Рейф Ларсен - Невероятное путешествие мистера Спивета
Странным последствием его смерти – наряду с церковью, и пустым домом, и тем, как дверь в его комнату всегда стояла полуоткрытой – стало то, что незавершенная карта на задней стенке пикапа накрепко засела у меня в голове. Мне бы так хотелось провести с ним еще хоть день, дорисовывая ее. Или пятьдесят. И пусть бы даже Лейтон ни разу не взялся за кисть, а просто сидел рядом, смотрел на меня, да хоть спал! Меня бы и это устроило.
34
За отцом водилась привычка: время от времени облизывать пальцы, точно перед каким-то делом, для которого нужна особая ловкость и хорошая хватка. Очень часто никакого дела вовсе и не было – просто навязчивый тик физического труда, как будто отец постоянно видел перед собой бесконечную череду работ. Даже растянувшись в любимом уголке перед телевизором со стаканом виски в руке, он никогда не расслаблялся до конца.
35
Серия водных диаграмм. Из блокнота З56
36
Помню, как в первый раз увидел записные книжки Чарльза Дарвина. Я лихорадочно рылся в его набросках, примечаниях на полях и отступлениях от темы в поисках момента озарения, той вспышки, что привела к открытию теории естественного отбора. Само собой, я не нашел такого четкого единого момента, да и не думаю, что великие открытия вообще когда-либо делались таким образом – скорее всего, обычно они являют собой череду проб и ошибок, исправлений и уточнений, в которых даже возглас «ага!» впоследствии будет пересмотрен и опровергнут.
Впрочем, одна страница в блокноте привлекла мое внимание – первая известная иллюстрация эволюционного древа, несколько раздваивающихся линий, ветвящихся наружу, только и всего, зачаточная форма образа, что нынче так хорошо знаком нам всем. Однако меня заинтересовал не рисунок, а строчка, которую Дарвин подписал сверху:
37
Черный прямоугольник. Из блокнота З57
38
Триангуляция Вонючки и копилки яда. Из блокнота С77
39
Ты один из нас, но ты не такой, как мы. Из блокнота З77
40
Этот поступок вроде бы нарушил четвертое правило Ковбойского кодекса Джина Отри, но отец вообще избирательно следовал и ковбойской этике, и Библии: ссылался что на то, что на другое только когда ему это подходило.
1. Ковбой никогда не стреляет первым в более слабого противника, не вступает с ним в драку и не пользуется своим преимуществом.
2. Он не берет назад своего слова и оправдывает оказанное ему доверие.
3. Он всегда говорит только правду.
4. Он мягок с детьми, стариками и животными.
5. Он не проповедует и не придерживается расистских или религиозно-нетерпимых идей.
6. Он всегда помогает тем, кто попал в беду.
7. Он работает на совесть.
8. Он чист в помыслах, выражениях, поступках и личных привычках.
9. Он чтит женщин, родителей и законы своей страны.
10. Ковбой – настоящий патриот.
41
Когда на ранчо приходил один из адвокатов, я заметил у него в саквояже, на самом верху, отчет коронера и перекопировал себе эту диаграмму, пока адвокат ходил вместе с отцом в амбар. Хотя использованный коронером шаблон для изображения головы похож скорее на матерого русского шпиона, чем на десятилетнего мальчика, мне кажется, Лейтону бы понравилось, что его так нарисовали.
42
А слева от двух фигур воткнута в грязь табличка, где четким музейным шрифтом выведено:
43
Хотя доктор Клэр сформулировала это как вопрос, мы все знали, что так оно и есть. Я нарисовал множество схем, документирующих изданные на этом инструменте фальшивые ноты: лихие импровизации, многократно повторенные ноты «до» второй октавы, которые Грейси бесконечно выдувала во время «припадочных выходов» или в периоды драматического расставания с Фарли, Барретом или Уиттом.
44
Вариации грозно-горошковых овалов. Из блокнота С72
45
Не то чтоб это было совсем неинтересно. Будь я психологом, специализирующимся на материнско-дочерних отношениях, мне бы тут открылись Помпеи межсемейных женских взаимодействий. Отношения Грейси и доктора Клэр имели очень сложную динамику: как единственные женщины на ранчо, они невольно тянулись друг к другу и обсуждали всякие девчачьи штучки вроде сережек, кремов и лака для волос – такие разговоры создавали временный женский кокон в атмосфере усталой и невнятной застольной беседы на ранчо. И все же доктор Клэр отнюдь не была классической заботливой матерью – сдается мне, она бы куда комфортнее себя чувствовала, если бы у ее детей были экзоскелеты, а сами бы они высыхали после первого жизненного цикла. Нет, доктор Клэр старалась вовсю, и все же, несмотря на все старания, была чудовищной ученой занудой, а Грейси превыше всего на свете боялась сама такой стать. Достаточно было прошептать ей на ухо это страшное слово на букву «з», чтобы с Грейси приключилась бурная истерика – наиболее яркие такие припадки получали звание «истерики года», например «Истерика‑04». Поэтому слово з… вошло в число четырех слов, запрещенных к употреблению на ранчо Коппертоп.
46
Почему эти двое?
Я знаю чистые факты: они познакомились на танцплощадке в Вайоминге – но я все равно не понимаю, какие внутренние механизмы могли привести к образованию такого союза, хотя бы к самой идее о нем. Что, во имя всего святого, держало их вместе? Ведь эти двое со всей очевидностью были слеплены из совершенно разного теста:
Отец: молчаливый мужчина, воплощение практичности, с мозолистыми руками, лихо арканящий упрямых индейских лошадок. Взор его вечно устремлен на горизонт, а не на тебя.
Мать: видит мир фрагментами, маленькими такими частями, мельчайшими, которых, скорее всего, не существует вовсе.
Что привлекло их друг в друге? Мне хотелось спросить об этом отца, особенно по поводу его безмолвного, но явственного недовольства моим пристрастием к науке. Хотелось задать ему вопрос: «А как же твоя жена? Как же наша мать? Она же ученый! Ты сам женился на ней! Значит, ты не можешь это все ненавидеть! Ты сам выбрал такую жизнь!»
Таким образом происхождение и питательная среда их любви ставились в один ряд со множеством других запретных тем на ранчо. Эта любовь материализовалась лишь в самых крохотных мелочах: подковке в кабине пикапа; в одной-единственной фотографии стоящего на железнодорожном переезде еще совсем молодого отца, приколотой к стене в кабинете доктора Клэр; в иногда наблюдаемых мной мимолетных встречах в коридоре, когда руки их на миг соприкасались, как будто передавая друг другу горстку семян.
47
Нервное подергиванье. Из блокнота С19
48
Навигация по автоматической телефонной системе выбора Смитсоновского института
Голос автоответчика произнес: «Для удобства пользования системой варианты выбора были изменены. Пожалуйста, слушайте внимательно». И я пытался слушать внимательно: даже прижимал пальцы к тем кнопкам, которые называл голос, выстраивая сложную распальцовку по мере того, как возможности все расширялись и расширялись – но когда дошло до номера восьмого, я уже забыл, в чем состоял второй.
49
Вот ее содержимое (которое я изучил, вооружившись камерой и клещами для потенциально опасных действий, когда отец не видел):
1) Рубашка.
2) Зубная щетка, ручка которой выглядела так, точно он ее смазывал колесной мазью.
3) Листок бумаги с кличками десяти коней и какими-то числами после каждого имени. (Потом я вычислил, что это обмеры каждой лошади.)
4) Свернутое одеяло.
5) Пара кожаных перчаток, на левой мизинец разорван и видна розовая подкладка, похожая на изоляцию в доме. Это после того случая с изгородью, из-за которого мизинец у отца немного торчит вверх.
Скатка с одеялом. Из блокнота З33
50
Рисунок звуков «Венгерского танца № 10» Брамса, сделанный моей новозеландской подругой по переписке, Рейвин Тернер.
51
Счастливый сломанный компас. Из блокнота З32
Два горных, один туристический и еще один, который не работал, но зато приносил удачу – доктор Йорн мне его подарил на двенадцать лет. Доктор Йорн и в самом деле классный. Он, верно, знает, как лучше. Если решил, что Бэйрдовская премия – это хорошая затея, значит, так оно и есть. Я постараюсь, чтобы он мог гордиться мной – как никогда не будет гордиться отец.
