Витаутас Петкявичюс - Великий охотник Микас Пупкус
- Вот и я так всем говорил!
- Но ты не унывай, я вам помогу.
- Чем же ты поможешь нам? Ведь ты не небесный человек. Не с неба к нам слетел, а приехал в обыкновенной бочке, хотя таких саней нам еще никогда не приходилось видеть...
- Ну и что? Видишь эту палку с двумя дырками? Послушай-ка, - и я бабахнул вверх. Все люди племени повалились ничком на снег и не поднимали голов.
- Чего испугались? Вставайте, это не гром с молнией, а обыкновенное ружье, - застыдившись, принялся я объяснять, но никто и слушать не хотел. Племя лежало, распластавшись на снегу, и боялось даже вполглаза взглянуть на мой кремневик.
Весь день я зубы студил, объясняя, как действует ружье. Обвязав рот платком, еще полдня на морозе уговаривал, но так и не убедил, что пуля не собака, выпустишь - назад не воротится. Наконец махнул на все рукой, обменял медвежат на собачью упряжку, взвалил бочку на сани и собрался в путь. Но до отъезда успел удивить селение еще одним поразительным изобретением. За немалые деньги купил я у одного из жителей великолепного полярного кота и тайно от всех обучил его слушаться моей команды: "Вперед гони", "право держи", "лево держи". И когда в назначенный день после солидного угощения все племя вышло провожать меня, я достал из-под полы кота, поставил его впереди собак и скомандовал:
- Вперед!
Собаки, как бешеные, рванулись за котом, и мы умчались с такой скоростью, которой позавидовали бы аэросани. Я собирался поблагодарить вождя за гостеприимство, но не успел. Да ему и не до того было: катался вместе со всеми от смеха. А когда они кое-как поднялись с четверенек, снежные вихри заткнули мне рот, и селение скрылось за белой пеленой.
На такой скорости я рассчитывал за неделю-другую домчаться до родных мест, но, оказалось, моей мечте не суждено было сбыться. От тряски магнит в животе у Чюпкуса перевернулся, его намагниченный хвост свернуло набок, поэтому мы неслись не на юг, как собирались, а на целых пять градусов отклонились на юго-запад. И в один прекрасный день снова очутились на берегу моря, покрытого ледяной коркой.
- Чтоб тебе лопнуть! - я собирался было повернуть обратно, но, осмотревшись, понял, что никакой это не берег, а край огромной льдины, которая уже далеко отошла от земли. Надо было попроворнее выбираться из этого проклятого места, но собаки мои смертельно устали, загнанный кот еле дышал. Сжалился я над ними, ну и над собой немного. Решил заночевать и занялся устройством лагеря.
В самую полночь меня разбудил страшный вой и грохот. Выпрыгнул я из бочки и увидел над головой огромную летающую тарелку. Она носилась над нами в нескольких саженях от земли, разрывала темноту вспышками яркого света, дразнила собак. В освещенной кабине я увидел летчика-тарелочника в огромном шлеме, в вытаращенных очках, рот растянут в ухмылке.
"Так вот ты каков... Ну, погоди! - Я кинулся в бочку за ружьем, но тарелка взмыла кверху и исчезла в звездном небе. - Ну ладно, теперь мы познакомились. Оседлал тарелку и духа из себя корчит, над зверьми расправу чинит! Припомни-ка: три раза бес терпение охотника испытывал, на четвертый сам голову сложил!" - погрозил я кулаком вслед тарелке и вернулся в бочку досыпать. И опять беда. Не успел открыть дверцу, кот вырвался на волю подышать свежим воздухом. Собаки - к нему, кот убегать, и вся свора унеслась во тьму, скрылась в ледяном вихре.
- Назад! Вернись назад! - кричал я что было сил, совсем позабыв о том, что не научил кота этой команде.
Пока я проклинал свой метод езды, пока корил себя за то, что не сообразил, недотепа, крикнуть несколько раз "право держи", ведь все могло бы уладиться, кот бежал бы по кругу и в конце концов вернулся ко мне, - на море поднялась буря. Яростные волны отогнали от берега льдину и забросили нас с Чюпкусом далеко в открытое море.
До самого рассвета простоял я на льдине и не мог с места сдвинуться. И злиться не на кого было, и утешиться нечем.
"Умишко ты мой сметливый, вернись хоть на минутку, худо дело не на шутку!" - думал я про себя и почувствовал, как на заплывший глаз горячая слеза набегает, но вовремя вспомнил, что охотнику нюни распускать не к лицу, и сказал Чюпкусу:
- Плохи наши дела, приятель. Но трудности охотнику для того и даются, чтобы было с чем бороться.
Троекратное "ура"!
Курить бы свинье трубку, да нижняя губа коротка...
ГОЛУБОЙ КИТ
Долго стоял я у края огромного ледяного острова и смотрел в синюю морскую даль. Где-то там, за нею, должна быть моя родина: леса с зеленым кружевом можжевельника, мягкие мшаники, изукрашенные боровиками, родительская хата, пропахшая горьковатым дымом горящей бересты.
- Легко птицам осенью улетать, раз весной можно обратно вернуться, тяжело вздохнул я. - А каково нам с тобой, Чюпкус? - спросил скулящего пса и почувствовал, как больно сжалось сердце. Худо дело, как подумаешь, только охотнику печалиться не пристало. Кроме того, и слово, данное туземцам, надо держать, и этого проклятущего браконьера хоть из-под земли раздобыть, хоть с Луны достать, но наказать, чтоб неповадно было. И я принялся за дело. Нарубил ледяных глыб и стал строить из них конуру для Чюпкуса, а для себя эскимосский домик. Работал изо всех сил, потому что опять надвигалась буря.
Не успел обосноваться в новой квартире, как налетели первые порывы вихря, а потом как засвистело, как завыло, елки сосновые, что сотворилось, земля с небом смешалась... Ураган гудел, стонал и ревел, как сводный хор. Море потемнело, вздыбилось, разбушевалось, волны величиной с гору обрушились на наш ледяной остров.
И вдруг - бух-бух-тра-та-та, трах-трах-тра-та-та! - что-то затрещало, заскрипело, да так страшно, что у меня все внутри сжалось. Замер я, а когда в себя пришел, понял: это наша льдина раскалывается.
Целую ночь глаз не сомкнул. Когда посветлело, увидел, что ледяная глыба развалилась на множество больших и малых островков, между ними ледяное крошево плавает, а мы, как нарочно, сидим посередине и быстро плывем на юго-запад. Волны перекатываются через наше убежище, вокруг мокро, скользко, и такой меня чох от сырости пронял, того и гляди - нос улетит вместе с брызгами.
Такого свинства я не мог предвидеть. Стукнул себя кулаком по лбу и глубоко задумался. Даже уши заложило, столько умных мыслей сразу полезло.
Мимо, совсем рядом, проплыли несколько судов. Я им кричал, шапкой махал, вверх стрелял. Они мне тем же отвечали. Наверное, думали про нас, что это одна из дрейфующих на Северном полюсе станций.
"Конец!" - подумал я, глядя, как угасает последняя моя ракета. Но головы все же не потерял, тем более, что на нее нежданно-негаданно обрушился сильный дождь. Удивился я - на небе ничего угрожающего, чисто, ни тучки, ни облачка... И опять - хлюп-хлюп! на меня теплая водичка, как из душа, обдало с головы до ног.
Я уж решил было вылезти из медвежьей шкуры, помыться как полагается, раз случай подвернулся. Но все-таки еще раз огляделся. И оторопел. На край нашей льдины морские волны выбросили какое-то огромное чудище. Взял я щепочку, подпер веко на заплывшем глазу, чтоб не опадало, всмотрелся хорошенько и разглядел, что гигантское чудище - это голубой гренландский кит. Он был чуть жив и только изредка с трудом приподнимал огромный хвост и тут же ронял на лед. Это он выбрасывал двумя огромными фонтанами пенистую океанскую волну прямо мне на голову.
Смотрю, задыхается кит не на шутку. Пасть у него разинута, а в глотке торчит какое-то ядовито-зеленое чудище и не дает свободно вздохнуть. Такая уродина, что у меня мороз по спине прошел. Нащупал я ружье, подался назад, совсем немного.
"Ну, - думаю, - на всякого зверя охотился, а такого морского быка, то бишь коровы, не доводилось подстрелить. Одного только молока, да еще самого жирного на свете, добуду не меньше трехсот ведер. А уж что жира, кожи да мяса с него!.. Смело можно дрейфовать до Южного полюса - вдоволь хватит..."
Припал на колено, прицелился. А кит тем временем открыл один гигантский глазище, да так скорбно взглянул на меня, что от этого взгляда ослабла у меня рука на курке. Из китового глаза выкатилась слеза, такая огромная - в ведре не уместится.
Чуть не расхлюпался и я.
Вот так слезища!
Одно дело, когда мышка крохотная плачет. Пискнет, бедняжка, лапками смахнет крохотные росинки с глаз - только и плача, а смотрящему - печали. И совсем другой разговор, когда прослезится самое крупное млекопитающее на свете. Такая махина не только опечалить может, но и утопит в слезах запросто.
"Видно, плохи его дела, если такой великанище нюни распустил, как маленький, и слез не стыдится", - задумался я. А тем временем кит приоткрыл и другой глаз - с огромное решето. Из него выкатились пять горьких слезин, тяжелых, как пять арбузов. Кит, бедняга, приподнял хвост и бессильно уронил обратно на лед - ни дать ни взять, человек безнадежно махнул на все рукой.
- Не унывай, мы тебя не обидим, - успокоил я плачущего великана и погладил по боку. От кита пахнуло неимоверным жаром. - Охо-хо, он еще, чего доброго, умрет от перегрева, - поделился я с Чюпкусом беспокойством, но этот дурачина не поверил и принялся зло лаять на меня. - Да, да, дорогой приятель. Пора бы знать, что киты привыкли плавать в очень холодных водах. Он столько тепла вырабатывает, что воздух не может его охладить. Если кита выбрасывает на берег, ему грозит смерть от жара, ясно? И чаем с малиной тут не поможешь. Ему нужна холодная ванна со льдом. Понятно тебе, бестолочь, или нет?
