Эмма Выгодская - Пламя гнева
— Сможешь ли ты ответить хозяину?
— Смогу, — ответил Эдвард и пошёл наверх, в хозяйские комнаты.
Он увидел сначала только огромную тень хозяина на навощённом полу. Годдамер сидел на высоком кресле, поставив ногу на решётку камина, откинув вбок руку с длинной трубкой. Седую щёку Годдамера освещало пламя камина; тень от него и от его высокого кресла ложилась на треть комнаты. Жирная кошка сидела за его плечом, на каминной полке.
Хозяин не повернул щеки от пламени камина.
— Давай бумаги! — сказал хозяин.
Эдвард подал бумаги.
— Так!.. — громко сказал Годдамер, листая бумаги. — Так! Так!..
Кошка от каждого «так» вздрагивала и испуганно прикрывала глаза.
— Так! — ещё раз сказал хозяин тем же громким, командующим голосом. — Хорошо. А по Лиссабону?
— По Лиссабонскому порту сведений ещё нет, менгер, — ответил Эдвард.
— Так. Хорошо. Можешь идти. Твоя фамилия Деккер?
— Да, менгер, — сказал Эдвард.
— Хорошо, Деккер. Старайся. Если будешь стараться, из ученика станешь младшим конторщиком. Штеегер уже стар, понимаешь?
— Понимаю, — сказал Эдвард.
— Можешь идти.
В тот день Эдвард не пошёл домой обедать. Он пошёл бродить по городу.
Стать таким же, как робкий старичок Штеегер, с его затхлым сюртуком и паклей в ушах?.. Или как старший конторщик Скроот, близорукий и жадный, с глазами менялы?.. Дрожь брала Эдварда, когда он думал об этом.
С высокой Амстельской плотины виден был весь город, построенный ниже уровня океана, на девяноста пяти островках, заливаемых морем; город, дома которого стоят на деревянных сваях, глубоко забитых в землю; Амстердам — город купцов и менял, город мореплавателей и знаменитых художников; город, о котором ещё Эразм Роттердамский сказал, что «жители его, подобно птицам, живут на деревьях».
Рядом с Адмиралтейством на набережной стояло длинное мрачное здание цвета бычьей крови, почти без окон, похожее на казарму. Это были склады ост-индской торговой компании. Сюда сто сорок лет тому назад прибыл первый груз с острова Явы. Это был перец или табак, а может быть, красное дерево. На одном из первых ост-индских судов прибыл в Амстердам страшный враг. Враг был опасен вдвойне, потому что был незаметен. Он делал своё дело во тьме, он подкапывался под основы, он стал угрозой самому существованию города. Когда амстердамцы спохватились, часть городских свай была уже подточена. Этот враг был жучок-точильщик — крошечное насекомое, завезённое с Явы с каким-то грузом. Жучок точил дерево, и толстые брёвна делались ноздреватыми и ломкими, как наполовину искрошившийся сухарь. Жучок подкопался даже под здание банка, знаменитого амстердамского банка, самого прочного в Европе. Купцы всполошились. Против жучка был объявлен поход. Долго боролся жучок, но не выдержал холодного климата и борьбы с настойчивыми голландцами, уступил. Разрушение города прекратилось.
С начала столетия большие океанские суда не ходили через Зейдерзее: мели и песчаные барьеры сделали залив слишком трудно проходимым. Глубокий и широкий Морской канал выводил большие суда к Ньевендипу, прямо в Немецкое море, на глубокую воду.
Из Амстердамского порта суда уходили в далёкую Индию. Там были невиданные прекрасные земли, нетронутые леса, необыкновенные люди, живущие среди первобытной природы. Там был новый мир, не похожий на амстердамскую купеческую контору.
Эдварда мучительно привлекал к себе этот мир.
Скоро Ян приехал из плавания, весь обросший, с жёсткой щетиной на щеках; он уже ругался, как настоящий матёрой матрос.
— На твоём месте, — сказал он Эдварду, — я не стал бы сидеть в этом лягушечьем болоте, а уехал бы в колонии, на Яву или на Суматру. Там, по крайней мере, есть где развернуться белому человеку.
— Что там можно делать? — спросил Эдвард.
— Торговать! — сказал Ян. — В Индии очень легко разбогатеть. Я сам знавал парней, которые бом-брамсели не отличали от бом-кливера, а в колониях очень скоро стали богачами.
— Я никогда не научусь торговать, — сказал Эдвард. — Я хочу путешествовать. Хочу подняться вверх по неизвестной реке и написать книгу или поселиться среди диких даяков на Борнео и научить их грамоте.
— Один англичанин на Борнео даже сделался вождём диких, — сказал Ян. — Может случиться, и тебе повезёт.
— Уговори отца, — попросил Эдвард, — может быть, он согласится взять меня на «Доротею» в следующий рейс.
Отца уговорить не удалось, но с того времени Эдвард стал постоянно думать о поездке в колонии. Он достал книги об островах в Индийском океане.
Глава одиннадцатая
Семь стюберов
Эдвард читал историю морских завоеваний, переложив своими книгами папки конторских бумаг. В конторе Годдамера, согнувшись на своём табурете, он забывал обо всём.
Скроот, старший конторщик, любил неслышно подходить к Эдварду сзади и стоять за его плечом. Один глаз у Скроота косил, и казалось, что он видит им через плечо, что лежит у Эдварда под бумагами.
— Что это у тебя? — подозрительно спрашивал Скроот.
— Счета за прошлый месяц. — Эдвард поспешно закладывал графлёными листами бумаги рисунок, на котором голландский мореплаватель Тасман подплывал на старинном парусном судне к не известной ещё европейцам Новой Зеландии. Новая Зеландия была на рисунке высокой и круглой, как сахарная горка, а дикари, все одинаковые, стояли боком и держали в руках длинные оперённые стрелы.
Скроот уходил, и Эдвард снова брался за книгу. Он читал о семнадцатом веке. Голландия выходила в то время на первое место среди морских держав. В нидерландских доках строили большие морские суда. Голландские купцы держали в руках Африканскую Гвинею, имели поселения на пути в Индию, владели Маврикией и Цейлоном и теснили португальцев на островах пряностей — Яве, Борнео, Суматре — самых больших, плодородных и населённых островах дальнего азиатского востока.
В Чили было золото, в Аргентине — серебро. В тропической Индии, на островах пряностей росли на свободе сахарный тростник, мускат, миндаль, индиго, перец, — заросли тростника, мускатные леса, целые поля гвоздики.
— Метлой вымету всех с океана! — объявил голландский адмирал Троомп и подвесил метлу к фок-мачте своего судна.
Больше столетия Голландия владела морями. Испанские и португальские пираты бежали от одного вида голландского флага. Голландские моряки хозяйничали во всех водах мира.
Прошло столетие, и Великобритания начала теснить Голландию. Британские суда превосходили суда голландские. Эдвард рассматривал на рисунке ходкий и поворотливый, но слишком легко вооружённый голландский фрегат и сравнивал его с грозным двенадцатипушечным английским бригом.
Скроот сердился на то, что в конторе уходит слишком много свечей. Все огарки он прятал в железный конторский шкаф. Когда Эдвард оставался в конторе на вечер дописывать свои счета, Скроот выдавал ему три маленьких огарка. Два из них Эдвард тратил на конторские записи, а при свете третьего огибал со Схонтеном южноамериканский материк или зимовал с Баренцом на Новой Земле.
— Кнутом отхлещу голландца, который попадётся мне на море! — сказал английский адмирал Блэк и подвесил кнут к фок-мачте своего судна… Великобритания била Голландию на всех широтах. Она утвердилась в Австралии и гнала голландцев с Цейлона и из Африканской Гвинеи. Теперь уже британские моряки хозяйничали во всех водах мира. Голландские пираты бежали от пиратов британских.
Голландия уступила в Африке, на Цейлоне и в Вест-Индии, но крепко держалась за Индонезию. Голландские купцы основывали торговые фактории по всей Яве, укреплялись и на соседних островах, на Борнео и Суматре. Острова пряностей Голландия удержала за собой.
Из них делали теперь «естественное продолжение Голландии за океаном».
Однажды на главной улице города Эдвард прочёл объявление. Любому амстердамцу, если он верующий христианин, не имеет глазных болезней и никогда не сидел в долговой тюрьме, предлагалось переехать на Яву, на готовый участок земли и заняться разведением гвоздики, кофейного дерева или сахарного тростника.
«Как бы Ферштеги не уехали!» — с тревогой подумал Эдвард.
Он пошёл на Зелёный канал. В нижнем этаже знакомого дома он не нашёл ни Лины Лягушонка, ни её отца, ни хинхоны, ни шерстяных чулок.
Ферштеги действительно уехали в Индонезию. Якоб Ферштег оставил в Амстердаме все свои травы и баночки, зато повёз на Яву, закутав в тряпки, росток хинного дерева.
В ту осень тысяча восемьсот тридцать пятого года Эдвард начал писать элегию, печальные стихи — «Разлука с Линой». Он набросал их в черновом виде на полях толстой конторской книги, и Скроот поймал его и сказал, что если это повторится ещё раз, то Эдварда выгонят из конторы.
