Самуил Миримский - Озорники
— Девочкам не обязательно знать, о чем мы говорим. А насчет скульптур получилось случайно. Я просто пошутил, но совсем не думал, что они воспримут это как команду. Однако не хочу скрывать — я обрадовался, когда девочки испортили скульптуры. Да, обрадовался, и ты меня извини за правду. Все эти гипсовые инвалиды рядом с поляной, соснами, дубами, березами, птичьим свистом — просто пошлость. Извини меня… — Он страдальчески покраснел.
Этими словами он казнил больше себя, чем ее, и считал себя бессердечным негодяем за то, что не может найти более мягкого и снисходительного слова, чем «пошлость». Язык не повиновался ему, и он с отчаянием слушал, как продолжает говорить в том же роде, не щадя ни ее, ни себя.
Броня слушала его с вежливым вниманием, чуть склонив голову набок, как бы стараясь вникнуть в позицию оппонента.
— Дети — это почва, — говорил Рустем, возбуждаясь все больше и больше, — почва, в которую можно посеять все, что угодно. И вот ты бросаешь в эту почву зерна дурного вкуса, которые могут дать урожай… урожай… как бы это сказать?
— Сорняка, — подсказала Броня.
— Да, сорняка, — благодарно кивнул Рустем. — А ты что делаешь? Вместо того чтобы максимально приблизить детей к природе, ты окружаешь елку стандартными изделиями, в которых, прости меня, есть что-то грубое, ремесленное и безличное. Неужели ты не чувствуешь этого?
Броня снова откинула косу, поправила очки и внимательно посмотрела на него сверху вниз. Вздернутый нос ее с вызовом трепетал.
— Вы уже все сказали?
— Ты со мною не согласна? — В голосе Рустема была мольба: не возражать, хотя бы помолчать и подумать, не торопиться.
Броня скривила в усмешке тонкие губы:
— Не согласна? Не то слово. От ваших рассуждений о красоте, извините, отдает сентиментальностью. Почему вы ни разу не вспомнили, ради чего проводится костер? Мы для чего собираем ребят? Говорить с ними о бабочках, мотыльках и одуванчиках? У нас конкретная цель — провести ленинский костер, принять в пионеры октябрят, показать самодеятельность. И все это под знаком наших космических завоеваний. А для чего мы делаем все это? Для того, чтобы закрепить рождение пионерского коллектива. Тем важнее костер связать с традиционной пионерской атрибутикой. И не моя вина, что в лагере не нашлось ничего лучшего, чем эти скульптуры-инвалиды, как вы изволили сказать. Я понимаю, что это не бог весть какая ценность, но что нам для костра — Венеру Милосскую раздобыть? А нужна ли костру Венера Милосская? Это привычные скульптуры, на которых воспитано не одно пионерское поколение детей. В ваших рассуждениях, извините, я улавливаю этакий душок эстетства. Нет, я не против тонкости и вкуса, но там, где это к месту, а вы отрываетесь от реальности…
— Ладно, не будем, прости меня…
— Извините, но я не перебивала вас… Я уж не говорю о том, что вы своим поступком подрываете мой авторитет. Однако бог со мной, разве дело во мне? Разве в глазах ребят вы подрываете лично мой авторитет? Да и что мне авторитет — с собой увозить его, что ли? В моем лице вы плюете на авторитет взрослого, облеченного званием педагога. Как ребенок будет смотреть на педагогический персонал, если мы начнем чернить друг друга, и что может ребенок подумать о коллективе воспитателей в целом?
Рустем взмахнул руками, сделал какой-то неловкий пируэт и тяжело провалился в рытвину. Броня невольно пригнулась, чтобы подать ему руку. Что-то беспомощное было в нем и жалкое. Броня передернулась от стыда за слова, которые говорила. Он задержал ее руку, крепко и благодарно сжал пальцы и, пока поднимался, неотрывно смотрел на нее, и она поразилась его глазам, все понимающим, красноречивым, в них читалось мягкое осуждение глупостей, которые она сейчас изрекала. Спорить, опровергать, диалектически выворачивать наизнанку — в этом искусстве мало кто мог с ней потягаться на курсе, она не боялась даже затевать диспуты с профессорами, но спорить с этими глазами!..
Броня медленно приходила в себя. Она, конечно, повергла его, растоптала и, однако же, чувствовала, что верх одержал он, и в глазах его, о ужас, читала жалость, боль и сочувствие к ней, глупой, самоуверенной и вздорной девчонке. Жалость! В этом было что-то унизительное для нее. Жалеть можно слабых, а она была сильной и с детства осознавала в себе силу. Она развивала в себе силу, направляла ее на нужные цели, изгоняла проявления слабоволия, нерешительности и лени, и сейчас, под этим все-понимающим, жалостливым взглядом, она задыхалась.
— Рустем, я прошу тебя, — она снова перешла с ним на «ты», — я прошу тебя забыть об этом разговоре. Черт с ней, в конце концов, с этой гипсовой халтурой. Не попадись она мне на глаза, я бы и не вспомнила о ней. Придумаем что-нибудь другое, у нас и без этого хватит оформления. А теперь я прошу тебя… Ты, конечно, можешь освободить меня от ленинского костра, но если все останется по-прежнему и я буду отвечать за подготовку, то я хотела бы, чтобы ты мне не мешал… Итак — мир?
— Мир!
Рустем улыбнулся. О, какие зубы у него! Они словно бы достались ему по ошибке и больше подходили рослому красавцу, а Рустем был невысок, к тому же сильно хромал. Это была улыбка-наваждение, открытая и заразительная, равнодушно смотреть на нее было нельзя. Броня смущенно отвернулась от Рустема и взяла себя в руки. Ведь ее ждали неотложные дела.
БРОНЯ ДЕЙСТВУЕТ
Подготовка костра шла бесперебойно. На эстраде под руководством культмассовика Шмакина разучивались новые песни. Команды КВН совещались, то и дело меняя место репетиций, чтобы сохранить в тайне от лазутчиков свои номера. Повара колдовали над каким-то особым ужином. Девочки хлопотали на кухне, готовясь к конкурсу юных кондитеров. Октябрята разучивали текст пионерского обещания. Космические отряды шагали в разных уголках лагеря, отрабатывали команды, рапорты и речёвки. На укромных полянках ребята тренировались, расхаживая с завязанными глазами, прыгая в мешках и пуская мыльные пузыри. Спрятавшись в беседках, девочки переписывали в тетради песни, стихи для декламации, чтецы, спотыкаясь, задумчиво бродили по аллеям, шевеля губами.
Дел хватало всем — не только ребятам, но и вожатым и воспитателям. Вовлечены были даже иждивенцы. Лариса Ивановна согласилась руководить кружком мод — предполагалось, что на костре юные модельерши будут демонстрировать новые костюмы, и в швейной мастерской до самой глубокой ночи стрекотали машинки. Даже сын ее Виталик был включен в одну из сцен-шарад, которую собиралась показать одна из команд КВН. Яков Антонович постарался и завез в лагерь для предполагавшегося «парада профессий» штукатурные мастерки, шахтерские каски, отбойные молотки, шоферские очки, защитные сетки для пчеловодов, деревянные винтовки, садовые распылители ядохимикатов.
Броня носилась по лагерю. Ничто не ускользало от ее вездесущих глаз. Она летала от группы к группе. Вмешивалась, наставляла, пропускала через цензуру, проверяла, давала указания. Особенно волновали ее песни. Готовился конкурс певцов, и невесть что разучивали лагерные Высоцкие, Магомаевы и Ножкины.
— Караул! — хваталась она за голову, услышав «А на кладбище все спокойненько», и на глазах у расстроенных ребят рвала листки с переписанным текстом песни.
Она произвела учет будущих певцов. На участие в конкурсе претендовало семь Магомаевых, два Иосифа Кобзона, три Эдуарда Хиля, три Аллы Пугачевых. На «Там вдали, за рекой», хорошую, очень к теме костра подходящую песню, было сделано семнадцать заявок. Конечно, всех номеров было в пять раз больше, чем могло войти в программу, и ей пришла счастливая мысль — повторить концерт в другой раз, но не вечером, а днем и без костра, на летней эстраде, а кроме того — направить концертные группы в соседние села и колхозы. Она не одобряла Якова Антоновича, который широко направлял ребят на различные колхозные работы, чтобы зарабатывать деньги. Она считала, что это возбуждает в ребятах частнособственнические инстинкты, а выступления в колхозных клубах, дадут лагерным связям с окружающей жизнью нужное политическое содержание.
Броня чувствовала себя дирижером большого оркестра и каждого участника воспринимала как часть себя. Она, как аккумулятор, наполняла лагерь энергией, и не хватало дня, не хватало ночи. Она организовала штаб, информационно-учетный центр, куда стекались сводки и рапорты. Угомонившись, сидя в беседке, она принимала поступавшие туда сводки и была в курсе всех событий в отрядах. Она завела большую книгу рапортов и могла не бегать в разные концы, зная, что где происходит, что сделано и еще не сделано. При этом она успевала вести собственный подробный дневник, хранивший драгоценный, лично ею добытый опыт, который служил ей и неисчерпаемым кладезем для отчетов.
Впрочем, не все шло как по маслу, и она это отмечала со всей присущей ей самокритичностью в своих дневниковых записях. Заготовку дров для костра она поручила группе старших ребят во главе со старостой кружка «Умелые руки» Витей Смагиным, а староста исчезал с ребятами в лесу, так что нельзя их было потом доискаться. Группе была придана бензопила, лесник выделил им несколько сухостоев, но в лесу из-за пилы все время шла возмутительная возня, ребята чуть не дрались, добиваясь права попилить. Дров было заготовлено по меньшей мере на пять костров. На звуки бензопилы, как пчелы на сладкое, налетели деревенские ребята. На лагерь началось форменное нашествие сельских ребят, тем более удручающее, что их порой невозможно было отличить от лагерных. Они иногда и одевались так же — галстуки, трусы, и никакие дежурные у ворот с требованием «пароля» не могли сдержать их, а если деревенским не удавалось проникнуть через вход, они запросто перелезали через ограду. Посторонние вносили дезорганизацию в дело подготовки, и Броня считала необходимым установить дополнительную охрану или официально обратиться в сельсовет и предупредить через местную радиотрансляцию колхозников-родителей, что они будут нести строгую ответственность за пребывание колхозных ребят на лагерной территории. С этим делом она и ворвалась в дом к начальнику лагеря, который принял ее, сидя за письменным столом, заваленным бумагами, и щелкая на счетах.
