Ханиф Курейши - Будда из пригорода
Я бросился к воротам и перевалил через забор, порвав о гвоздь розовую рубашку. Очутившись в безопасности, я набрал камней, и пару раз попал в пса. Один удар пришелся по черепу, но он даже внимания на это не обратил. Я влез на велосипед, и сняв пиджак, обнаружил, что сзади он испачкан собачьей спермой.
Я был чертовски не в духе, когда затормозил возле крыльца Джин. А Джин всегда заставляет гостей снимать у дверей обувь, чтобы ей не протерли до дыр ковер, наступив на одно и то же место дважды. Однажды, когда мы были в гостях, папа спросил:
- У вас тут что, индийский храм? Или собрание безногих, которых оскорбляет один вид чужих ботинок?
Они так тряслись над каждым новым приобретением, что сиденья их машины, купленной три года назад, до сих пор томились под пленкой. Папа любил обернуться ко мне и сказать:
- Да мы с тобой в этой машине как сыр в масле катаемся, правда, Карим?
Умеет он меня рассмешить, папка-то.
Этим утром я должен был вести себя учтиво и непринужденно, эдакий Дик Дайвер собственной персоной, но с собачьей спермой на спине, босиком, и при том, что я нестерпимо хотел писать, роль фицджералевского персонажа требовала от меня неимоверного напряжения. А Джин повела меня прямиком в гостиную, усадила на диван, в прямом смысле слова усадила, крепко надавив мне сверху на плечи, - и отправилась за Тедом.
Я подошел к окну и выглянул в сад. Летом, в пору расцвета обогревательного бизнеса, Тед и Джин устраивали здесь грандиозные приемы, действа, как называл их Тед. Мой брат Алли, Тед и я ставили на лужайке большую палатку и, затаив дыхание, поджидали, когда прибудут светские дамы и джентльмены из Южного Лондона и Кента. Крупнейшие инженеры-строители, управляющие банком, бухгалтера, политические деятели и бизнесмены местного значения съезжались со своими женушками и потомством. Мы с Алли носились среди душной толпы, воздух густел от обилия одеколона и духов. Мы подавали коктейли, разносили клубнику, сливки, пирожные, сыр и шоколад, и иногда в знак благодарности женщины щипали нас за щеки, а мы лазили под юбки к их дочерям.
Мама и папа всегда чувствовали себя на таких сборищах не в своей тарелке, и относились свысока к великосветскому обществу, где тебя оценивают по весу твоего кошелька. До них никому не было дела, а им были неинтересны гости. Почему-то они вечно оказывались не так одеты, и вид имели немного потертый. После галлона "Пиммс" папа обычно предпринимал попытки обсудить истинный смысл материалистического учения, и как так получилось, что мы живем в век материализма. Дело в том, говорил он, что мы недооцениваем роль индивидуума и красоту каждой отдельно взятой личности. Наш материализм воспевает исключительно алчность, алчность и жажду власти, а не бытие и структуру вещей. Подобные рассуждения не встречали горячей поддержки у гостей тетушки Джин, и мама при помощи тайных знаков и жестов пыталась поскорее заткнуть папе рот, пока он не впал в депрессию. Маму все тянуло незаметно спрятаться за спины, не выделяться, тогда как папа любил быть в центре внимания, как жонглер на похоронах.
В такие дни Тед и Джин становились королем и королевой своего маленького государства - богатые, влиятельные, могущественные. Джин блистала в роли хозяйки - деловой и одновременно романтичной, беря на себя труд всех перезнакомить. Она была местным генератором любви, посредником в бесчисленных интригах, она выносила предупреждения, давала советы, мирила и укрепляла браки, в которых не сомневалась, и разрушала до основания те, что казались ей неподходящими. Ей было ведомо все, что касалось постельных дел.
Джин казалась неприступной, пока не завела роман с хилым двадцативосьмилетним членом местного совета Тори из старинного, уважаемого буржуазного рода Севеноукс. Он был настоящим девственником, наивным и неопытным, с плохой кожей, но происхождением намного благороднее, чем она. О да, потерпев полгода, его родители поставили вопрос ребром, и больше он её никогда не видел. Два года она страдала, каждую минуту сравнивая Теда со своим бывшим мальчиком Тори, и Тед все больше проигрывал. Приемы прекратились, друзья рассеялись.
Так вот, тетушка Джин вошла вместе с дядей Тедом. Он от рождения был трусом и психом. До усрачки боялся всяких споров и ссор.
- Здравствуйте, дядя Тед.
- Здравствуй, сынок, - сказал он несчастным голосом.
Тетя Джин взяла с места в карьер.
- Послушай, Карим...
- Как футбол? - как ни в чем не бывало улыбнулся я Теду.
- Что? - сказал он, вздрогнув.
- Наши-то, "Спарс", молодцы, да?
Он глядел на меня как на сумасшедшего. Тетушка Джин не понимала, что происходит. Я внес ясность:
- Да и пора бы им начать выигрывать, правда, дядя Тед, следующий матч на носу.
Казалось бы, совершенно обычные слова, но только не для дяди Теда. Я знал, что стоит упомянуть футбол, и в споре о папе он будет если не полностью на моей стороне, то по крайней мере сохранит нейтралитет. Я знал это, потому что у меня имелся на дядю Теда кое-какой компроматец, ни в коей мере не предназначенный для ушей тетушки Джин, - точно так же, как для папочки я держал за пазухой инцидент на садовой скамейке.
Мне немного полегчало.
Вот такое я дрянцо.
Одно время я очень хотел стать первым центральным нападающим-индийцем в команде Англии, и школа послала меня на отборочные соревнования с "Миллуолл" и "Кристал Палас". А нашей командой был "Спарс", и поскольку их поле находилось далеко отсюда, в Северном Лондоне, нам с Тедом нечасто удавалось попасть на игру. Но когда они вернулись домой, в Челсию, я упросил Теда взять меня на матч. Мама не хотела меня пускать, уверенная, что мне непременно пробьют голову, швырнув с трибун заточенную монету. Нельзя сказать, чтобы я до смерти хотел увидеть матч живьем. Торчишь там, рискуя отморозить яйца, а если кто-нибудь бьет по воротам, весь стадион вскакивает, и единственное, что ты видишь, это шапки болельщиков.
Электричка привезла меня, Теда и наши бутерброды из пригорода в Лондон. Такие поездки папа совершает каждый божий день, таская в портфеле обед, завернутый в промасленную бумагу. Перед мостом через реку мы проезжали трущобы Херн-Хилл и Брикстона, настолько живописные, что я ринулся к окну и пожирал глазами ряды полуразрушенных домов викторианской эпохи. В садах повсюду валялся ржавеющий мусор и промокшее тряпье, дворы пересекали веревки с постиранным бельем. Тед объяснил:
- Здесь живут ниггеры. Всякие чернокожие.
На обратном пути нас вжала в угол вагона толпа возвращающихся с матча болельщиков "Спарса" в черно-белых шарфах. У меня была футбольная трещотка, которую я смастерил в школе. "Спарс" победил. "Тоттенхем, Тоттенхем!" скандировали мы.
И вдруг вижу - у Теда в руках нож. Вскакивает он на сиденье и разбивает лампу в вагоне. На голову мне посыпались осколки. Мы все сидели и наблюдали, как он аккуратно отвинчивает зеркала с перегородок вагона будто свои радиаторы снимает - и скидывает с поезда. Наконец он бросил мне неразбитый шар плафона и указал на открытую фрамугу.
- Давай, повеселись, сегодня же суббота.
Я встал и зашвырнул плафон как можно дальше, не заметив, что мы как раз подъезжали к станции Пендж. Плафон разлетелся вдребезги, ударившись о стену, под которой сидел старик-индиец. Старик вскрикнул, подскочил и заковылял прочь. Мальчишки, ехавшие с нами в вагоне, кричали ему вслед расистские грязные словечки. Когда Тед доставил меня домой, мама спросила его, хорошо ли я себя вел.
А сейчас тетушка Джин нацелила на меня глазищи, горящие, как включенные на полную мощность прожектора.
- Нам всегда, в общем, нравился твой папа, и мы не возражали, когда твоя мама решила выйти за него замуж, хотя некоторые и осуждали её за то, что она выходит за цветного...
- Тетя Джин...
- Ты меня не прерывай лучше, утенок. Мне твоя мама доложила, какие коленца он выкидывал в Бекенгеме. Притворялся, понимаешь, буддистом...
- Он и есть буддист.
- И флиртовал с этой ненормальной, которая, между прочим, - и это каждый знает, она сама всем разболтала, - в некотором роде калека, да-да, отчасти.
- Калека, тетя Джин?
- И вчера, гхм, мы просто не могли поверить собственным глазам, правда, Тед? Те-ед!
Тед кивнул, подтверждая, да, мол, он не мог поверить глазам.
- И мы, разумеется, считаем, что это безумие должно немедленно прекратится.
Она села рядышком и ждала, что я скажу. Тетушка Джин, доложу я вам, большой мастер зверских взглядов, то есть настолько зверских, что мне пришлось приложить все усилия, чтобы не пукнуть от страха. Я переплел ноги и как можно сильнее вдавился в диван. Но тщетно. Капризный пук исторгся из меня с веселым бульканьем. В долю секунды ужасающий дух достиг тетушки Джин, терпеливо ожидающей от меня совсем другого ответа.
- Не спрашивайте меня, тетя Джин. Это папино личное дело, разве я не прав?
- Боюсь, это не только папино дело, черт возьми, разве я не права? Оно всех нас касается. Решат, что мы все спятили к чертям. Подумай об "Обогревателях Питера"! - сказала она и обернулась к Теду, который зарылся лицом в диванную подушку. - Ты что это делаешь, Тед?
