Владислав Крапивин - Флаг-капитаны
Кузнечик все еще держал перед собой снимки. Будто не решался оторваться от них. Сказал тихо-тихо:
— Когда смотрю, отомстить хочется. Будто кого-то из наших убили, Митьку или Данилку. Или еще кого-то…
— Да, — сказал Сережа.
Генка помолчал, сдул с листа снежинки и медленно проговорил:
— Смотри, он упал, как барабанщик. Только барабан вперед укатился, и его не видно.
Генка опять сдунул снежинки и проговорил:
— Данилка сказал: «Мне вставать первым…» Я эти слова, как строчку из песни, запомнил… Я, наверно, песню сочиню про барабанщиков. Она из сегодняшнего дня сама получается.
И, глядя на журнальный снимок, словно читая подпись под ним, Генка хрипловато стал говорить:
Как бы крепко ни спали мы,
Нам подниматься первыми,
Лишь только рассвет забрезжит
В серой весенней дали…
Помолчал и будто рассердился на себя за смущение, за хриплость. Сказал негромко, но ясно:
Это неправда, что маленьких
Смерть настигает реже —
Ведь пулеметы режут
Часто у самой земли.
В Сереже словно музыка откликнулась: суровый, твердый марш, когда все барабанщики медленно поднимают и разом опускают палочки.
Он ничего не сказал. Он вдруг сообразил, что Кузнечик держит лист голыми руками, без варежек. Пальцы у Генки стали ледяные.
Сережа скинул перчатки, осторожно взял листок, свернул его и сунул Генке в наружный карман. Сложил вместе Генкины застывшие ладошки, зажал их в своих горячих ладонях.
— Пошли.
И повел Кузнечика, согревая его пальцы.
Генка послушно, как маленький, шел рядом.
Сережа сказал:
— А ты говоришь: Саша, Саша… Значит, ты сам песни придумываешь?
Сережа вспомнил свой давний сон про знойный враждебный город и убитого мальчишку…
Генка покачал головой.
— Нет, это Саша. А я сегодня первый раз… Если у меня не получится, Саша поможет. Чтобы до конца… Он мне в любом деле помогает.
— Мне бы такого брата, — сказал Сережа.
Генка улыбнулся и доверчиво проговорил:
— Я его как тысячу братьев люблю… Один раз я даже подумал знаешь что? Если бы с Олегом что-нибудь случилось, Саша мог бы стать у нас командиром.
Сережа даже выпустил Генкины ладони.
— С Олегом? А что с ним может случиться?
— Да нет, я так. У Саши и времени нет никогда. Просто они с Олегом чуть-чуть похожи.
— Возьми мои перчатки, они нагретые, — сказал Сережа. — А с Олегом… Ничего с ним случиться не должно.
И он вдруг понял, почему сегодня утром проснулся с тревогой. Из-за Олега. У того слишком часто теперь бывало хмурое и озабоченное лицо.
Несколько дней в отряде ждали неприятностей со стороны домоуправа Сыронисско-го и его союзников. Но прошла неделя, а все было спокойно. И ребята решили, что «противник» не захотел больше связываться с «Эспадой».
Жизнь потекла, как прежде. По вторникам и пятницам — тренировки, по средам — линейки, по выходным — съемки фильма. В другие дни и утром и вечером «Эспада» жила «просто так»: прибегали те, кто был свободен, а дело всегда находилось.
Все было бы хорошо у Сережи, если бы не этот чертов Димка. Видно, осталась у него обида.
А может быть, Сереже просто казалось?
Дело решил сам Димка (молодец он все-таки!). Он встретил Сережу после занятий в раздевалке, когда рядом никого не было. Встал Димка перед Сережей, как тогда, при первой встрече в лагере, заложил пальцы за белый ремень, слегка наклонил голову к плечу и спросил то ли с досадой, то ли с сочувствием:
— Что ты все время такими глазами смотришь?
Сережа смутился и потому огрызнулся:
— Какими?
— Вот такими — Димка сложил пальцы колечками — показал, что глаза у Сережи большие и круглые. Помолчал и добавил, не отводя взгляда — Ведь я же виноват, а не ты.
— Что-то я тебя не понимаю, — сказал Сережа.
В Димкиных глазах мелькнуло возмущение. Сережа почувствовал: хитрить стыдной бесполезно.
— Если виноват, зачем дуешься? — спросил он.
Димка стал смотреть в сторону.
— Я не дуюсь.
— Ну, злишься… Получается, что мы с тобой поссорились.
— Я не злюсь…
— Ну, обижаешься.
— Не обижаюсь я, — сказал он упрямо.
— Не ври. Я же знаю, что ты тогда обиделся.
Димка крутнул головой и, все так же глядя в сторону, проговорил:
— Это тогда. Сначала…
— Сначала… И потом тоже.
Димка глянул исподлобья, быстро и серьезно.
— Не-а…
— Нисколько? — осторожно спросил Сережа.
— Ну… маленько. А сейчас уже нисколько.
— Правда?
Димка кивнул. Теперь он уже не отводил глаз.
— Ну, тогда… что? — спросил Сережа.
Андрюшка знал, что мушкетеры есть!
Скакал,
скакал Андрюшка и все же добрался до старой Франции
— Что? — спросил и Димка. Во взгляде его мелькнула веселая искорка.
— Ага, — сказал Димка и улыбнулся.
— Ну, — произнес Сережа и протянул руку.
Димка далеко отвел свою ладошку и с размаху вложил ее в Сережину ладонь. Он теперь смотрел совсем открыто и улыбался, как всегда, как раньше. Это был, наконец, обычный Димка. И Сережа ощутил горячий прилив благодарности. Он был готов теперь для Димки сделать все, что угодно: с третьего этажа прыгнуть, в бой кинуться… Хотя виноват-то был все-таки этот обормот Димка, а не он, Сережа. И если Димку угораздит опять опоздать на вахту, не миновать ему новой нахлобучки.
Вместе с Димкой и Кузнечиком они отремонтировали пенопластовый замок. Его нужно было снять на кинопленку в лучах сильных фотоламп, на фоне косматых снежных облаков. Почти в сумерках. На экране зрители увидят красивую белую крепость, в которой укрылся от врагов и ночной непогоды хитроумный кардинал Ришелье. Там он строит козни против трех мушкетеров и их товарища — д'Артаньяна.
…В небольшом городке, на берегу реки, по которой ходили дымные пароходы, жил-был веснушчатый и лохматый мальчик Андрэ. А попросту говоря, восьмилетний Андрюшка. И жилось ему не очень-то весело. Мальчишки дразнили, потому что рыжий, тетушка за каждый пустяк ставила в угол и не давала компота, школьный учитель мосье де Раздолбон придирался и делал в дневнике дурацкие записи.
Однажды Андрюшка обиделся. Не так, как раньше — на минутку, а крепко — навсегда. Он решил бросить дом и уйти в мушкетёры.
Андрюшку долго уговаривали не делать глупостей. И тетка, и учитель, и даже мальчишки, которые осознали свое неправильное поведение, обещали больше не дразнить, а мосье де Раздолбону посадить в портфель живую крысу, чтобы он тоже перевоспитался.
Андрюшка не отменил решения. Напрасно ему говорили, что мушкетеров сейчас и на свете нет, что водились они раньше, в другую эпоху, и даже в других местах. Андрюшка знал, что мушкетеры есть, потому что недавно видел их сам, когда стоял в углу и украдкой поглядывал на экран телевизора.
Андрюшка готовился к походу всерьез. Воткнул в берет большое куриное перо, приделал к старым валенкам отвороты и жестяные шпоры, из толстой проволоки и консервной банки смастерил длинную шпату. Лошади у Андрюшки не было, и он взял березовую палку, а к ней приделал конскую голову из картона.
— Ну, скачи, скачи, — сказали ему. — Далеко не уедешь, к ужину все равно вернешься. Только людей насмешишь.
И Андрюшка, правда, смешил. Когда проявили первую пленку и запустили кинопроектор, все просто лежали от хохота.
Маленького Андрюшку-д'Артаньяна играл настоящий Андрюшка Гарц. Он был на три года старше своего героя, но это ничуть не мешало. Невысокий, щуплый, в своем дошкольном костюме, из которого не очень даже и вырос, Андрюшка вполне сходил за восьмилетнего. А играл он, как артист. Это все сказали, когда выбирали человека для главной роли. Даже Данилка уступил, хотя сам сначала метил в д'Артаньяны (говорил, что пускай фильм и не цветной, но рыжего должен играть самый рыжий).
На длинной бумажной ленте нарисовали дорогу — с деревьями, каменными горбатыми мостиками, мельницами и старинными островерхими домиками. Эту ленту засняли на кинопленку. А потом на фоне белой стены сняли на ту же пленку скачущего Андрюшку. Это комбинированная съемка. Получилось, что Андрюшка скачет по дороге.
