Эрих Распе - Путешествия барона Мюнхгаузена
Так как я прекрасно понимал по-итальянски, то этот разговор нагнал на меня немало страху, как бы большие ножи, свежуя рыбу, не поранили случайно и меня. Я замер в своей темнице и стал ждать как можно спокойнее, но с сильно бьющимся сердцем, откуда матросы начнут свою операцию. К большому моему облегчению, они начали с того, что вскрыли брюхо, и едва я увидел первый проблеск света, как принялся петь самым мелодическим образом: «O pescator del onda! Fidelin!»
Дальше я не стал испытывать судьбу, потому что мое пение вызвало страшный переполох на палубе. Тут я разорвал стенки своей тюрьмы, и крики матросов перешли в громкие возгласы радости, когда они увидели вылезающего из рыбы человека. Пока мне подавали разную закуску, я рассказал моим спасителям все, что случилось, поблагодарил их за помощь и поспешил броситься в воду, чтобы добраться до оставленной на берегу одежды. К моей великой радости, я нашел все в том же виде, как и оставил, и по своим карманным часам увидел, что просидел в желудке бестии-рыбы около трех часов — слишком долго, господа, если учитывать то, что я находился там в совершенно нечеловеческих условиях.
Девятый вечер
Радушный прием в Константинополе у султана, которому Мюнхгаузен рассказывает о своем полете на ядре. Мюнхгаузен едет посланником в Каир и по пути принимает к себе на службу пятерых полезных людей: скорохода, острослуха, меткого стрелка, силача и ветрилу.
— Любезные друзья и товарищи! В связи с моими морскими приключениями, о которых я рассказал вам в последний раз, я хотел бы сегодня объяснить вам, как я из Италии попал в Вену и оттуда был командирован с дипломатическими поручениями в Константинополь, к султану. Однако я поведаю вам эту историю в другой раз со всеми подробностями. Слишком много еще живет свидетелей той эпохи, и потому было бы нескромно сейчас вспоминать это дело. На сегодня вы должны удовольствоваться тем, что я был снабжен секретными депешами и уполномочен вступить с султаном в переговоры, поэтому я покинул Вену и с пышностью прибыл в Константинополь. Я был представлен султану римским, императорско-русским и французским послами и передал драгоману (переводчику) мои верительные грамоты для вручения их султану установленным порядком, через великого визиря. Весь дипломатический корпус, все высшие сановники и придворные были в высшей степени удивлены, когда султан, едва успев произнести драгоману для перевода первые слова своей приветственной речи, вдруг остановился и, протягивая руку, двинулся в мою сторону со словами:
— Ах, дуй тебя горой! Мюнхгаузен! Да ведь мы — старые знакомые и добрые друзья, и не надо нам никакого переводчика! Тысячу раз добро пожаловать, старый приятель!
Все послы и даже главный представитель дипломатического корпуса поняли, что такие слова — нечто большее, чем простая шутка, и это создало мне особенно выгодное положение в их глазах. Да и мои отношения с султаном были теперь совсем иные, чем раньше, когда я, как военнопленный, должен был пасти пчел в султанском саду.
В то время испортились отношения между Турцией и Египтом, и султан однажды пожаловался мне на свое тяжелое положение, так как он ломал голову, кому поручить уладить возникшие осложнения.
Должно быть, на моем лице при этих словах появилось несколько странное выражение, потому что султан сказал, лукаво улыбаясь:
— Ну, почему у вас такой хитрый вид, Мюнхгаузен, словно вы хотите спросить: «А к чему же я здесь?..» Эге, вы так думаете?
Я только пожал плечами, а султан продолжал:
— Хорошо, хорошо, мой милый! Я уже понимаю… Только пойдемте в ту беседку. Вы видите, к ней ведут триста шестьдесят пять ступеней, туда не проникнут никакие уши, как бы ни были они длинны… Там, наверху, я доверю вам одну тайну! Ну, вперед!..
Я одним духом взобрался наверх и должен был ждать почти целый час, пока явилась тучная фигура султана.
Ожидание не показалось мне слишком долгим, хотя султан до того запыхался, что понадобилось еще с полчаса, прежде чем он мог произнести лишь одно слово: «Терпение!» Хорошо! Терпения-то у меня — не занимать, а пока я наслаждался восхитительным видом…
Я положительно не знал, на чем лучше остановить свой взгляд, и очень сожалею, что на следующей неделе с неба упал как раз на шпиль этой башни-беседки огненный шар, и все здание сгорело дотла, на что, однако, потребовалось девять дней и девять ночей.
Но теперь вам любопытно узнать, доверил ли мне наконец султан свою тайну.
Да, доверил. Но, к моему величайшему сожалению, я по некоторым причинам не могу сообщить вам, о чем шла тогда речь. Вы сами ведь знаете, что в дипломатических кругах бывают такие тайны, разглашение которых может вызвать всеобщую европейскую войну. Удовлетворитесь же моим уверением, что и в данном случае тайна султана принадлежала к числу самых опасных, и султан даже поклялся Кораном и бородой Пророка не только никогда и никому не обмолвиться ни единым словом, но и не сделать ни малейшего намека о причинах и цели моей поездки в Каир. Я же, в свою очередь, обещал лишь, под честное слово немецкого дворянина, хранить об этом молчание…
Единственное, что могу вам сказать, — я выполнил возложенную на меня задачу к полному удовольствию султана, и он впоследствии отправлял меня с подобными же поручениями к персидскому шаху, о чем я при случае расскажу вам подробнее…
Вечером, накануне моего отъезда в Египет, я сидел с султаном до наступления сумерек в беседке на берегу моря, и мы еще раз переговорили обо всем, что я должен был выполнить при дворе вице-короля в Каире, а затем разговор перешел на мои прежние подвиги в прусской армии, и я рассказал султану одно мое приключение во время осады (я уже не помню теперь, какой именно) маленькой неприятельской крепости. В наши прежние встречи, дорогие друзья и товарищи, я никогда не вспоминал об этой истории, имеющей мало значения, но султан нашел ее столь восхитительной, что я готов и вас позабавить ею.
Итак, мы осаждали какую-то крепость, и командующему крайне важно было получить точные сведения о том, что творилось за ее стенами… При штабе не было ни одного подходящего человека, которого можно было бы послать в крепость на разведку с надеждой на успех. И когда я обдумывал все затруднения, какие пришлось бы преодолеть, чтобы пробраться через форпост, караулы и крепостные стены, у меня вдруг мелькнула мысль, нельзя ли добиться этого иным способом!.. И вот, не сказав никому ни слова о своем плане, я встал возле одного из самых крупных орудий и внимательно ждал того момента, когда раздастся команда: «Пли!» и канонир поднесет к затравке фитиль… Как только ядро вылетело из дула, я вмиг вскочил на него, рассчитывая проникнуть на нем в крепость.
Однако пока я летел по воздуху, в голове у меня теснились всевозможные соображения. «Да уж! — думал я. — Туда-то я, положим, попаду; а как выбраться потом оттуда? И что будет со мной в крепости?.. В пылу рвения я не снял даже мундира, поэтому во мне тотчас же признают шпиона и повесят на ближайшем дереве… Нет! Это был бы первый представитель рода Мюнхгаузенов, которого постиг бы такой конец!..»
Поэтому я быстро решил воспользоваться первым встречным ядром, брошенным из крепости, как обратным экипажем; а так как вскоре мимо меня летело на расстоянии лишь нескольких шагов одно из неприятельских ядер, то я не упустил случая, перепрыгнул со своего ядра на вражеское и таким образом вернулся назад, хотя и ничего не сделав, но зато целым и невредимым.
— Мюнхгаузен! — крикнул султан, надрываясь со смеху. — Мюнхгаузен! Хотел бы я видеть эту картину! Это, должно быть, была забавная прогулка!..
— Конечно, ваше высочество! — ответил я. — И я рад, что дело кончилось благополучно, потому что я чуть было не погиб. Ядра — страшно гладкие, и мне с трудом удавалось сохранять равновесие. Но счастье — удел молодости!..
На другое утро я выехал с подобающей пышностью, как посланник, и с очень многочисленной свитой, какая надлежала мне по тогдашнему моему положению. Султан провожал меня и, подавая мне на прощанье руку, к общему удивлению, шепнул:
— Но, Мюнхгаузен, без этих легкомысленных проделок!.. Вы знаете, что стоит на карте!..
Я скрестил в ответ руки на груди и молча поклонился. Ну, султан знал, что этот жест должен значить, и всемилостивейше смотрел нам вслед, пока мы не пристали к берегу на той стороне, в Азии, и не разместились на верблюдах, чтобы продолжить путешествие в Каир.
По пути мне представился случай увеличить и без того уже чересчур многочисленный штат моих сопровождающих еще несколькими весьма ценными личностями разного сорта. В Европе я объездил не одну сотню миль, но никогда не встречал таких чудесных людей, как тут всего лишь в течение нескольких дней.
Отъехав всего несколько миль от Константинополя, я увидел человека не выше среднего роста и очень худощавого, который приближался к нашему каравану с необыкновенной быстротой, хотя к каждой его ноге была привешена свинцовая гиря приблизительно пуда в полтора весом. Это было уже чересчур!..
