Людмила Пивень - Ферма кентавров
Постепенно мальчик подружился с Эмалью. Верхом на ней, без седла, он пас маточный табун и даже иногда засыпал, откинувшись назад на широченную спину. И вороная в это время уклонялась от стычек с другими кобылами, ходила шагом и только если уж совсем надоедала ей спокойная пастьба, поворачивала голову и слегка прихватывала мальчика губами за ногу — мол, давай просыпайся!
Мальчик никогда не забывал принести ей что-нибудь вкусное — сухарик, морковку, кусочек сахара, — и всегда сам отбивал её денник. На ферме считалось, что в полном порядке должна содержаться только спортивная конюшня, маточную тоже, конечно, надо убирать, но конюхов постоянно не хватало…
Несчастье случилось, когда мальчик на зимние каникулы уехал к бабушке в Киев. Проволокой, случайно оказавшейся в прессованом сене, Эмаль поранила заднюю ногу. Поскольку после отъезда мальчика стояла она по колено в навозе и грязной подстилке, в ранку попала зараза. Конюхам, задававшим корм кобылам, было глубоко безразлично, здоровы лошади или нет, беду заметили только тогда, когда вся правая задняя нога Эмали раздулась как бревно до самого крупа и перестала сгибаться. Колхозный ветеринар сказал, что лечение кобылы будет стоить дорого, она поправится, но больше не сможет приносить жеребят. И председатель колхоза решил забить Эмаль на мясо.
В расчёт не приняли, что Эмаль родила от чистокровного производителя шесть хороших жеребят, а вырученных от продажи только одного жеребёнка денег хватило бы содержать до самой смерти целый табун Эмалей. В расчёт не приняли, что кроткая лошадь могла бы долго ещё учить колхозных ребятишек верховой езде. И даже не собирался никто принимать в расчёт, что Эмаль любил один из мальчиков, недавно победивший на колхозных соревнованиях и получивший третий разряд. Председатель решил, что имущество по кличке Эмаль может ещё принести доход — последний доход — когда её убьют на бойне и продадут её мясо.
Мальчик вернулся из Киева и сразу же побежал на конюшню. И увидел, как один из конюхов куда-то ведёт Эмаль. Лошадь с трудом переставляла безобразно распухшую заднюю ногу, но доверчиво и спокойно шла за человеком по грязному утоптанному снегу.
— Прощайся со своей толстозадой, — сказал другой конюх, куривший у дверей…
Мальчик растерянно посмотрел на него:
— Её продали?
— Ага. На мясо, — усмехнулся парень и выпустил из губ хитрую струйку дыма.
Мальчик бросился за Эмалью, услыхав вслед: «Э! А ну-ка стой!» Первой же мыслью у него было — прыгнуть на её спину, вырвать у конюха верёвку и ускакать. Хотя куда бы ускакала больная лошадь…
— Эмаль! Эмка!
Кобыла обернулась и, узнав голос, тихонько дружелюбно заржала.
Мальчик не успел ничего сделать. Его легко догнал парень, тот, что курил у ворот, и схватил за руки. Он отбивался как мог, курильщику пришлось позвать на помощь, мальчика оттащили на конюшню и заперли в кормовой, почти до потолка забитой мешками с овсом.
Он барабанил в дверь кулаками, стучал ногами, плакал… Всё без толку.
Потом кормовую открыли, он вырвался на свободу и услыхал:
— Сходи на коровник, там тебе дадут кусок твоей Эмали! Бесплатно — ты ж за ней типа ухаживал!
Слёзы ослепили его, он видел только расплывчатые яркие пятна…
После этого мальчик решил сначала, что больше не появится на конюшне, но потом оказалось, что жить без лошадей он просто не может. И вернулся.
Конюха долго издевались над ним, рассказывая, какой вкусной оказалась Эмаль. Он кричал, что они людоеды и кидался драться. Ему было тринадцать лет…
Когда Владимир Борисович рассказал про Эмаль, я плакала тоже, а потом спросила у священника, приходившего к нам в школу, как нужно молиться за душу убитой лошади. Священник почему-то страшно возмутился, он заявил, что лошади — бездушные твари, и даже мысль о молитве за лошадь — великий грех. Я сказала ему, что он дурак и получила запись в дневник о безобразном поведении. С тех пор мне становилось противно всякий раз, как кто-нибудь говорил о разных церковниках. Они считают, что добрая ласковая Эмаль — бездушная тварь, а сволочи, отправившие её на бойню — существа, созданные по божьему подобию… Зачем нужен такой бог!
Сейчас, когда я вспомнила эту историю, то подумала, что в этом мире так всегда, что беззащитных людей и лошадей всегда убивают, если они не приносят выгоды или чем-то мешают. Наша ферма — как маленький остров, на котором нету жестокости и людоедства, но ведь нельзя прожить на острове всю жизнь… Мне захотелось предложить Верке после школы работать вместе, раздомашнивать лошадей. Но потом я подумала, что она, скорее всего, откажется, даже предлагать не стоит. Верка — это Верка. Она как кошка из мультика ходит сама по себе…
Поскорей бы из больницы вернулась Машка! С Машкой хорошо, надежно. И еще — ну что я буду делать, если вдруг приснится мне ТОТ сон — а никого рядом нет, чтобы помочь…
Мне было пять лет, когда тренер меня привёз в Яблоневое. Изо всей жизни в обычном детдоме или как там его называают — дом ребенка, что ли — я хорошо помню только то, как меня там однажды наказала воспитательница. Нет, не побила, битьё — это ерунда, поболит и пройдёт. А меня, не помню за что, она заперла на всю ночь в душевой кабинке. И погасила свет.
Представляете, облезлая дверь, скользкие стены, скользкий покатый пол, заплесневелый чёрный потолок. Сквозь отдушину над дверями проникает слабый-слабый свет. Сверху нависает душ. Точнее, только трубка от него. Леечку, через которую разбрызгивается вода, давно сорвали.
Мне сразу стало казаться, что эта трубка живая. В ней время от времени хлюпало и чмокало, она как бы только и мечтала присосаться. Я сначала стучала в дверь, потом сообразила, что пока стучу, стою к трубке задом, то есть она может неожиданно напасть… Значит, нужно прижаться к двери спиной и за трубкой внимательно следить. А если долго и пристально смотришь на что-нибудь, начинают казаться разные вещи. Например, будто чёрная дырочка-пасть открывается и закрывается, железная шейка растёт и тянется, тянется к тебе…
Случайно я глянула себе под ноги и вообще чуть не умерла. Там был слив для воды. Обычно его прикрывает решётка, но на этом решётки не оказалось, вместо неё зияла тёмная жуткая дыра. И оттуда могло вылезти всё, что угодно.
Тогда я начала кричать.
Никто не слышал меня, а если даже услышал, то не выпустил.
Потом от крика заболело горло, и я просто плакала.
И мне казалось, что трубка душа раскачивается влево-вправо и подбирается к моим глазам и хочет выпить их…
Кто и когда меня вынес из душевой — не помню. Я, наверное, потеряла сознание.
Даже теперь мне эта чёртова трубка иногда снится. Во сне из дырки слива появляется мерзкое, липкое щупальце. Оно цепляет меня за ноги и тянет вниз, а сверху кидается жадно сосущий душ. Тогда я начинаю кричать, и Машка будит меня. Не знаю, что случилось бы, если бы однажды она вовремя не успела и хорошо, этот сон ни разу не приснился, пока она в больнице…
— Светка! Рыжая! — это Верка. Она выглядывала из-за лесного выступа: — Ты что, домой не собираешься? Уводи Боргеза, а то ведь мы так просто не разминёмся! Змеючка моя что-то не в духе…
Только сейчас я заметила, что солнце ушло за гору и стало гораздо холоднее. Я поднялась с травы, увидела, как ниже по склону Арсен начал сматывать кольцами на руку корду, на которой он пас Баяниста, и тоже засобиралась домой.
Тут в голову мне пришла одна идея. Мы вывели на пастбище лошадей в недоуздках и, естественно, без сёдел. Без седла я на Боргезе ездила довольно часто, но вот будет ли он слушаться меня, если сяду верхом без уздечки?
Золотистый жеребец вздрогнул, когда я с маха прыгнула ему на спину, высоко поставил шею и затанцевал на месте. В его мыслях было недоумение: мы же, кажется, пасёмся? Или всё же тренировка? Я похлопала его по шее и показала мысленную «картинку» — распахнутые конюшенные ворота. Боргез тут же успокоился и широким шагом направился домой.
Ногами я чувствовала движение его мускулов, слушался шенкелей и уклонов корпуса он просто идеально, по широкой дуге обогнав Баяниста, который при виде друга-соперника насторожился, дёрнулся в сторону на корде и невысоко подсвечил, а потом заржал, явно вызывая на драку. Борька только покосился на него, а вот Арсен, увидев, что я еду верхом без уздечки, среагировал куда более нервно:
— Светка! Дура! Не подъезжай, а то Байка как даст твоему рыжему!
— Это кто кому даст! — отозвалась я высокомерно, и Арсен завёлся по-настоящему. Он вообще понимал юмор, только не терпел шуточек насчёт двух вещей — того, что Баянист — самый лучший из жеребцов во всём мире, и что музыка — единственное стоящее занятие кроме конного спорта.
* * *После тихого ленивого дня был такой же тихий ленивый вечер. Как обычно, мы собрались в гостиной. Все, кроме Ани. Она ушла, многозначительно сказав, что скоро вернётся. Арсен вздохнул, скорчил гримасу печального клоуна и пропел:
