Владимир Шебзухов - Басни, притчи, детское

Увидел вдруг с горы барсук —
Из собственной его норы
С поклажей вышел близкий друг
(Считавшийся до сей поры).

И как потом, не чуя ног,
С поклажей быстро побежал.
И углядеть он так же смог,
Как горе-друг в капкан попал…

Воришка громко стал кричать.
Что ж, надо друга выручать!

Простивший друга за подвох,
Тем самым двум друзьям помог!
Коль на друзей таить обиды,
Что мы оставим для врагов?

В болоте, маленьком и грязном,
Разговорились вдруг лягушки.
Все об одном болтали дружно,
Мол, жить в болоте стало душно,
Ведь что-то им придумать нужно
Иль, кто бы подсказал, несчастным…

Молчала лишь одна лягушка.
Её болтливая подружка,
Тем удивила земноводных:
"В горах есть пруд, там чистый воздух!"

Собрались в путь лягушки разом.
Им, жаба, не моргнувши глазом —
"Затея – чушь и ерунда!
Не доберётесь до пруда!"

Казалось, не было печали,
Но по дороге им кричали —
"На горы эти не взобраться!"
Пришлось так многим возвращаться.

Остались наши две подружки.
"Коль не взобраться, знать, не врут!"
Та, что болтливая лягушка,
Про горы позабыв и пруд,
Вернулась в душное болото…
Конец не за горами, вот он:

Её подружка – в том пруду.
Ест, свежую на вкус, еду,
Где воздух чист на все века…
Над головою облака…

Жаль, что по-прежнему… глуха!

У Жадности просила Щедрость:
«Отвергнешь просьбу ты любую,
Но дай, не посчитай за дерзость,
Кастрюлю, самую большую!»
«Не дам!» – как отрубила, Жадность.
Тому не привыкать ушам.
Ещё услышим, не однажды,
От Жадности: «Не дам, не дам!»

Не стала спорить и перечить
(Не спорь и ты о том, дружок),
Но Щедрость принесла под вечер
Ей испечённый пирожок.

«А почему один всего лишь,
И мал, не знаешь, как и взять?
Ты, Щедрость, знать, себе позволишь
По более всё отдавать!»

«Везде просить кастрюли стала,
Уж, коль с тобою не срослось.
У всех, кого б ни угощала,
Кастрюль поменьше не нашлось!»

Осталась Жадность «с носом» так…
(Наелся ж, кто-то досыта!)

Пастух не раз кричал,
Шутя: "Мне помогите!
На стадо волк напал,
Его вы прогоните!"
Сельчанам надоел
Призыв пастуший ложный,
Что отрывал от дел
И жатвы неотложной.
Вот тут матёрый волк
Набросился на стадо…
И затрубил вдруг рог
(Когда тому и надо).
Сельчане важных дел
Не бросили сердито.
А волк, овцу лишь съел,
Уж в лес умчался сытый…

Так лгун на помощь звал,
Мол, вор стучится в двери…
Кто раз уже солгал,
Тому не станут верить!

Индеец с внуком поделился
Старинной истиной одной.
К познаниям внучёк стремился
И… к мудрости, как таковой.

Поведал дед, что в человеке —
Борьба матёрых двух волков.
Один – за доброту на свете,
Другой – за царствие грехов!

Едва, на время, разбегутся,
Как вцепятся друг в друга вновь.
Один – чтоб месть подать на блюдце,
Другой – за мир и за любовь!

Внук, слушая заворожённо,
Нащупывал в сказанье толк.
Задал вопрос непринуждённо —
"Какой же побеждает волк?"

Довольствуясь таким вопросом,
И с мудрой хитростью в глазах,
(Поведал дед, видать, не просто
Историю о двух волках) —

"Уж, коль задал вопрос, так слушай:
Тому непобеждённым быть —
Лишь волки пожелают кушать,
Кого ты – выберешь кормить!"

Ученье познавать не рано,
Когда бы впрок пошло оно…
Хозяин стал учить барана,
Чтоб каждый день бодал бревно.

Раз, возвращаясь вдруг с попойки,
Хозяин у сарая сник,
И прямо у бараньей стойки
Спал с головы его парик.

Не удивился, что так низко
(Барану, видно, всё равно)
Вдруг оказались близко, близко:
То ли хозяин, то ль бревно?!

Баран-боец уже собрался
И сделал всё, как тот учил.
«Учитель» же – не разобрался,
Лишь охнул и… навек почил…

Давно о том твердит народ,
Что на хозяина похожи
Его кобыла, пёс и кот,
И прочие у быдла рожи,
Но… не твердит наоборот!

Навозный жук с восторгом наблюдал,
Как высоко, почти за облаками,
Орёл вершину гордо покидал,
Чуть было солнце не закрыв крылами.

Тоска и зависть охватили вдруг,
Так глядя на величие вершины.
Жужжа, напрягся толстобрюхий жук
И, оторвавшись, свой навоз покинул.

Летел он долго, не жалел «мотор»,
Всё чёрной завистью своей гонимый…
Неописуем был его восторг,
Едва коснулся лапками вершины!

Всё было также быстро, мне поверьте —
Вдруг, подхватив жука, его унёс,
Сорвавшийся внезапно сильный ветер.
Куда б вы думали? В родной навоз!

Не важно из какого «слеплен теста».
Так человек взлетает высоко…
Достигнуть цель, бесспорно, нелегко,
Но не своё не занимать бы место!

В горах отвесная скала
Приютом стала для орла,
Когда охотника стрела,
Крылатого, достать смогла…

Едва стрела вонзилась в грудь,
В последний раз сумев вздохнуть
И на конец стрелы взглянуть,
Сказал орёл: «Закончив Путь,

Досадно мне – Орлу-царю —
Принять от перьев смерть свою!»

Боль и отчаянье иные,
Коль предают тебя родные!

Старейший волк созвал родную стаю…
«Впервые для того вас собираю:
Пора бы доказать людской породе —
Не так уж злы мы по своей природе!

Ведь эта странная для нас порода
Житья нам не даёт от года к году!»

Вдруг предложил вожак всей волчьей стаи:
«Свой урожай те люди собирают…
Мы выйдем в поле, чтобы показать им,
Снопы сбирая, что мы людям – братья!

Пути исхода не подозревая,
Уж из лесу умчалась волчья стая…

Едва из леса показались волки,
Достали люди тут свои двустволки
И с криком, по команде, так пальнуло,
Что половину стаи развернуло…

И так сказал оставшимся вожак:
«С людьми не уживёмся мы никак!

Ни злом,
ни добротой —
Всё людям
мы не нравимся:

Волками
родились,
Волками
и останемся!»

За доброту не получив награды,
Иные люди злому делу рады!

Гналась собака за волчицей,
Хваля себя, что, мол, сильна!
Что даже тот её боится,
Кого преследует она…

«Ты прикуси язык и губы, —
Волчица вся в поту кричит, —
Мне не страшны собачьи зубы,
Хозяин твой меня страшит!»

Коли лакей – так им останься,
Чужою доблестью не чванься!

Случайно бык набрёл на льва,
Что крепко почивал в кустах,
Так льва поникла голова,
Едва успела крикнуть: «АХ!..»

Оплакивать пришла мать-львица.
Но гордый бык напомнил ей,
Что сытому и не приснится,
По воле льва – плач матерей!

Кто меркою своею мерит —
Такою будет и отмерен!

Случайно вдруг, в возникшем споре,
(Кто счастлив более из них),
Ворона ласточке, невольно,
Продекламировала стих:

«Твоя краса цветёт весною,
Лишь раз в году ты наяву,
А счастье, круглый год со мною…
Всех птиц, зверей – переживу!»

Эзоп, подслушав разговор,
Поведал лишь сюжет.
В нём нет морали до сих пор,
Нравоучений нет…

Но, коли нам Эзоп не врёт,
Знать, чей-то Красоты полёт,
Кому-то (и спустя века),
Никак покоя не даёт!

Решила гусеница муравью
На смертном ложе песню спеть свою.

Что, мол, на свете мало пожила,
Что накопила – то и сберегла,
Что сберегла – не нужно больше ей…
Так пусть всем пользуется муравей!

И так допев последний песни такт,
Вдруг превратилась в кокон-катафалк.

…Вот после дождика запахло сеном
Всяк труженик своим занялся делом.
А муравью, кому добро досталось,
Беспечно, бабочка, летая, улыбалась.

Надежда, как и прежде
Закроет наши вежды…
Для возрожденья к Свету,
Спят в коконе надежды!