Николай Глебов - Карабарчик
Шли дни. В начале апреля солнце стало греть сильнее, и жители Мендур-Сокона все чаще и чаще выходили на солнечные склоны гор и в долину в поисках съедобной сараны17. Босые, полуголые ребята выскакивали из дымных аилов и, потоптавшись на талом снегу, стремительно бежали обратно к огню. С гор в долину скатывались быстрые ручьи, пенились возле серых угрюмых камней и, обойдя их, зарывались глубоко в рыхлый снег. На деревьях тихо звенели, соприкасаясь друг с другом и возвещая о приближении весны, ледяные сосульки. Начала зеленеть и наливаться соками лиственница, одеваясь в свой весенний наряд. Распускались вербы. Ярче отливали желтизной стволы акаций; кое-где виднелись бледно-розовые подснежники.
Б середине апреля хлынул в горы теплый ветер. Голубое, ясное небо раскрылось над тайгой, и, точно застывшие облака, засверкали на солнце Тигирецкие белки18.
Кирик с Темиром целые дни бродили по тайге, и мальчик с помощью охотника научился узнавать тайны леса, определять завтрашнюю погоду и находить путь по звездам.
Часто, сидя у таежного костра, Кирик вспоминал своего верного друга Яньку, добрую Степаниду и Делбека. Тяжелая жизнь на заимке Зотникова постепенно забывалась.
Глава шестая
В конце апреля в стойбище неожиданно явился Чугунный.
— Где живет Мундус? — спросил он проходившую мимо женщину.
Та ответила и с опаской посмотрела на незнакомого человека.
Не слезая с коня, Иван подъехал к дверям аила и крикнул:
— Эй!
На крик вышел Мундус.
— У тебя живет зотниковский приемыш?
— У меня мальчика нет.
— Ты Мундус?
— Я.
Чугунный выругался и слез с коня.
— Яжнай говорит, что парнишка у тебя. — Отстранив старика, Чугунный вошел в аил. — А-а, вот где ты, голубчик! — сказал он, увидев сидевшего возле очока Кирика. — Теперь, брат, от меня не уйдешь!
Кирик сделал попытку проскользнуть в дверь, но тяжелая рука Чугунного опустилась ему на плечо.
— Если вздумаешь бежать, свяжу арканом! — пригрозил он. — Будешь вести себя тихо — доставлю хозяину добром.
— Я не поеду на заимку! — Брови Кирика сдвинулись.
— А, да что с тобой разговаривать! — Схватив сопротивляющегося мальчика, Иван вынес его из аила.
Мундус бросился за ним.
— Оставь, не дам! — Старик уцепился слабыми руками за Чугунного и тянул его обратно к аилу. — Теми-ир! Теми-ир! Э-ой!
— Отойди, а то расшибу! — прошипел злобно Иван и поволок Кирика к коню.
— Э-ой! — послышалось невдалеке. Молодой охотник поспешно спускался с горы. Кирик, пытаясь вырваться из крепких рук зотниковского работника, бился в них, точно пойманная птица.
— Э-ой! Что случилось? — Запыхавшийся Темир подбежал к отцу.
— Найденыша отнимают!
Охотник повернул гневное лицо к Чугунному:
— Злая собака хватает сзади, плохой человек хватает за ворот. Оставь мальчика!
— А ты кто такой?
— Я тебе говорю: оставь! Ну! Отпустив Кирика, Иван шагнул к Темиру:
— В лепешку расшибу!
— Руки коротки.
— Ах, ты так! — Чугунный размахнулся, но в тот же миг сокрушительный удар в челюсть свалил его на землю.
С трудом ворочая языком и медленно поднимаясь, Иван произнес с угрозой:
— Ну, мы еще с тобою встретимся…
— Хорошо. — Темир взял испуганного Кирика за руку и увел в аил.
Вечером охотник долго совещался с отцом:
— Карабарчику оставаться здесь нельзя. Если его сегодня не увезли, завтра могут силой отобрать. Как быть?
Мундус поковырял в пустой трубке и задумался.
— Беда! — вздохнул он. — Все равно пытать будут: куда ребенка девали? — И, помолчав, спросил сына: — Русская избушка в Яргольском ущелье цела?
— Стоит. Недавно в ней ночевал.
— Карабарчика надо туда отправить. Место надежное, глухое.
— Правильно, отец! — Темир вскочил на ноги. — Дать мальчику продуктов, ружье и Мойнока. Пускай живет там до поздней весны, а дальше посмотрим. Стану охотничать в тех местах, и ему со мной веселее будет. Оставлять одного в тайге опасно.
Рано утром, когда жители стойбища спали крепким сном, Темир и Кирик вышли из Мендур-Сокона и направились на запад, в сторону Тигирецких белков. За ними, весело помахивая хвостом, бежал остроухий Мойнок.
Ночь лыжники провели у костра под пихтой, а утром двинулись дальше.
Часа через два достигли Яргольского ущелья и стали подниматься вверх по руслу реки. Чем дальше они шли, тем угрюмее становилась природа. Лиственницы теперь попадались редко. Не видно было осин и зеленого пихтача.
К вечеру путники вступили в сплошной кедрач. Стало холоднее. С далеких белков подул пронизывающий ветер; он нес с собой колючий снег и щемящий мороз.
Темир шел впереди, порой останавливался, поджидая Кирика. В сумерки они достигли охотничьей избушки. Крыши не было, но толстый потолок из молодых лиственниц мог выдержать метровый слой снега и свирепые бураны. Стены избушки состояли из массивных бревен высотой в пять-шесть рядов, и в одной из них была прорублена дверь, висевшая на крепких петлях. В противоположной от двери стене виднелось узкое окно, затянутое бычьим пузырем.
Отбросив от дверей снег, Темир с Кириком вошли в избу.
— Вот и жилье наше. Располагайся. Сейчас затопим печь, и будет тепло! — весело сказал охотник и, нашарив под нарами дрова, зажег огонь.
Мальчик с любопытством осмотрел внутренность избы, где он должен был провести неизвестно сколько времени, и, довольный результатом осмотра, сбросил с себя котомку.
— Ну, брат, Зотников тебя здесь не найдет, а Чугунный тем более! Живи спокойно. Изба надежная, дверь крепкая. Оставляю тебе пищу, порох и дробь, а для веселья — Мойнока. Ложись спать, — улыбнулся Темир.
Кирик долго ворочался на нарах и уснул не скоро. Оставаться одному в тайге ему не хотелось. Сказать об этом Темиру он не смел и только утром, за чаем, осторожно заявил:
— Помнишь, я говорил тебе, что у меня в Тюдрале есть друг Янька. Хорошо, если бы ты привел его сюда!
— А он пойдет?
— Явится. Только скажи, что, мол, Кирик зовет.
— Вот и хорошо! — Довольный Темир поставил чашку на нары. — Но в Тюдрале Янек много. Чей он?
— Сын бывшего работника Зотникова. Отца зовут Прокопием, а мать — Степанидой.
— А где сейчас отец?
— На войне.
— Хорошо, мальчик будет здесь через неделю, — кивнул головой охотник.
— А Степаниде скажи, что я ее часто вспоминаю. — Кирик поднял просветлевшие глаза на охотника. — Она нас с Янькой одинаково любит.
Через два дня охотник ушел. Стояла оттепель. Днем солнце высоко поднималось над Ярголом, бросая косые лучи в ущелье. Со склонов начал сползать рыхлый снег, обнажая выступы, покрытые каменной таволожкой и побуревшей травой. Проводив Темира, Кирик вернулся с Мойноком в избушку, растопил в котелке снег и сварил себе чай. Накормив собаку, улегся спать.
Далеко над белками плыла луна, проливая бледный свет на кедровый лес, растущий внизу, и на засыпанную снегом избушку. Ни звука. Лишь порой свалится снег с ветви и чудесным фейерверком рассыплются искристые снежинки.
В избушке тепло и сумрачно. Медленно догорают угли, и трепетный свет огня вспыхивает порой на закоптелых стенах, точно отблеск далекого северного сияния. В углу на нарах спит Кирик. Мальчик дышит ровно и глубоко, как человек, который, наработавшись за день, рад отдыху. Возле дверей, свернувшись в клубок, чутко дремлет Мойнок…
Спрятавшись за белками, луна исчезла. В ущелье стало темно. Казалось, все уснуло, только филин кружился неслышно в поисках добычи. Вскоре его зоркие глаза заметили зверя. Филин покружился над ним и, услыхав предостерегающее рычанье, скрылся в кедраче. Ночной гость — рысь остановилась на опушке леса и насторожила уши. Предутренний морозный воздух был по-прежнему чист и легок. Повертев круглой, как у кошки, головой, рысь стала приближаться к избушке. Здесь она когда-то находила остатки мяса и костей. Остановившись метрах в пяти от жилья, рысь обнаружила следы и вздыбила шерсть. Следы вели к жилью. Инстинкт предосторожности заставил рысь залечь в снег. В избушке было по-прежнему тихо. Прошел час. На востоке показалась бледная полоска света и, постепенно расширяясь, охватывала небосклон. Начало светать. Голодная рысь приблизилась к избушке и прыгнула на крышу. Внизу, под потолочным настилом, послышалось рычанье, и Мойнок заскреб острыми когтями дверь. Рысь притаилась. Кирик проснулся и стал прислушиваться. Мойнок рвался из жилья, прыгал на нары, заливаясь неистовым лаем. Кирику стало ясно: рядом кто-то чужой, но выйти из избы и выпустить Мойнока он не решался. Если это враг, то в избушку он не попадет: прочные стены и дверь, висящая на крепких петлях, служили верной защитой. Зарядив ружье крупнокалиберной пулей, мальчик стал выжидать. Мойнок метнулся вновь на нары и, задрав морду вверх, яростно залаял.
