Иван Багмут - Записки солдата
А ему хотелось крикнуть: «Да! Мне больно! Я — калека! Калека!» — но он только тяжело вздохнул и тихо сказал изменившимся голосом:
— Ничего, доченька, это пройдет… Пойдем домой.
Они подошли к воротам сада и сели на скамью. Петро Сергиевич закурил и несколько раз глубоко затянулся. Он посмотрел на Любу: она, несомненно, поняла все и теперь сидела грустная и беспомощная.
— Интересно, откуда возят песок посыпать аллеи? — проговорила она с деланным равнодушием, но отец заметил, как на последнем слове задрожали уголки ее губ.
Он взял дочь за руку и ласково сказал:
— Ну вот и прошло… Успокойся, Любаша. Это была только минута. А сейчас мне опять хорошо.
— Правда? — И девушка вся засветилась радостью.
Петро Сергиевич мечтательно смотрел на дочку и в ее синих глазах видел и весну, и солнце, и зелень каштанов, и все вокруг снова стало таким же прекрасным, как мечта в ту вьюжную ночь в заснеженной, холодной донецкой степи.
Федор из Федора
Еще не смеркалось, когда Федя спустился к ручью. Высокие заросли топольника и черемухи обступили устье, отражаясь в воде темными, невыразительными очертаниями. Тихо плыли первые опавшие листочки. Вдали на перекате журчала вода.
Мальчик вдохнул полной грудью свежего воздуха и, охваченный задорно приятными мечтами о неведомом истоке ручья, где в колдобинах полно рыбы, пошел по едва заметной тропке вверх. Через несколько недель рыба начнет спускаться из ручьев в реку зимовать, но пока она там, в верховьях, затерянных средь пустынной тундры.
Он быстро одолел три, а то и четыре километра. Тропка кончилась, и дальше он пошел медленней, продираясь сквозь кусты и то и дело переходя то на одну, то на другую сторону ручья, чтобы миновать непролазную чащу или кочковатый берег.
Наконец он сообразил, что теряет время, следуя за всеми изгибами ручья, и выбрался из низины на высокий склон.
Безграничная тундра простиралась насколько хватало глаз и терялась в вечерних сумерках. Заросшая кустарником низина, где тек ручей, тянулась по серой равнине, как длиннющий глубокий ров средь полей. Мальчик оглянулся назад. Устье ручья и узкую тропу возле реки, в которую впадал ручей, уже окутала тьма, и Федя подумал, что далековато ушел от дома. Он остановился.
Один в тундре!
Двенадцатилетний мальчуган один-одинешенек стоит ночью посреди необозримой тундры и ни капельки не боится!
Вдруг тишину разорвал громкий гудок. Сияя огнями, из тьмы выплыл пароход и, как чудесное видение, прошел на юг. Может быть, через какую-нибудь неделю Феде доведется ехать на этом пароходе в школу? Он проводил глазами огни и понял, что не так уж далеко ушел от дома.
Школа! Там товарищи, а здесь он один. Его деревня состоит из одного дома, а называется она — Федор, по имени Фединого деда Федора. Когда Федя поступал в школу, кто-то из старшеклассников насмешливо спросил:
— Скажи, а что это — Федор: деревня или город?
— А это не деревня и не город, это — мой дедушка Федор, — простодушно ответил Федя.
Все смеялись, но потом, когда Федя научился читать и ему показали на карте их кра́я точку и возле нее надпись «д. Федор», он возгордился. И хотя его иногда в шутку звали «Федор из Федора», все же не у каждого такой дед, чтобы на географической карте обозначили его домик!
Один в тундре!
Пароход скрылся за выступом берега, огни исчезли, и темнота от этого стала еще плотней. Спотыкаясь о кочки и путаясь в полярном березняке, мальчик прямиком спешил туда, где черная полоска ручья, сделав несколько крутых поворотов, снова вроде бы распрямилась.
Стало совсем темно, и Федя радовался: именно такая ночь и нужна, чтобы ловить рыбу острогой.
Он бросился бежать, чтоб скорей добраться до цели, но споткнулся и упал. «В тундре надо беречь силы, ведь неизвестно, что ждет тебя впереди», — вспомнил он отцовские слова и, вскочив на ноги, быстро двинулся дальше.
Прошло, верно, часа два. Темное русло ручья стало значительно у́же.
Издалека, с реки, донеслось громкое гудение; казалось, летел самолет, но звук шел низом. Мальчик прислушался.
«Глиссер!»
Федя всматривался туда, откуда долетал шум мотора, но не увидел огней. Вдруг, словно приветствуя глиссер, с противоположной стороны глухо прозвучал гудок паровоза, а в небе появился самолет. Мальчик стоял, прислушиваясь к звукам ночной тундры, и ему вдруг стало грустно, что уже нельзя сказать: «Один посреди тундры!»
Нет, он не один… Теперь тундра не пустыня. И в деревне Федор, где всего один дом, есть телевизор!
Ну что ж, можно начинать ловить рыбу. Федя сладко потянулся и спустился с высокого берега к ручью. Вода была черная, от этого ручей казался невероятно глубоким, и на мгновение мальчику стало страшно. Казалось, шагнешь, поскользнешься — и тебя затянет в черную бездну…
Он отошел от берега, сбросил с плеч рюкзак, быстренько наломал сухого хвороста и разжег костер. Пламя осветило тоненькие стволики топольника и зеленоватую лозу, а вода на плесе стала еще чернее.
Сдерживай волнение, Федя подошел к воде. Она сразу утратила свою черноту и показала заиленное каменистое дно. На двух камешках чуть-чуть колыхались кустики скользких водорослей, тоненьких как волосочки. Несколько длинненьких желтых листочков лозы вырисовывалось на темном иле. У самого берега неподвижно лежала почерневшая от времени, покрытая осклизлым мхом коряга. Рыбы не было.
Федя вздохнул и, осторожно ступая, стал обходить плес, — может, рыба схоронилась в водорослях. Он дошел до черной коряги, и сердце у него лихорадочно застучало. Блестящая поверхность сука заканчивалась… рыбьим хвостом! Это был налим! Полуметровый налим лежал без движения у самого берега, согнув длинное тело корягой.
Затаив дыхание, Федя поднял острогу и, прицелясь в налима, изо всех сил опустил в воду. Плес разом потерял прозрачность, и мальчик уже ничего не видел, только ощутил, как рванулась рыбина. Он обеими руками надавил на острогу. Теперь рыбина металась с такой силой, что Федя едва удерживал острогу в руках. Он прыгнул в воду, нащупал голову налима и, ухватив за жабры, одним махом швырнул рыбину на берег.
Потом вернулся к костру и с минуту отдыхал, разглядывая добычу. Вот это налим! Завтра мама и дедушка, даже отец, похвалят его. Эх, увидели бы этого налима товарищи! Да они далеко… Мама и дедушка всегда хвалят Федю. Вот одноклассники бы…
Отдохнув, он пошел дальше вдоль ручья. Острога то и дело цеплялась за кусты, под ноги попадались спрятанные в траве валуны, мальчик спотыкался, падал, снова вскакивал — и так всю дорогу, пока наконец не добрался до нового плеса.
От нескольких больших валунов падали длинные тени, закрывая половину дна, а на освещенной части, едва шевеля плавниками, поблескивали толстыми спинами хариусы. Их было с десяток, и Федя чуть не закричал от удивления и радости.
Рыба стояла недвижимо, выстроясь против течения. Мальчик через силу оторвал взгляд от самого большого хариуса и стал рассматривать дно. Валуны, несколько пучков водорослей. И вдруг его внимание привлекла удивительная вещь. На дне лежало что-то, похожее на ствол дерева. Но здесь же не растет ни одного деревца, нет ничего, кроме жалких кустиков. Откуда сюда могла попасть такая колода? Федя подошел ближе, вглядываясь в продолговатое бревнышко, половина которого скрывалась в тени валуна. Оно было не черное и не серое, каким обычно выглядит дерево в воде, а желтоватое и блестело, как камень. И тут Федя наконец понял, что это такое. Позабыв о рыбе, о самом большом хариусе, он прыгнул в воду: на дне ручья лежал бивень мамонта. Бивень, который стоил огромные деньги и о котором можно было только мечтать. Много тысяч лет пролежал он в земле и теперь, по воле случая, очутился на поверхности. Не иначе, как этим летом здесь обвалился берег. Вода смыла грунт и оставила на дне валуны и этот бивень.
Не обращая внимания на рыбу, которая кинулась врассыпную, Федя потащил бивень к берегу. В воде это было легко, но стоило только вытянуть один конец на сушу, как у Феди не хватило больше сил. Он стал подтягивать к берегу тот край, что оставался в воде, и неимоверным усилием все-таки вытащил бивень на берег.
Только теперь Федя заметил, что весь вымок, а через минуту почувствовал, что зябнет. Он бросился в кусты, набрал охапку хвороста и разложил костер. Греясь, мальчик любовался бивнем, толстым, как рука взрослого человека, одетого в тулуп. Никогда еще ему так не везло! Мальчик восхищался своей находкой, но вдруг его охватило сомнение: а что, если бивень трухлявый? Тогда он теряет свою ценность, из него и мундштук не выточишь, а уж о шахматах нечего и говорить.
Впрочем, определенную ценность имеет и трухлявый бивень: например, его можно отдать в школьный музей. Чудесно! Он отдаст свой бивень в школу, в кружок юннатов. Пусть все видят, какие мамонты ходили по их тундре. Это и в самом деле будет чудесно! Не в каждой школе есть такой экспонат. А на собрании кружка Федя расскажет, как нашел его.
