Рейф Ларсен - Невероятное путешествие мистера Спивета
– Ну, некоторые из нас явно придерживаются очень сильных версий происходящего – но это не значит, что ты должен непременно на них вестись, правда, Сэнди? – сказал Борис.
Сэнди смерил его взглядом, потом покосился на Стимпсона, который, судя по выражению лица, хотел вмазать ему прямо в нос, потом пожал плечами:
– О да, бесстрашный предводитель, это значит все, что ты захочешь. И да здравствует гибкость релятивизма!
Я не особо-то понимал, что происходит, но, кажется, мое понимание не было значащей частью общего уравнения.
– И вот наша маленькая просьба: завтра во время обращения президента к Конгрессу ты должен убедить президента держать в нагрудном кармане вот эту вот ручку. – Борис вручил мне ручку. – На колпачке у нее вмонтирована крохотная беспроводная камера. Если покрытие будет хорошим, это станет центральной частью нашего проекта «Глаза повсюду…»
– Проект национальной… – поправил Сэнди.
– «Глаза везде», – прошипел Борис.
Они яростно уставились друг на друга. Борис фыркнул.
– Но как я уговорю его ее взять? – торопливо спросил я, силясь предотвратить неминуемо назревающую драку.
– Ой, полно тебе, выдумаешь что-нибудь… – отмахнулся Сэнди. Он сложил руки под подбородком, наклонил голову набок и заговорил писклявым девчоночьим голосочком: – «Прошу вас, мистер президент, возьмите, пожалуйста… Это моего покойного папочки… так много бы значило для него… он был таким пылким вашим поклонником… без ума от войны в Ираке… ну и так далее». Они такое дерьмо проглотят и не поморщатся.
– Проглотят как миленькие, – сказал Фаркаш.
– Хау! Хау! – воскликнул Сэнди.
– Хау! Хау! – присоединился доктор Йорн.
– Хау! Хау! – вскричал Фаркаш.
– О, хау-хау-хау! – проухал Сэнди и вдруг пустился в какой-то странный медленный танец, покачивая бедрами, как будто крутил хула-хуп. Остальные присоединились к нему, и скоро все уже танцевали – крутили бедрами с воображаемым обручем, подходя все ближе ко мне и покачивая головами с таким видом, точно знают что-то, чего не знаю я.{213}
Один Борис не танцевал.
– Вот, – сказал он и положил мне на ладонь что-то маленькое. Значок с красной буковкой М.
– Ух ты, спасибо! – Я прикрепил его себе на лацкан. Теперь я один из них!
Борис показал на домового воробья.
– У нас даже в нем стоит камера – записывает все, что он видит.
Мы посмотрели на воробья, неподвижно сидящего на своей ветке. Воробей смотрел прямо на нас.
– Тот отчет, что мне принес Фаркаш, – начал я. – Откуда вам известно про стаю воробьев в Чикаго?
– Глаза повсюду, – отозвался Борис, все еще глядя на воробья.
Я потер нос и смахнул слезы.
– Значит, вы знаете и про…
– Мерримора? – спросил Борис. – Он жив. Чтоб такого убить – одного купания маловато.
– Ой, – только и вымолвил я.
Борис заглянул мне в глаза.
– Это не твоя вина, – твердо заявил он. – Не твоя.
– Ой, – повторил я. К глазам неудержимо подкатывали слезы. Я сделал глубокий вздох. По крайней мере «убийцу» можно из списка вычеркивать.{214}
– А моя мать и правда не приехала?
– Хотел бы я, чтобы она приехала, приятель, – вздохнул Борис. – Она не была на наших собраниях уже десять лет.
Мы с Джибсеном ждали в Каретном сарае. Я лежал на кровати, облаченный в новый смокинг (с булавкой на лацкане). Джибсен одержимо расхаживал по комнате взад-вперед. Я еще не видел его настолько на взводе. Пришепетывание у него разыгралось вовсю – и он в первый раз за все это время вроде бы как его замечал: старался с ним бороться, а в результате все время задыхался.
Он то и дело включал телевизор, лихорадочно переключался с канала на канал и снова раздраженно выключал.
– А чего вы ищете? – наконец не утерпел я. – Не отменили ли речь?
– Как будто ты хоть что-нибудь знаешь об этом городе! – фыркнул Джибсен, в очередной раз выключая телевизор. – Тут все очень быстро меняется. Заруби себе на носу. Происходит что-нибудь новенькое – и бац! Нас из программы вырезали. Какие-нибудь дети умирают, кто-нибудь попадает в больницу, и наука уже ничего не значит. Нельзя упускать шанса, уж если он тебе попался.
Потом Джибсену позвонили. Он так ждал «звонка оттуда», что от нервов уронил мобильник, пытаясь его открыть. Но как оказалось, звонок был и впрямь «оттуда». Джибсен завопил на меня, чтоб я поднимался наконец – что было нечестно с его стороны, потому что я и так уже поднимался, просто человеческие мускулы не настолько быстро работают. Тот еще все-таки гад этот Джибсен.
Стимпсон ждал нас на улице с машиной. Когда я садился, он быстро показал на нагрудный карман и поднес палец к губам. Я кивнул, нащупывая в кармане брюк ручку с камерой. По крайней мере, я приложу все усилия к тому, чтобы Мегатерии могли мною гордиться. Это мои последние союзники. И хотя я все равно не понимал их замысла, но твердо решил, что сделаю все от меня зависящее, чтобы план «Глаза повсюду! Глаза нигде!» увенчался ошеломительным успехом.
Полиция оцепила огромный район вокруг Капитолия. Гигантский купол был залит светом – совсем как космический корабль в фильмах – и я подумал, интересно, а трудно ли так спроектировать такой купол, который в случае войны и впрямь взмоет в небо?{215}
Наконец мы подъехали к зловещим воротам с юга от Капитолия. Их охраняли двое военных в пуленепробиваемых жилетах и со здоровенными черными автоматами в руках. При виде автоматов я, само собой, сразу же подумал о Лейтоне. Ему бы эти парни понравились. Да ему бы все в целом понравилось: автоматы, и готовый взмыть в небо купол, и президент, нетерпеливо ждущий нашего прибытия. Как бы мне хотелось, чтоб Лейтон сейчас сидел рядом со мной!
Стимпсон опустил окно и что-то сказал одному из охранников. Вид у него был совершенно спокойный и собранный, как будто его ничуть не пугали все эти ружья прямо у него перед носом. Второй охранник с большим зубоврачебным зеркалом проверил, нет ли под нашей машиной взрывчатки.{216} Еще кто-то проверил салон. Через минуту нам махнули, что можно ехать, и мы подкатили к боковому входу в здание Капитолия.
Когда мы вышли из машины, нас тут же встретил какой-то человек с папкой в руках. Это оказался мистер Суон. Он наклонился ко мне и произнес с сильным южным акцентом:
– Добро пожаловать в американский Капитолий, малыш. Президент очень рад, что ты смог присоединиться к нему в день двести семнадцатого доклада Конгрессу о положении дел в стране.
Улыбка у него была очень славная, но насквозь фальшивая.{217}
Джибсен что-то спросил у мистера Суона, и тот яростно закивал:
– Да-да-да.
При этом он папкой тихонько давил мне на спину, направляя ко входу. Я ужас как разозлился. Спасибочки, я как-нибудь и сам знаю, где тут вход!
Дальше надо было пройти через металлодетектор. Я вынул ручку из кармана и положил в пластиковый поднос, который провели через рентгеновский аппарат, а потом ее взял охранник в пуленепробиваемом жилете. Сердце у меня так и оборвалось. Сейчас меня обвинят в шпионаже, бросят в тюрьму, а «Проект национальной безопасности» рухнет, и Сэнди разозлится, что народ так и не осознает, что живет в пещере, а Борис во мне разочаруется. «А ведь подавал такие надежды, – задумчиво скажет он много лет спустя. – Но для такой работы не годился. Оказался не тем, кем мы его считали».
Охранник повертел ручку в толстых пальцах.
– Отличная ручка, – сказал он и вернул ее мне.
– Ручка отличная, – тупо повторил я и заторопился прочь.
Джибсену не так повезло. Он никак не мог пройти через металлодетектор. Вывернул все карманы, под конец даже сережку снял, но машина по-прежнему завывала всякий раз, как он пытался пройти.
– Господи Иисусе, издеваешься ты надо мной, что ли! – простонал Джибсен. Охраннику пришлось обыскивать его вручную, и Джибсен ужасно злился, а охранник все объяснял, что, мол, это стандартная процедура. Я надеялся, что охраннику Джибсен не нравится.
Дожидаясь, пока они там закончат, я рассматривал коробку со всякой всячиной, конфискованной у посетителей. На вид – ровным счетом ничего опасного: крем для рук, банки газировки, сэндвич с ореховым маслом и джемом. Но, наверное, работа террориста как раз и предполагает умение делать бомбы из крема для рук.
Наконец Джибсен, весь красный и сердито бормочущий себе под нос, вырвался от охранников, и мы пошли за мистером Суоном через несколько длинных коридоров. На ходу он показывал нам некоторые комнаты, но сам все шел-шел-шел, не сбавляя шагу. У всех, кого мы встречали, на шее была лента с именной карточкой, а в руках – папка. Сплошные папки да ленты. Сплошное мельтешение туда-сюда. И вид у всех был несчастно-озабоченный. Не то чтобы совсем остро-несчастный, скорее – выражение привычного отвращения к происходящему. У доктора Клэр часто бывало такое лицо на воскресных службах в церкви.
