Геннадий Мамлин - А с Алёшкой мы друзья
— Дальше, — продолжал старшина, перелистывая протокол. Он недоуменно пожал плечами. — Нет, объясните вы мне, в чём перед вами Вера провинилась. Никак я этого в толк взять не могу.
— Какая Вера?
— Ишь ты! Память коротка. Та самая, которой вы, — старшина поискал нужную строчку в протоколе, — «нанесли материальный ущерб в виде уничтожения продуктов путём выбрасывания таковых в мусорный бак».
— Ни в чём не провинилась, — вздохнул Алёша.
— Тоже, стало быть, ошибка произошла?
— Это я уже тоже объяснял.
— Стечение обстоятельств, — не поднимая головы, хмуро заметил я.
— Вот в сообщник твой заговорил.
Я опять вздрогнул и, неожиданно подскочив на стуле, сказал:
— Вы не имеете права задерживать нас!
— То есть как это не имею права? — очень искренне и даже с некоторой угрозой в голосе возмутился старшина. — Что же, я самоуправством занимаюсь? Так вас понимать? Нет уж, извините. У меня в руках протокол. Документ! Дальше. Итак, совершив уличное хулиганство, вы сделали попытку совершить преступление уголовное.
Услышав эти страшные слова, я опять подскочил и выпалил:
— Я!.. Я запрещаю вам так говорить!
Я и сам удивился, как это я осмелился бросить такие слова в лицо представителю власти, но отступать было поздно. — Вот скажу папе, чтобы он вашему начальнику позвонил, будете знать, как честного человека в милицию забирать.
Старшина внимательно посмотрел на меня.
— Ну, насчёт честности это мы потом поговорим. — И опять, забыв про меня, он повернулся к Алёше. — Так. Ну, а твой отец тоже будет на моё начальство нажимать, чтобы я действия его сына своими словами не называл?
Я ждал, что Алёша тоже перейдёт в наступление и скажет, какие у него родители грозные и влиятельные люди, но он опустил голову и негромко сказал:
— Нет… не будет.
— Ясно. В большие начальники, значит, не вышел родитель твой?
Старшина помолчал, усмехнулся и опять принялся перелистывать страницы протокола.
— Вернёмся к попытке увести чемоданы у гражданина Басова Вениамина Павловича, двадцати одного года, холостого, проживающего и так далее…
Тут не выдержал и Алёша.
— Товарищ старшина, — горячо заговорил он, — ну, вот хотите, я вам честное пионерское дам? Хотите, поклянусь, что…
— Погоди, не клянись, — перебил его старшина и повернулся ко мне. — Вот ты положением отца хотел меня напугать. А ведь он небось каждый день внушает тебе, чтобы ты поменьше о себе, побольше о других людях думал. Чтобы не пакостил ты им, а помочь старался, чтобы не проходил мимо чужой беды. Говорил он тебе это? Говорил или нет?.. Молчишь? Так и будет твой товарищ вместо тебя отвечать?
— Никакой он мне товарищ мне, — зло ответил я.
— Отказываешься, значит, от него?.. Так… Слёзы-то не глотай. Слезами теперь делу не помочь. И на часы не косись. Ничего не поделаешь, граждане задержанные. Без вас поезд уйдёт.
Старшина погасил папиросу, встал и спросил у меня:
— Приводы были?
Я не понял, что это та кое, и старшина объяснил:
— В милицию, спрашиваю, приводили тебя?
— Приводили.
— За что?
— Ни за что. Потерялся я в метро. Маленький был.
Я хотел сказать, что тогда меня поили чаем, развлекали игрушками и что в милиции мне очень понравилось, но передумал и промолчал. Старшина что-то подчеркнул в протоколе и спросил у Алёши:
— Значит, дом восемь, квартира двенадцать?
— Тринадцать.
— Проверим. Что ж, придётся вам тут посидеть. — И, захватив протокол, старшина вышел.
Мне было не то чтобы страшно, а тоскливо-тоскливо, даже заплакать по-настоящему и то я не мог.
— И что же с нами будет теперь? — спросил я, а Алёша ответил, думая о чём-то другом:
— Судить тебя будут, вот что.
— Судить?!
У меня даже дух перехватило от такого нахальства.
— Это за что? Тебя надо судить, а не меня!
— Ну, и меня, конечно, заодно… Да перестань ты кулаки сжимать! Шучу. Справки он пошёл о нас наводить.
— Позвонить бы кому-нибудь. Пускай приедут выручат. Пропадём мы тут с тобой ни за что. Жаль, папа у меня уехал на курорт.
— Что ты всё «папа» да «папа»! Сам не ребёнок, двенадцать лет. Не за ручку же тебя по жизни водить.
Алёша подкрался к той двери, в которую вышел старшина, и заглянул в неё. Потом он попробовал, не закрыта ли дверь, ведущая в коридор, подмигнул мне и шёпотом сказал:
— Бежим отсюда, Анатолий Корзинкин, двенадцати лет.
— Как это «бежим»? — испугался я.
— Откроем дверь и убежим. Нас ведь никто не сторожит.
— Убежишь — так они будут нас самыми настоящими преступниками считать.
— А если останешься, думаешь, они тебя по головке гладить придут?
В словах Алёши была какая-то правда. Надо было, как учил меня папа, всё обдумать и взвесить, но Алёша стоял надо мною и толкал меня в плечо.
— Ну, — говорил он, — ну же! Думать некогда. Пошли.
— Искать будут.
— Пускай ищут. Таких ребят, как мы, в Москве целый миллион.
Я вовсе не считал, что таких, как я, в Москве целый миллион, но сейчас не время обсуждать это.
— Найдут, — сказал я. — Всю милицию на ноги поднимут, а найдут.
— Как же! С собаками по твоему следу пойдут. Нужен ты им!
Он посмотрел на часы.
— В общем, ты как хочешь, а я на поезд могу опоздать.
Алёша выглянул в коридор.
— Никого. Бежим.
Я покачал головой.
— Да бежим, тебе говорят!
Он схватил меня за рукав, видно всерьёз решив сделать из меня то, что в протоколе называется «сообщник».
— Вечно тебя на аркане надо тащить! Вставай! Он потащил меня к двери, а я упирался, во что бы то ни стало стараясь остаться честным человеком.
Наши рюкзаки лежали у самой двери. Я уцепился за лямку рюкзака. Но это был лёгкий предмет, и Алёша продолжал тащить меня вместе с рюкзаком.
— Пусти! — упирался я. — Оставь!
Я ни за что не хотел покидать эту комнату и поэтому решился на последнюю меру.
— Товарищ старшина! — заорал я, но Алёша закрыл мне рот рукой и вытолкнул за дверь.
В коридоре действительно никого не было. Распахнутая дверь на улицу была в каких-нибудь трёх шагах от нас. Я думал, что Алёша тут же припустится бежать, а он задумался на секунду и опять повернулся к двери в комнату, из которой только что выпихнул меня. Я сразу кинулся обратно.
— Я, значит, беги, — зашипел я, стараясь оттолкнуть его от двери, — а ты в честные люди попадёшь?
— Дурак! — отрывая меня от дверной ручки, говорил он. — Вот дурак! Второго такого я… и в жизни… не… не видал… Рюкзак… рюкзак, понимаешь, захвачу! Не могу же я в лагерь ехать без рюкзака.
Наконец он оторвал меня и приоткрыл дверь. Но о том, чтобы схватить рюкзак, нечего было и думать: в комнату уже входил старшина.
И опять мы побежали. Алёше было хорошо: он бежал налегке, а я с грузом за спиной.
Мы остановились у новой стройки, и здесь произошло самое удивительное из всех событий этого дня. Я расскажу об этом, хотя уверен, что вы уже и сами догадались обо всём.
Алёша поднял с земли кусок проволоки и загнул один конец.
— Давай вернёмся на минутку. Попробуем рюкзак через окно утащить.
— Твой рюкзак — твоя и забота, — сказал я и повернулся, чтобы уйти и никогда не встречать этого мальчишку, но вдруг вспомнил и спросил: — А почему ты старшине адрес неверный дал?
— Почему же неверный? Дом восемь, квартира тринадцать.
— Хитёр! А ты знаешь, кто в квартире этой живёт? Образцовый ученик. Маменькин сынок.
— Путаешь ты, чудак человек. Никакой не маменькин сынок, а я там живу. Я, Алёша Петухов.
Он улыбнулся мне и, сказав: «Счастливо отдохнуть», — повернулся и пошёл обратно в сторону милиции. А я, может, только через минуту спохватился, что стою с открытым ртом. Я никак не мог сообразить, как могло получиться, что достойный подражания человек, давно ставший для меня домашним пугалом, и мальчишка, из-за которого я чуть в преступники не попал, — одно и то же лицо…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
На вокзал я приехал за двадцать минут до отхода поезда. Наши два вагона можно было заметить сразу: около них было празднично. Суетились провожатые, пестрели цветы, и сверкали трубы духового оркестра. Ко мне сразу подошла Валентина Степановна, наша старшая пионервожатая, и спросила, почему я один и почему я чуть не опоздал. Она смотрела на меня строго-престрого, только ей этим взглядом всё равно никого не удалось обмануть. Валентина Степановна была сестрой нашего Васи Спичкина, целый год грозилась выпороть его за двойку по математике, а вместо этого решала ему задачки по вечерам. Я собрался ответить что-нибудь правдоподобное, но тут, будто сорвавшись с цепи, загрохотал духовой оркестр. Все вздрогнули и старательно заулыбались. Валентина Степановна нагнулась ко мне, внимательно посмотрела на мои губы и, ткнув пальцем в мою рубашку, изобразила на лице знак вопроса. Но, видно решив отложить выяснение до той счастливой минуты, когда музыканты выдохнутся, она повернула меня лицом к вагонной площадке и подтолкнула в спину. Я понял, что своим костюмом порчу ей всё торжество, но не почувствовал никакой обиды. Ребята смеялись и что-то кричали мне вдогонку, братья Рыжковы гримасничали и извивались так, будто хотели вывернуться наизнанку, а я, не обращая на них внимания, прошёл а вагон, нашёл свободную верхнюю полку, забрался на неё и лёг, отвернувшись к стене.
