Людмила Пивень - Ферма кентавров
— Ну всё, собирайся, Светлана!
Я, не подумав, брякнула:
— Владим Борисыч, а кто это такой?
И показала фотографию.
Лицо у тренера не дрогнуло, голос тоже, но от него так и повеяло тревогой. Мы все хорошо чувствуем чужие эмоции, особенно сильные.
— Это Коля Зуенко, мастер спорта, троеборец. А что? Ты где-то видела его?
Я соврала:
— Видела? Кажется, в каком-то фильме. Рожа знакомая.
— Не «рожа», а «лицо», — автоматически поправил Владимир Борисович. — Может, и в кино, само собой, не в главной роли. Он вполне мог в конных сценах сниматься, я же рассказывал, Рыжая, мы тогда часто подрабатывали так — снимались в массовках, а то и за каскадёров работали.. Ладно, убирай фотографии. Уже почти восемь, поехали!
Я аккуратно положила альбомы на полочку, пошла во двор и забралась в «газик». Скоро вышел и тренер.
Его тревога чуть-чуть утихла, но не прошла окочательно…
ГЛАВА 5
После обычных воскресных стирок-уборок я, никому не сказав ни слова, удрала в село.
Олег с Андрюхой Кобелько и ещё двумя деревенскими работали на строительстве двухэтажного дома, который председатель колхоза возводил для сына. Дом складывли из пиленного песчанника, и неоштукатуренные стены ярко желтели над селом.
Я прошла в широко распахнутые железные ворота и, задрав голову, позвала:
— Оле-ег!
Слева отозвался добродушный голос:
— Что шумишь, Рыжая? Я тут.
Олег курил, сидя на штабеле песчанника, сложенном в сухой высокой траве. Он был без рубашки, в майке и чёрных спортивных штанах. Лицо у него ещё сильней, чем вчера, опухло, но голос был совсем трезвым.
— Привет!
— Привет, я там вчера ничего лишнего не сказал? — Олег выдыхал дым тонкой струйкой и щурился на голубое небо.
— Не-а. Ничего. Всё нормально… Мне надо с тобой поговорить.
По моему голосу Олег понял — дело серьёзное, и не стал шутить, на сколько оно, на тысячу долларов или миллион гривен. Он сказал мужикам, с которыми работал, что уйдёт на часок и, конечно, Андрюха радостно высказал предположение, чем весь час мы будем заниматься. В ответ Олег пообещал прошибить ему башку, если он сию секунду не заткнётся. И Андрюха замолчал.
Мы пошли к старой иве, на наше место. Это было совсем рядом. Толстая ивовая ветка нависала над рекой. Обычно я усаживалась, свесив ноги над водой, тяжёлый Олег садился ближе к стволу, у самой развилки, и мы разговаривали.
Когда мы в этот раз устроились на законных своих местах, Олег вытащил пачку «Ватры», но снова спрятал её, увидев, как я скривилась и сказал:
— Ты это правильно нос морщищь. Что-то я много стал курить… Ну, рассказывй.
И я рассказала всё. Включая свои догадки о том, кем был мертвец.
Олег выслушал, хмурясь, и заключил:
— Короче говоря, Рыжая, не суйся, куда не следует. Держись-ка от всего этого подальше.
— А если наших лошадей украдут?
— Ох… Ну ты посмотри на себя, — я послушно глянула на отражение в журчащей воде, — Ты кто, Шварцнеггер? Ван Дамм? Да в таких делах люди покруче тебя начисто обламывались. Потом ещё ничего не значит, что какой-то мужик на фотке на жмурика похож. Ты долго этого, убитого, разглядывала? Ночью-то… Ты, Рыжая, парень, конечно, смелый, но, думаю, у тебя все мысли были о том, чтобы дать оттуда драпака. Ну что, так ведь?
— Да, но я хорошо его запомнила!
— «Хорошо»… Ты видела мёртвого. А мёртвый человек от живого знаешь, как отличается? И потом, если даже этот мужик был конокрадом, я думаю, ваши Борисыч и толстячок найдут как лошадей охранить. Это же их деньги!
Я поудобней устроилась на ветке и вздохнула. Нет, никто кроме конников не поймёт, что значат для нас наши лошади…
Олег смотрел на меня в упор:
— Говорю тебе как друг — забудь. Верка твоя молодец, сразу сообразила. Забудь, ничего ты не видела, согласна?
Я не совсем была согласна, но что возразить не знала и поэтому кивнула:
— Ага…
Олег всё не унимался:
— Понимаешь, в такие дела мешаться — себе дороже выйдет. Вот что я тебе скажу: если заметишь возле фермы что-то нетипичное — ну, машину чужую, людей незнакомых, — сразу ховайся. И ничего это не стыдно, в таких делах перестраховка не повредит. От пули нагнуться — не позор. Да, и как заметишь такое — дай мне знать… Вот чёрт, у меня телефона нету. Мобилку бы… Ну ладно, передашь с любым из конюхов, они же сменяются утром-вечером, чтобы я пришёл… скажем, на твоего Боргеза посмотреть. Понятно? Или… Точно, так лучше будет. Звони моим соседям — Ванька Гнатенко и Люба, жена его. Ещё у них сын, Игорь. Телефончик запомни — двести тридцать пять — пятнадцать. Позвонишь, скажешь: срочное дело, пусть мне Игорь эти самые слова насчёт Боргеза передаст. И я тогда посмотрю, разберусь.
— Хорошо.
— И чтоб точно пряталась. А то и я ничего сделать не смогу. Поздно будет.
Он так выделил голосом это «поздно», что мне сделалось жутко. Представила, как буду лежать в канаве и на лбу у меня будет тёмная вмятина, а вокруг соберутся все и будут меня жалеть, только я уже не услышу…
— Запомнила?
— Ага…
— Ну смотри… — он потянулся и я позавидовала, какие у него огромные мощные мускулы на руках и плечах. — Эх, была бы ты взрослая, Рыжая, попросил бы тебя сгонять за пивом… Ладно, пойдём, провожу тебя немного, заодно и в магазин загляну.
Он обнял меня за плечи. Наверное, со стороны мы выглядели ужасно смешно: моя макушка приходилась ему как раз под мышкой…
Когда я вернулась на ферму, наши как раз собирались пасти лошадей. Никто и не спросил меня, где это я пропадала.
* * *Летом трава на заброшенных колхозных полях высохла на корню и даже теперь, когда уже прошли первые сентябрьские дожди, свежая зелёнка ещё не поднялась. Что-то вкусное лошади могли найти только на лесных опушках, где земля пересыхала меньше.
Боргез сосредоточенно пасся, тщательно выгрызал зелёную травку, прораставшую тонкими нитяными стебельками сквозь жёлто-бурую летнюю. В такт жеванию у него двигались уши. В чёрных глазах отражались лес и небо, по которому плыли многоэтажные кучевые облака. Донышки у них были серыми, а верхние клубы сияли матовой белизной.
Ниже по склону расположились Арсен с Баянистом, Димка и Аня со своими лошадьми. Вверх, за выступ леса ушли Верка со Змеею. Если Звенигородку оставить возле других лошадей, она не проглотит ни травинки, будет ходить взад-вперёд и мечтать, как доберётся до всех остальных и покажет им, кто здесь главная кобыла! Да и нам приходилось держаться подальше друг от друга, чтобы наши кони не затеяли игру. Игра по-лошадиному — это кусание, брыкание и догонялки…
Земля была тёплой от солнца. Было тихо и так спокойно, как может быть только тогда, когда видишь пасущуюся лошадь. И казалось, что если так сидеть, то совершенно незаметно могут пройти день, неделя и год… Как будто ты попала в машину времени, действующую в одну сторону.
После разговора с Олегом мне было тоскливо. И сейчас я подумала, вспомнив ночной разговор с Веркой, что на земле было замечательно жить, когда не было злобных людей. Все было правильно. По долинам ходили свободные лошади. Они паслись, пили чистую воду, дрались, жеребцы крыли кобыл, кобылы рождали жеребят, жеребята росли — и всегда в глазах у них отражалось небо. Разное небо — утреннее и вечернее, и грозовое, и светло-облачное, и яркое, невероятно голубое, и нежное бледное зимнее, и ночное, с луной и звёздами. А сейчас в глазах жеребят, появляющихся на свет, отражается бетонный потолок конюшни, решётки и стены денника. И в первый раз свободный чистый ветер жеребята вдыхают где-то через неделю после рождения, раньше кобылу с новорожденным на улицу не выпускают. Мой Боргез первый раз проскакал по полю в полтора года, во время заездки. До этого его свободой и всем его миром был грязный загон маленькой фермы.
И тут же я вспомнила вороную Эмаль, с которой не была знакома. Историю Эмали Владимир Борисович рассказал нам прошлым летом. Тогда в селе отключили свет, мы готовили ужин на костре за конюшней, и как всегда, когда смотришь в темноте на огонь, захотелось разговаривать о важных вещах.
Эмаль была крупной кобылой латвийской породы и стояла она в маточной конюшне на той самой ферме под Киевом, где Владимир Борисович учился ездить верхом и прыгать препятствия. Мальчик и кобыла подружились случайно. Мальчик забрался в загон, где стояли ожеребившиеся мамки — посмотреть малышей. Кобылы взволновались, начали прикрывать собой детей от человека и жеребята, поняв тревогу матерей, стали прятаться за них, осторожно выглядывая из-за могучих крупов. Только Эмаль доверчиво подошла к мальчику, обнюхала его волосы и одежду, от которых пахло другими лошадьми, а потом сама подтолкнула к нему носом трёхдневную кобылку, такую же вороную, как мать: смотри-ка, какой у меня ребёнок!
