Самуил Миримский - Озорники
Уже на следующее утро Броня собрала инициативную группу и побывала с ребятами на костровой площадке. Площадка была захламлена хворостом, банками и тряпьем. Кустарники, окружавшие поляну, были обожжены. Она объявила аврал, и ребята тут же стали расчищать площадку, пробивать к ней новые просеки, заготавливать дрова.
Броня считала, что Яков Антонович ущемил старшего вожатого Рустема, предложив ей руководство подготовкой, и поэтому, чтобы как-то загладить неловкость, держала Рустема в курсе дел. Он кивал, соглашался, никак не комментируя ее решения и думая о чем-то другом. Вообще говоря, Броня недоумевала, как это начальнику лагеря пришло в голову пригласить Рустема старшим вожатым. На ее взгляд, он был кисляй, а не вожатый, а с нею он просто неприлично терялся — то дичился, а то вдруг лез с комплиментами. Самое любопытное, что он терял с нею свою разговорчивость, хотя с ребятами был речист, это она заметила, а с нею толком не мог связать двух слов, запинался, и только глаза его были красноречивы — молили, сомневались, одобряли, торжествовали, прятались от неловкости и смущения, выражали робкое неодобрение. В общем, это были говорящие глаза, и понимать его можно было без слов, но все же Броня предпочитала, чтобы свои сомнения или одобрения он высказывал словами.
ОПЯТЬ ЭТИ АЛЯ И МАЛЯ
В самый разгар подготовки Броня обнаружила за кулисами летнего театра сваленные в кучу старые алебастровые скульптуры. Эти фигуры украшали когда-то главную аллею лагеря. Они были изрядно изуродованы, но для костровой линейки, которая намечалась на вечер, это не имело особого значения. Горнист с отбитой трубой, девочка с серной на трех ножках, однорукий метатель диска, в общем, неплохо монтировались с праздником и придавали ему особую символику. Горнист — это пионерский сбор, девочка с серной — это природа, а дискометатель — спортивная и всяческая самодеятельность.
Мальчики из старшего отряда взялись реставрировать скульптуры. Они раздобыли проволоку, намесили глину и кое-как приладили фигурам недостающие части. Несколько девочек из пятого отряда, в их числе сестрички Аля и Маля, получили задание — почистить скульптуры, помыть, побелить и навести блеск. Броня придумала костру космическое оформление, и вся программа была подчинена этой теме. Флажки, целые гирлянды их, должны были украсить елку, которая будет подожжена и сгорит под грохот барабанов, звуки горнов и треск бенгальских огней. Броня заранее радовалась, представляя себе всю красочность запуска космической ракеты. Она жалела, что в лагере не нашлось новогодних елочных игрушек, они были бы хороши как контраст к летней природе, как бы соединяя собой зиму и лето. Вспоминая совет лагеря, Броня словно все еще продолжала спорить и с удовлетворением отметила про себя, что тщательная продуманность подготовки вовсе не исключает элементов ребячьей самодеятельности. Ведь это же сами ребята придумали приставить антилопе ножку, а метателю диска — руку!
Однако подготовка шла не без накладок. Совершая как-то вечером обход и проверяя, как идут дела, Броня услышала за кулисами летнего театра плач. Она завернула туда и даже присела на ящик от изумления. Девочки ревели, размазывая слезы, а вместо скульптур были какие-то чудовищно раскрашенные уроды — черно-серые волосы с грязными разводами, щеки, измазанные остатками клубничного киселя, трусы у горниста вымараны соком лопуха. Выяснилось, что, раскрашивая скульптуры, девочки разошлись во вкусах, а поскольку слов не хватало, в ход пошли кулаки. Эту безобразную сцену и застала Броня. Она не сомневалась, что именно сестрички затеяли всю эту мазню. Им предоставили самостоятельность, а они превратили задание в самое разнузданное озорство. Не только раскрасили скульптуры, но и сами раскрасились: глаза в фиолетовых кругах, ядовито-красные, как у вампиров, губы, щеки белые и брови изломаны, как у клоунов. Они даже умудрились где-то достать настоящую губную помаду — не иначе, как у Тины, которая и на ночь, исчезая на таинственные свои свидания, не забывала накрасить губы.
Броня долго распекала Алю и Малю, подбирая жестокие, язвительные слова. Эти акселератки вели себя, как второклашки, — плакали, размазывая фиолетовые слезы, и не только не хотели успокоиться, но словно бы соревновались между собой, кто громче и гнуснее будет реветь. Они голосили и нахально кружили вокруг Брони, пытаясь вырвать у нее помаду, и кончилось тем, что она показала, что умеет не только говорить…
Собственно, что произошло? Она потребовала помаду, но девочки в ответ стали гримасничать и строить глазки, желая рассмешить всех глазевших на эту сцену. Правда, Броня не рассчитала своих сил, и, схватив девочку за руку, рванула ее к себе, но тут в нее вцепилась другая сестричка. Которая из них Аля, а которая Маля? Одна из них, помнится, была скромней, а другая смахивала на мальчика, но сейчас обе были отвратительны. Броня дрожала от возбуждения. И не потому, что она считала насилие педагогически недопустимым — чепуха, история педагогики знает немало случаев, когда вполне оправдывалось физическое наказание, а просто не могла себе простить, что сорвалась, и считала это проявлением слабости.
— Не ревите! — сказала Броня. — Я верну вам помаду, только скажите, пожалуйста, кому это в голову пришло раскрасить скульптуры. Ведь это профанация…
— Да, профанация, — всхлипывая, сказала одна из сестричек. — Никакая не профанация! Нам Рустем разрешил…
— Раскрасить лица?
— Да! Если, говорит, трусики измазали лопухами, — сказала другая, — то почему бы и лицо не покрасить?..
— А кто трусики придумал покрасить?..
— Это я придумала, — сказала первая с гордостью, и глаза ее, еще полные слез, радостно заблестели.
— Нет, я трусики придумала, — вмешалась другая.
— Нет, я!
— Нет, я!
— Я-а-а-а-а-а-а!
— Нет, я-а-а-а-а-а!
— А-а-а-а-а-а-а-а-а! — завопили сестры, стараясь перекричать друг друга.
Они бурно развеселились, словно не плакали вот только что, и еще пуще расходились, оттого что и другие девочки присоединились к ним. На весь лагерь неслось «А-а-а-а-а-а-а-а-а!» с такой пронзительной силой, что Броня заткнула уши и при этом невольно улыбнулась. Она готова была простить им бессмысленный экстаз, в котором было что-то заразительное. Будь она девчонкой, она бы, наверно, не удержалась и тоже присоединилась к этим обезьянкам. Какая это радость почувствовать полную свободу и орать, не испытывая стеснения, выкладываясь во всю силу своих молодых глоток! Броня отметила про себя, что сестрички быстро забыли про слезы. Все же дети незлопамятны, подумала она. И это очень важное обстоятельство, которое надо учитывать в процессе воспитания. Она дала девочкам вволю накричаться, а когда наступила пауза, вернула им помаду и сказала:
— Как это ни печально, в таком виде скульптуры уже не годятся для пионерского костра. Может быть, они еще пригодятся для кружка художественной лепки. Но с этим — после. А сейчас живо в умывалку — и готовить флажки. А ты, Робик, что здесь болтаешься? Я же сказала: всем шрифтовикам — на лозунги и транспаранты!
НУЖНА ЛИ КОСТРУ ВЕНЕРА МИЛОССКАЯ?
Броня обошла зеленый театр и увидела Рустема. Он сидел на скамейке, уперев подбородок в узкие смуглые ладони.
— Вы здесь, значит, сидите, — сказала Броня, подчеркивая «вы», как не обращалась к нему даже сразу после знакомства, — сидите и подслушиваете… — Рустем уставился на косу, но Броня перекинула ее за спину.
— Не считаете ли вы, что подслушивать не очень красиво?
— Я хотел вмешаться, но девочкам было так весело…
— «Весело»? А вы знаете, что девочки так размалевали скульптуры, что теперь их нельзя выставлять на костровой площадке? И это вы их подбили..
Рустем сжал руками спинку передней скамейки, приподнял плечи. На суставах рук выступили крупные бугры. Он не мог смотреть в ее холодные, немигающие глаза. Он выражал неукротимую готовность помириться. Он страдал от ее злости, ее неприязнь была физически невыносима. Но Броня не жалела его и не старалась сдержаться.
— Вам не нравится моя затея — украсить скульптурами костровую площадку? Так почему же вы не найдете в себе смелости прямо сказать мне об этом?..
Девочки стояли поодаль, прислушиваясь к разговору взрослых.
— Отойдем, — шепнул Рустем и взял ее под руку.
Броня изо всех сил старалась не думать о своей руке. Они прошли под взглядами девочек, будто ни о чем не спорили, а просто выясняли деловой вопрос. Как только они вышли за ворота лагеря, Рустем тут же выпустил руку.
— Девочкам не обязательно знать, о чем мы говорим. А насчет скульптур получилось случайно. Я просто пошутил, но совсем не думал, что они воспримут это как команду. Однако не хочу скрывать — я обрадовался, когда девочки испортили скульптуры. Да, обрадовался, и ты меня извини за правду. Все эти гипсовые инвалиды рядом с поляной, соснами, дубами, березами, птичьим свистом — просто пошлость. Извини меня… — Он страдальчески покраснел.
