Нина Артюхова - Избранные произведения в двух томах: том I
— Между прочим, Володя, — сказала Аня, присаживаясь на перила, — берем мы козу или нет? Они прислали мальчика, нужно им что-то ответить. Все говорят, что молоко не всегда достанешь, коров мало. И просят недорого. А осенью, когда мы уедем…
На террасу вбежал Сережа, заглянул под плетеный диван, вытащил оттуда Катины сандалии, сказал в пояснение:
— Очень колко, — и убежал опять.
— Анечка, дело не в молоке. И как можно о козе говорить «между прочим»? Этот вопрос нужно обдумать и обсудить хладнокровно.
— Вот приходил же сейчас Сережа, почему ты с ним не поговорил?
— Для тебя, Анечка, совершенно недоступны переживания мужчины. Мог Сережка сейчас рассуждать о чем-нибудь хладнокровно с Катиными сандалиями в руках?
— Переживайте не торопясь, я не настаиваю. Только нужно им ответить сегодня. К вечеру переживете?
— К вечеру переживем! Что там у них случилось? Что за шум?
От калитки бежала Катя.
— Дядя Володя, иди скорее! Иди скорее в сад!
— Иду скорее. — Он взял Катю за руку. — Посмотри, Анечка, хорошая у меня племянница? Правда?
Аня ответила:
— Очень.
— Дядя Володя, ты пойдешь или нет? В конце концов это бабушка тебя зовет!
— Иду, иду. А в чем дело?
— Там козу привели.
— Козу? Это очень важно. Катюшка, ты не заметила, как Сережа к ней относится?
— Совсем доброжелательно относится.
В саду стояла задумчивая коза. Травы кругом было сколько угодно, но Митя и Лена принесли еще добавочно откуда-то издалека, и коза равнодушно жевала эту принесенную траву.
Владимир смотрел не на козу, а на Сережу, стоявшего около забора.
— Сережа, пойди-ка сюда.
Он прислонил костыль к стволу большого тополя с отломанной верхушкой и обнял Сережу за плечи.
— Как, по-твоему, купить нам козу или не стоит? Если не хочешь, мы ее, бородатую, и к воротам близко не подпустим!
— По-моему… это будет… очень полезно и для Ани, и для ребят… и Кате хочется.
— Я прекрасно понимаю, чего добиваются ребята и Катя. Ты про себя говори. Ну, посмотри на эту козу. Не будет тебе неприятно, что она здесь топает?
Сережа ответил тихо:
— Нет, — но смотрел не на козу, а на Владимира.
— Может быть, даже приятно?
Сережа молча кивнул головой.
— Неужели мы с тобой, синеглазый, только четыре года друг друга знаем? Ну, а лично эта коза, как по-твоему, хорошая?
— Кажется, хорошая.
— Решено. Специалист высказался. Катюшка, Аня, бегите скорей, покупайте козу, пока у вас ее не перехватил кто-нибудь!
— Дядя Володя, — сказала Катя, — еще один очень важный вопрос. Мы его уже обсуждали, потому что так и думали, что ты купишь. У нас в деревне очень странный обычай, по-моему, даже совсем обидный для коз. В каждом доме, когда весной родятся козлята, их всех называют одним именем. Это чтобы удобнее было их загонять, когда идет стадо. Кричат, например: «Маньки, Маньки, Маньки!» — и все четыре Маньки идут к Петровым. А у Ивана Кузьмича четыре Серки.
— Возмутительно! Полная обезличка! Разделяю твое негодование, Катюша.
— Эту козу, — продолжала Катя, — уже зовут Дунькой. Но, кроме нее, есть еще две Дуньки: ее сестра и мать. Нашу козу нужно как-то иначе назвать. Но как? Я предложила Белянкой, Федя и Нюрка — Розой, Митя и Лена говорят — Снежинкой. Аня говорит, что эта коза именно Дунька, что у нее лицо такое. Сережа ничего не говорит, а бабушка говорит, чтобы без тебя ничего не решать.
— Спасибо бабушке. Единственный человек, который обо мне вспомнил! Катюшка, Аня, ну разве вы можете правильно назвать козу? Козу будем называть мы с Сережей. Сережа, как мы ее назовем?
Сережа поднял на него глаза и ответил дрогнувшим голосом:
— Она… такая… белая…
— Все ясно, — сказал Владимир. — Белая — значит Альба.
1945
Просто так
Кук стоял на мостике над весенним ручьем и смотрел вниз на лохматые, мутные воды. Они то подскакивали высоко, то опрокидывались и ныряли одна за другой, как будто хотели спрятаться на самом дне.
Когда Кук смотрел вниз, его пароход стремительно и бесшумно несся навстречу волнам, и приходилось крепко держаться за перила обеими руками. Но стоило только крикнуть: «Стоп!» и поднять голову кверху — пароход сразу останавливался, послушный команде. Только волны продолжали мчаться.
— Здравствуй, капитан Кук!
Лена с портфелем под мышкой подходила к мостику.
Кук обернулся и посмотрел снизу вверх на эту большую девочку.
— Я не Кук, я Шурик.
— Нет, ты Кук.
— Нет, я Шурик. Это папа звал меня Кук.
— И правильно делал. Ты настоящий капитан Кук. Ты любишь путешествовать. Смотри, как бы тебя дикари не слопали!
— Где слопали?
— Там… — Лена неопределенно махнула рукой, — на каком-нибудь необитаемом острове… туземцы!
Кук тряхнул головой.
— Нет, не слопают.
— Иди домой. Смотри, голова закружится, в ручей упадешь — утонешь!
— Не пойду!
— А Коленька твой где? — спросила Лена.
— Дома сидит.
— Один? Почему Боба за вами не смотрит?
— Боба там бегает.
— А мама где? — уже на ходу крикнула Лена.
— Завод сторожит.
Кук взялся обеими руками за перила и скомандовал:
— Полный ход!
И снова пароход помчался навстречу лохматым волнам.
Коленька сидел у окна, прижавшись к стеклу крутым белым лобиком. На нем была надета короткая рубашка в цветочках — и больше ничего. Он был похож на Кука, только поменьше и ножки кривые.
Лена постучала в окно снаружи.
— Слезь с подоконника! Стекло раздавишь!
Коленька посмотрел на нее голубыми, чуть с косинкой, глазами и половчее подмял под себя белые ножки.
Лена загляделась на него, попала ногой в воду и побежала дальше, разбрызгивая мокрый снег.
У крыльца директорского дома на доске, положенной через большую лужу, прыгали трое: две Гали и один Юрик.
Все были заботливо обуты в валенки с калошами — обувь в этом случае совершенно бесполезную: когда с хлюпающим звуком опускалась доска, коричневые брызги поднимались гораздо выше валенок, тем более калош.
По лицу Юрика было видно, что прыгать ему мокро и неприятно, даже страшно немного. Он тяжело опускался на пятки и неловко выгибал спину. Зато обе Гали наслаждались вовсю.
Галя-старшая стояла посредине и держала за руки маленькую Галю и Юрика.
Она подпрыгивала выше всех. Казалось, что в ее ножки вставлены тугие пружины.
Галя-старшая познакомилась с Юриком девять месяцев тому назад, когда они со своими мамами пешком уходили из Минска. С тех пор они побывали во многих городах и наконец весной приехали сюда, на Горбачевский завод.
Они уже забыли о том, как спят не раздеваясь, и больше не прятались в канавах, когда пролетал самолет. Но бродячая жизнь оставила на обоих свой отпечаток. Робкая душа Юрика стала еще более нерешительной и застенчивой, а Галя наоборот — сделалась еще предприимчивее и смелее.
Она была командир, и ее приятели шли за ней без колебания если не в огонь, то в воду со всей готовностью.
Галя-младшая была внучкой директора. Ее широко расставленные карие глаза напоминали формой и цветом изюм, урюк — что-то вкусное, сладкое, довоенное. Она была избалована вниманием окружающих. Заводской конюх, дедушка Николай, проезжая мимо конторы и увидев Галю, останавливал свою Белоглазку и кричал:
— Ну, садись, Галенька! Довезу до ворот!
У ворот старая и умная Белоглазка останавливалась сама и страшновато косилась на Галю выпуклыми белыми глазами. А дедушка Николай ставил девочку на дорогу и говорил:
— Ну, теперь беги к бабушке!
Кладовщица Нюра, пробегая от склада в контору, подхватывала Галю под мышки и, чмокая в розовую щеку, говорила:
— А, Галенька, куколка ты моя!
— Здравствуй, Галенька, — кричали работницы, выходя из ларька и жуя на ходу хлебный довесок.
Иногда на крыльце появлялась бабушка Лексевна с засученными рукавами и звала тревожно:
— Галенька, ты где?
— Я здесь, — отвечала Галя тонким голосом. — А ты посматривай в окошечко, чтобы я не убежала!
После этого бабушка Лексевна исчезала в кухне или шла с ведром к поросенку. А Галя опять могла делать все, что хотела.
Лене осталось совсем мало времени до школы, но она не могла не вмешаться.
— Глупые вы, глупые, — сказала она, — бегите домой, ведь вы совсем-совсем мокрые!
Юрик нерешительно посмотрел на командира, но обе Гали подпрыгнули еще выше, — жалобно заскрипела доска, прогибаясь посередине, а три шубки стали совсем пестрые.
Лена с досадой отвернулась от них и побежала по тропинке мимо завода.
«Ну и завод! — сердито думала она. — Ребята шатаются беспризорные, и никому до этого дела нет! И вообще что это за завод? Маленький, приземистый, одноэтажный, только что труба торчит».
