Рейф Ларсен - Невероятное путешествие мистера Спивета
Обычно Лейтон листал журналы со скоростью примерно страница в секунду, но тут я краем глаза успел заметить фотографию, которая заставила меня перехватить его руку и остановить непрестанное мелькание листов.
– Ты что? – возмутился Лейтон с таким видом, точно сейчас меня ударит. Характер у него был бешеный – а отец одновременно осуждал и подстрекал его в этой своей типичной манере: не говорить ничего, зато ожидать многое.
Но я ничего не ответил, так заворожила меня фотография: на переднем плане был выдвинутый из большого шкафа ящик, а в нем, подставленные камере, три засушенные гигантские африканские бычьи лягушки – Pyxicephalus adsperus – с вытянутыми, точно в прыжке, лапками. А сзади тянулся куда-то вглубь бесконечный коридор из многих тысяч таких же пыльных металлических шкафов, таивших в себе миллионы экземпляров. Западные экспедиции конца девятнадцатого века собирали черепа шошонов, панцири броненосцев, гигантские шишки, яйца кондоров – и отсылали все эти сокровища на восток, в Смитсоновский музей: на конях, дилижансами, а впоследствии и поездами. В суматохе сборов многие из присланных образцов даже не были толком классифицированы и теперь покоились где-то здесь, в недрах бесконечных шкафов. При виде фотографии мне остро захотелось ощутить то неведомое, что чувствуешь, заходя в такие архивы.
– Ты просто идиот! – сердито заявил Лейтон и дернул страницу так сильно, что она надорвалась, прямо по коридору.
– Прости, Лей, – сказал я и отпустил страницу – но не изображение.
Надорвалось вот так, только на самом деле сильнее и по-настоящему.
14
Спенсер Ф. Бэйрд входил в пятерку моих фаворитов. Его жизненной миссией было собрать в закромах Института все возможные образцы флоры и фауны, археологические находки, наперстки, протезы и все остальное. Он увеличил коллекцию Смитсоновского музея с 6000 до 2,5 миллионов экспонатов, а умер в Вудсхолле, глядя на море и, верно, размышляя, почему нельзя и его добавить к своей коллекции.
Еще он входил в число основателей клуба «Мегатерий», названного в честь вымершего вида гигантского ленивца. Клуб этот просуществовал очень недолгое время в середине девятнадцатого века, собрав под своим крылом многих вдохновенных молодых ученых. Члены клуба обитали в башнях Смитсоновского музея: днем они изучали науки под бдительным оком Бэйрда, зато ночью распивали хмельной гоголь-моголь и дурачились с бадминтонными ракетками среди музейных экспонатов. Воображаю, как эти ученые буяны говорили между собой о происхождении жизни, коммуникативных системах и локомоции! Как будто Мегатерии вобрали в себя из музейных залов могучий запас кинетической энергии – после чего Бэйрд выпустил их в вольное плавание и они, вооруженные сачками и бадминтонными ракетками, отправились на запад, дабы внести свой вклад в пополнение научного знания.
Когда доктор Клэр рассказала мне о клубе «Мегатерий», я молчал три дня подряд – скорее всего, от зависти и обиды, что линейное течение времени не позволяет и мне вступить в их ряды.
– А нельзя нам основать клуб «Мегатерий» тут, в Монтане? – спросил я, наконец нарушив молчание в дверях ее кабинета.
Она посмотрела на меня и сдвинула очки на нос.
– Мегатерии вымерли, – загадочно ответила она.
Megatherium americanum. Из блокнота З78
15
Эти похожие на виселицы черные скелеты испещряют холмы над Бьюттом, точно надгробья мертвых рудников. Лежа под ними, можно слышать, как завывает в железных креплениях ветер. Мы с Чарли, нарядившись пиратами, соревновались, кто скорее взберется наверх, играя, будто мы матросы и лезем на мачту.
16
На что похожа нормальная семья ученых?
Подчас я гадал, как бы все обернулось, будь моим отцом доктор Йорн, а не Т. И. Спивет. Тогда мы с доктором Йорном и доктором Клэр могли бы обсуждать за обедом морфологию усиков насекомых и способы кинуть яйцо с Эмпайр-стейт-билдинг так, чтобы оно не разбилось. Была бы такая жизнь нормальной? В среде повседневного научного языка, вдохновилась бы доктор Клэр на собственную научную карьеру? Я давно заметил, что она поощряет меня проводить время с доктором Йорном, как будто он может исполнить ту роль, на которую не способна она сама.
Приспособление для кидания яйца с Эмпайр-стейт-билдинг (2‑ое место на Научной Выставке)
17
Вранье.
Это Грейси предстояло скоро готовить. Доктор Клэр всякий раз собиралась взяться за стряпню, но в последнюю минуту вспоминала что-то важное и оставляла всю черную работу Грейси и мне. Оно и к лучшему. Доктор Клэр и в самом деле ужасно готовила. За время моей сознательной жизни она загубила двадцать шесть тостеров, то есть чуть больше двух в год. Один из них взорвался, да так, что обгорело полкухни. Когда она засовывала в тостер очередной кусок хлеба и тут же убегала, вспомнив о чем-то важном, я тайком поднимался к себе и приносил график, отражавший судьбу каждого тостера, наиболее яркие моменты его карьеры, а также время и обстоятельства досрочной кончины.
№ 21 Взорвался 4.05.04 во время поджаривания цельнозернового хлеба
Потом я вставал в дверях ее кабинета, прижимая карту к груди, точно знак протеста. Примерно тогда дым уже просачивался в комнату, доктор Клэр чуяла запах гари, видела меня и издавала вопль раненого койота.
– Просто чудо, что дом еще стоит, пока эта женщина у плиты, – частенько говаривал отец.
18
Подробности из «Грейси лущит кукурузу № 6». Блокнот С457
Должен добавить, этот урожай оказался просто превосходным: всего семь плохих початков из восьмидесяти пяти – хотя теперь из-за напыщенного идиотства Грейси данные оказались недостоверными.
19
Расстояние между «Там» и «Здесь». Из блокнота З1
Вот одна из причин, почему я в раннем детстве так часто мочил постель: я боялся, что живущий у меня под кроватью злобный птеродактиль – которого я звал Ганга Дин и рисовал себе со смертоносным клювом и горящими выпученными глазами – намерен прикончить меня именно сегодня ночью, если я встану в туалет. Так что я все сдерживался, сдерживался, а потом не мог сдержаться, и простынка у меня становилась сперва горячей и мокрой, а потом мокрой и холодной. А я лежал под одеялом, замерзший, зато живой, и утешался мыслью, что Ганге Дину сейчас здорово капает на голову (отчего он становится еще злее и голоднее). Тем не менее, теперь я уже не верю в Ганга Дина, так что совершенно не могу объяснить, почему со мной все равно иногда такое случается. Жизнь полна маленьких загадок.
20
21
– Мам, а я могу заразиться СПИДом в траве? – спросил Лейтон как-то раз прошлым летом.
– Нет, – ответила доктор Клэр. – Только пятнистой горной лихорадкой.
Они играли в манкалу, а я сидел на диване и рисовал топографические линии.
– А траву заразить СПИДом я могу? – не унимался Лейтон.
– Нет.
Щелк-щелк-щелк – камешки ложились в деревянные лунки.
– А у тебя когда-нибудь был СПИД?
Доктор Клэр подняла голову.
– Лейтон, что ты все о СПИДе?
– Не знаю, – сказал Лейтон. – Просто не хочу им болеть. Анджела Эшфорд сказала, что это очень плохая болезнь и что у меня она скорее всего уже есть.
Доктор Клэр посмотрела на Лейтона, все еще сжимая в руке камешки.
– Если Анджела Эшфорд еще когда-нибудь тебе такое скажет, ответь ей, что даже если она испытывает неуверенность в себе оттого, что родилась маленькой девочкой в обществе, оказывающем на маленьких девочек непомерное давление и требующем от них соответствия определенным физическим, эмоциональным и идеологическим стандартам – многие из которых неуместны, нездоровы и просто губительны – это еще не значит, что она должна переадресовывать внушенное ей недовольство собой на такого славного мальчика, как ты. Возможно, ты невольно и являешься частью ее проблем, но отсюда не следует, что ты от этого перестаешь быть славным и воспитанным мальчиком, и уж тем более – что ты болен СПИДом.
– Не уверен, что я это все запомню, – покачал головой Лейтон.
– Ладно, тогда скажи Анджеле, что ее мама – пьяная жирная корова.
– Это я могу, – обрадовался Лейтон.
Щелк-щелк-щелк – застучали камешки.
22
Сколько я себя помню, между родителями на Коппертоп-ранчо всегда шла подспудная позиционная война. Как-то доктор Клэр отгородила веревкой весь сеновал во время массового выполза личинок семнадцатилетних цикад. Отец пришел в такую ярость, что неделю обедал, не слезая с седла.
