетному.
Вечно хмурый, дядя Коля шутил редко, но уж когда шутил, было весело всем, и ему самому тоже.
Они рассмеялись.
Слава лежал на полушубке, брошенном поверх брезента, смеялся со всеми, а холодными, несмеющимися глазами отмечал, что сучья, которые он воткнул утром у кромки воды, едва торчат из нее.
- Третья радиограмма, как зарегистрировано, принята в пятнадцать часов тридцать минут.
- Она тоже не значилась аварийной.
- Да, Гусев был спокоен очень долго. Он верил в отряд, верил, если хотите, в вас.
- Но обязан был выйти на аварийную волну и поднять нас по тревоге.
- В свое время он сделал это.
- Что такое "свое время"? И разве я виноват? Меня не информировали!
- Знаете, почему не информировали? Вас боялись! Да и когда Цветкова доложила вам, что вы сделали?
- Был праздник. День рождения.
- Кажется, тридцать шесть?
25 мая. 16 часов
СЕМЕН ПЕТРУЩЕНКО
- Так и сидеть будем? - спросил Семка, оглядывая дядю Колю, Славу, Орелика.
- Плясать прикажешь? - откликнулся Гусев. - Валяй. Это полезно.
- А и то! - поднялся дядя Коля, с треском разминая кости. Поразмяться не грех.
Шутя, выбивая в снегу глубокие рытвины и подыгрывая себе на губах, он прошелся вприсядку. Обрадовавшись, Семка схватил расческу, приложил кусочек газеты, подул, выигрывая пронзительную, жужжащую музыку. Дядя Коля наплясался, хохоча, поддел Семку под бок, тот повалился, дурачась, болтая ногами и не переставая наигрывать на расческе бурный марш, - Семка Симонову был не пара, - и тогда он поддел Славу, вызывая на бой.
Гусев поначалу отлынивал, отмахивался от дяди Коли, но это было не так-то просто: Симонов захватил Славку за шею, перевернул в снег. Пришлось за ним гнаться, бороться, то уступая, то побеждая, едва дыша, слабея от хохота. Семка изображал судью, гудел в свою расческу, Орелик был за публику, свистящую, хлопающую, орущую.
Наконец они утихомирились, уселись вокруг костра, отдышались, утирая со лба пот, обмениваясь колкими шутками насчет чьей-то силы и чьей-то немощи.
- Ты не силен, но широк! - шумел дядя Коля. - Прямо-таки камбала! Никак тебя не перевернешь на бок.
Публика хохотала, а Слава обзывался в ответ:
- Сам ты матрасная пружина. Как ни дави, только колешься!
Довольный общим балагурством, желая продолжить, поддержать начатое, Семка сказал:
- Мужики! Теперь потреплемся. Вот когда я в лагерь ездил, мы перед сном в палатке байки рассказывали. Старались страшнее. Только чем страшнее байки, тем больше смеху. Давайте и мы!
- Сказки, значит? - спросил дядя Коля. - Не-а, я сказок не знаю. Вышел из возраста.
- Я тоже, - потянулся Гусев. - Вот вздремнуть бы сейчас.
- Ну, а правду? - просительно сказал Семка.
- Какую же тебе правду? - усмехнулся Гусев, кладя голову на кулак и прячась под шубу.
Семка посмотрел вдаль, словно выискивая там, какую он правду хочет, обвел глазами воду, разлившуюся вокруг, и придумал:
- Ну, к примеру, про стихийные бедствия, раз мы тут, как цуцики, загораем.
- Эк, хватил, - возразил Слава, - стихийных бедствий у нас быть не должно. Разве что отдельные наводнения и частные землетрясения. А так все нормально.
- Во дает! - кивнул на него Семка. - Помешанный.
- Ему иногда вожжа попадает, - усмехнулся дядя Коля. - Под хвост.
- А я был при одном бедствии, - отозвался Орелик. - На Памире. Ледник там двинулся.
Семка заколготился, подтащил к Вальке спальник, устроился поудобнее.
Орелик засмеялся.
- Ты чего это в рот глядишь? - спросил он.
- Слушаю про ледник.
- Э-э, - шутя толкнул его Валька, - так, брат, не годится. Сам выдумал, сам первый и рассказывай.
Семка сморщил нос, выпучил глаза.
- Я никаких таких случаев не видел!
- Ну, тогда поспим, - обрадовался Слава, поворачиваясь на бок.
Семка расстроился. Ему так хотелось хоть раз какой-нибудь, пока все вместе и никто не мешает, как в поселке, и никому не надо идти опять в маршрут, посидеть немного, поговорить, повеселиться в конце концов. Сколько они вместе ходят и только вечером собираются. Да и то! Поедят, свалятся от усталости и храпят. А он бродит вокруг них или сидит рядом, и поговорить не с кем. Нельзя же так, все дело да дело. А время - мимо, мимо. Потом же жалеть будут - ходили, жили рядом, а поговорить основательно все времени не хватало.
Гусев уже свистел носом, симулируя сон, дядя Коля тоже чего-то скисал, один Валька глядел на Семку выжидающе, и он стал спасать положение, стал спасать эти минуты, когда он дудел на расческе, а дядя Коля плясал и потом боролся с Гусевым.
- Я... это, - торопясь, начал Семка, - про бедствия не знаю. Смешным можно заменить?
- Дуй! - велел дядя Коля. - Вали смешное! - и растянул рот, готовый смеяться.
Семка лихорадочно и тщетно перебирал свою короткую жизнь, неинтересные, обыкновенные случаи, свидетелем которых ему приходилось быть, но ничего, кроме глуповатых анекдотов и розыгрышей, не вспомнилось. Он решил рассказать про один розыгрыш посмешнее, это было не так давно, когда Семка учился в радиошколе в другом городе и втроем с двумя приятелями снимал частную комнату.
Поначалу оба товарища очень нравились Семке, один, Ленька, привез с собой аккордеон и вечерами громко играл, наклоня голову, свесив на глаза челку и чуть наклонив ухо к инструменту, словно прислушиваясь к его работе. Второго звали Юриком, он был сероглаз, неприметен и любил поесть, но зато здорово работал на ключе, обходил остальных и в чистоте, и в скорости.
В общем, Семка делил свое добродушие поровну между двумя товарищами до одного случая, вернее, розыгрыша, на который толкнул его и Леньку Юрик-мазурик: так они прозвали соседа после этой истории.
Вечером, после занятий, Семен и Ленька пришли домой. Жутко хотелось есть, днем они заняли у кого-то рубль, пообедали, думая дотянуть до завтра - завтра выдавали стипешку, но своих возможностей не рассчитали: по дороге на частную квартиру аппетит разыгрался до невозможности. До стихийного прямо бедствия.
У булочной они проверили карманы, вытряхнули медяки, наскребли восемь копеек, взяли городскую, бывшую французскую, булку, похожую на лодку, перевернутую вверх днищем, и еще копейка осталась на разживу.
Дальше до дому они трусили легкой рысью, надеясь, что Юрик, любивший поесть, дома и у него можно будет разжиться сыром и маслом.
Юрик, верно, был дома, пил чай из эмалированной кружки, перед ним стоял слегка подкопченный дюралевый чайник, пол-литровая банка, наполовину заполненная маслом, слегка синим от некачественного стекла банки, и возлежал солидный куль из грубой желтой бумаги. В этом куле был сахарный песок.
Семка и Леонид скинули пальтишки, бросили их на кровать, вытащили свою посуду. Ленька налил чай и сказал Юрику, не очень льстясь, но и не очень грубя:
- Дай-ка сахарку-то!
- И маслица! - добавил Семка.
Юрик поднял на них утомленный взгляд, отер испарину, выступившую на лбу, оставив, однако, бусинки пота под носом, и, распрямляя свое хлипкое тело, велел:
- А вы повежливее попросите!
- Ишь ты, - возмутился Ленька, - гад какой! Как это у тебя просить, интересно, надо?
- Как следует, - проговорил Юрик, прихлебывая чай, - не грубо.
- Да брось ты, - сказал Семка, - давай гони! Вон у тебя сколько.
- Мое, сколько ни было! - произнес Юрик, придвигая к себе пухленький куль с сахарным песком.
- Все равно не в коня корм, - попробовал убеждать его Ленька, сколько ни жрешь, вон какой худой. - Но Семка оборвал его:
- Плюнь! Пусть подавится, частный капитал.
Они тогда обозлились здорово, разделили городскую булку пополам, запили ее несладким чаем и улеглись голодные.
- Во, моромой! - обзывал Юрика из своего угла Ленька.
- Куркуль! - бурчал Семка.
