Владимир Файнберг - Завтрашний ветер
— Где? — подскочила тётка с папироской.
Я тоже подошёл поближе.
— Да вот. — Николай Сергеевич со злостью потёр с правой стороны живота.
Тётка и режиссёр переглянулись.
— Прежде всего стул, — приказал Владилен Алексеевич, — и зонт!
Через минуту артист сидел на стуле в тени под большим зонтом.
— Аппендицит, — сказал Владилен Алексеевич.
— Этого ещё не хватало! — вырвалось у тётки.
— О чём вы говорите, Полина! Надо немедленно отправить Николая Сергеевича в гостиницу, вызвать «неотложку». Посадите его в мою машину!
— Вот чёрт! — сказал артист, кривясь от боли. — Вот чёрт меня побери!
Его тотчас усадили в синюю «Волгу» с надписью: «Киносъёмочная».
— Парик, парик снимите! — крикнула девушка в белом.
Побежали снимать парик. Шофёр высунулся из кабины и спросил:
— Владилен Алексеевич, вы поедете?
— Пусть поедет Полина Васильевна, — ответил он. — А мы тут ещё поснимаем.
— Так нам без Николая Сергеевича снимать нечего, — удивилась тётка.
— Ну хотя бы несколько крупных планов, — сказал режиссёр. — А вы скорее езжайте.
Тётка тоже залезла в «Волгу», и машина рванула прямо к гостинице.
Режиссёр задумчиво поерошил седой ёжик на голове и повернулся к кинооператору:
— Давайте‑ка, Женя, в самом деле поснимаем крупные планы.
Тут мне стало совсем неинтересно. Они долго снимали лица разных артисток — работниц совхоза.
Я уже давно устал стоять. И есть хотелось не меньше, чем вчера. Я бы давно ушёл, честное слово, да вокруг толпились пацаны–футболисты, и мне было жалко: вдруг я уйду, а тут начнётся что‑нибудь интересное. Они увидят, а я нет.
Солнце стояло уже совсем высоко, когда Владилен Алексеевич наконец прекратил съёмки и велел всем садиться в автобус — ехать домой.
— А мороженое?! — закричала половина футболистов. — Мы выиграли!
Владилен Алексеевич потёр переносицу:
— Ах, мороженое?! Верно! Лезьте, братцы, в автобус. У гостиницы все получат. Проигравшая команда тоже.
Пацаны вперемежку с артистками стали набиваться в автобус, киношники грузили свои приборы.
Я тоже побежал до дому.
По дороге меня сначала обогнал автобус, потом «газик». Вдруг «газик» остановился. Когда я с ним поравнялся, дверца открылась.
— Залезай, Саша–Валера, подкинем, — сказал голос Владилена Алексеевича.
Я забрался в машину, и через минут пять мы были уже на месте. Я хотел вылезти, но Владилен Алексеевич сказал:
— Постой‑ка, узнаем, что с Николаем Сергеевичем, и поедем к вам.
Мы подождали, пока шофёр сходит в гостиницу, и всё это время режиссёр сидел молча, положив ладони на изогнутую ручку палки, и я впервые вспомнил страшную тайну, что дни его сочтены.
Шофёр вышел с тёткой Полиной. Она подбежала к нашей машине.
— Кошмар! — сказала она. — Кузнецов в больнице. Уже готовят к операции. У Николая Сергеевича гнойный аппендицит!
— Почему же «кошмар»? — задумчиво сказал режиссёр. — Приятного мало, ничего не поделаешь — недельку, а то и дней десять придётся подождать… А сама операция элементарная.
— Как ждать? А замена? Давайте заменим его кем‑нибудь! Нельзя же становиться в простой!
— А что делать? — спокойно сказал режиссёр. — Картина фактически уже снята. Во всех оставшихся натурных съёмках без него не обойтись. Да я и не хочу этого. Лучшего проповедника, чем Николай Сергеевич, мы всё равно не найдём. Нет–нет! Телеграфируйте в Москву. Тем более, мы опередили все сроки. А я поеду пока отдохнуть.
«Газик» тронулся и тут же оказался у калитки нашего дома.
Из трубы летней кухни поднимался дым. Мать была не на работе.
Глава 12
Что было в почтовом ящике
— Что это у вас куры такие грязные? — спросил Владилен Алексеевич, когда мы шли по дорожке к веранде.
Я поглядел на кур. Они были такие же, как всегда, беловатые. Только петух золотой с красным гребнем.
— Ты после уроков из авторучки их поливаешь?
Тут я понял и засмеялся. Это мать пометила кур на крыльях и спине фиолетовыми чернилами, чтоб с соседскими не путать. Только я хотел про это объяснить, как мать сама вышла из кухни с поварёшкой в руке.
— А я жду не дождусь, — сказала она, — третий час, обедать пора, небось заморились совсем? Да вы проходите, проходите, мойте руки, и к столу.
— Спасибо, — сказал Владилен Алексеевич. — Я, собственно, отдохну и пойду обедать в гостиницу.
— Да что вы? — огорчилась мать. — Я суп с лапшой сварила, куриный. И вареники с вишнями… Так в столовой не накормят. Я вас и продовольствовать буду.
— Ну, если с вишнями… — согласился режиссёр. — Как, Саша–Валера, ты думаешь?
— Оставайтесь, — сказал я.
— За общим столом и еда вкусней, — подхватила мать и тут же подскочила ко мне: — А ты, змей, что ж опять натворил?
— Чего? — сказал я, увёртываясь от её руки.
— Чего? А того, что инспектор приходил! Будто я тебя в запретку посылаю. Штрафом грозил! Вы только поглядите — каждый день от него одни огорчительства вижу!
Хоть бы отдохнуть от него, хоть на месяц! То в школу вызывают, то мать на весь посёлок опозорил, а теперь удочки у него изломали! Я больше на крючки да лески ни копейки не дам!
— Погодите, погодите, — сказал Владилен Алексеевич.
— А вы мне его не защищайте! Большой уж, матери помогать должен. Хоть рыбу ловил на продажу, а нынче и снасти лишился и под штраф чуть не подвёл! Садись обедать, змей!
Столик стоял в саду под грушами. Обедали молча. Только мать всё суетилась, подкладывала режиссёру в тарелку, приговаривала:
— А вы сметанки, сметанки возьмите, вареник сметанку любит!..
Режиссёр благодарил, ел понемногу и всё поглядывал то на меня, то на кур с фиолетовыми пятнами…
После вареников он проковылял к себе на веранду, принёс какие‑то таблетки в коричневой бутылочке с заграничной надписью, проглотил одну из них, запил компотом.
— Ефросинья Васильевна, знаете, я уже, наверное, неделю газет не читал. У вас нет сегодняшней? Хотя бы местной.
— Да что вы?! — сказала мать. — Я газет не выписываю. Чего деньги зря тратить?
— Понятно, — сказал режиссёр. — А я подумал, раз почтовый ящик висит…
— От прежних жильцов остался. Зря висит.
— А разве вы писем не получаете?
— Нет, — ответила мать. — Родных у меня нету, а так кто писать будет? Зря только висит.
Режиссёр удивился:
— Неужели совсем ниоткуда не ждёте? Даже не проверяете никогда?
— Нет, — ответила мать, составляя пустые тарелки. — И ключ не знаю куда задевала.
— В сарае на гвозде ржавеет, — сказал я и впервые поднял на неё глаза. — Можно, я погляжу?
— Чего не нужно, он всё знает, — сказала мать. — Иди гляди.
От нечего делать я вправду отправился в сарай, нашарил на стене гвоздик, снял с него ключ и пошёл к калитке.
Почтовый ящик открылся сразу, и вдруг оттуда к моим ногам вместе с трухой от листьев вылетела открытка!
Я поднял её и побежал к матери.
— Гляди, нам открытку прислали!
Мать выхватила её у меня из рук и с удивлением стала читать:
— «Здравствуй, Валера! Как ты живёшь? Поздравляю тебя с Новым годом. У вас, наверное, сейчас много снега. Желаю успешно провести зимние каникулы: покататься на лыжах, прочесть много интересных книг. Появились ли у тебя друзья–товарищи? Не замыкайся, держись поближе к другим людям. Не потерял ли компас? Может быть, напишешь о себе? Если нет моего адреса, прочти его на этой открытке. Напиши! Привет маме. Лидия Петровна». Это его учителька прошлогодняя, — засмеялась мать, бросив открытку на стол. — Ну и беспокойная была, на учителя даже не похожа.
— Чем же? — хмуро спросил режиссёр, разглядывая цветной корабль на открытке.
— А так! — ответила мать. — Ей мало уроков было, ещё и по домам ходила, свои книжки давала читать. У меня Валерка и сыт и одет, а она всё приставала, будто я не так воспитываю… Вишь, «много снега» пишет…
— С января пролежала, — сказал режиссёр. — Может быть, ответишь?
Глава 13
Две тысячи двадцать пятый…
На другой день был дождь.
Я по привычке проснулся рано, увидел, как за серым окном с листьев и веток быстро слетают капли, и обрадовался — на реку не идти…
А потом вспомнил, что и удочек теперь никаких нет…
Я встал. Было холодно. Я тихонько прошлёпал босиком из горницы на веранду. Оказывается, Владилен Алексеевич уже не спал.
В руке у него была авторучка. Он сидел за столиком и бормотал:
