Владислав Крапивин - Мальчик со шпагой
"Почему не встанут? Почему не заступятся?" – отчаянно думал Серёжа.
– Они и вправду так, – сказал кто-то. – Денег не бросят, а билет рвут. Вот у меня теща водителем работала…
– Да бросьте вы, не все же такие. Мальчик-то симпатичный, он не будет…
Уже со слезами мальчик сказал всем людям:
– Я же не виноват, что деньги сразу в кассу ускочили!
И сестренка его, поднявшись с сиденья, крикнула:
– Он даже не четыре копейки бросил, а пять!
Этот крик словно сорвал предохранители. "Пять!" – отдалось в Серёже. Так же, как раньше. Как в те дни, когда, готовясь к боевому броску, давал он себе стартовый отсчет.
А Севастополь?
Тетка не пускала мальчишку. Она упивалась злобой своей и мясистой силой.
– Пусть докажет! Я видела, что не бросал!
"Четыре!"
Девочка заплакала и побежала к брату. Пассажиры зашумели сильнее, но Серёжа теперь не слышал шума. Все еще надеясь на что-то, он глянул на дядю Витю. Но тот был закрыт журналом, как стеной.
"Три!"
Девочка попыталась оторвать толстые теткины пальцы от брата, но та оттолкнула ее плечом. Кто-то поднимался с сидений. Но проход к передней кассе был еще свободен.
"Два! Один…"
И будто со стороны он услышал свой голос:
– Не трогать!
Эпилог. БАРАБАНЩИКИ, МАРШ!
Мраморные колонны разрушенной базилики – древнего храма в Херсонесе – кажутся с моря белыми свечками. Словно кто-то расставил их среди желтых камней. А море – синее-синее, и лишь у самого борта лодки оно как бутылочное стекло. В этом зеленом стекле висят медузы, похожие на большие прозрачные пуговицы. А ближе к берегу просвечивают бурые и косматые, как шкура мамонта, водоросли. Они качаются туда-сюда вслед за волной.
Ялик, стуча мотором, шел вдоль берега и постепенно подбирался все ближе к скалам. Наконец человек, сидевший на корме, сказал:
– Хватит. А то тюкнемся килем о камни.
Другой человек, молодой и веселый, поддержал его:
– Точно. А ну десантируйтесь на берег! Тут глубина по колено… Эй, лодку перевернете!
Два мальчика охотно гаркнули "ура" и с борта прыгнули в море.
Глубина оказалась не по колено, а выше пояса.
– Ой-ей-ей! – завопил темноволосый мальчишка с острыми лопатками под белой сетчатой майкой. И обернулся к шлюпке. – Ладно, Сашенька, припомним! А еще брат… Я вчера весь вечер штаны гладил!
Старший брат с шутливым раскаянием сложил на груди ладони:
– Ей-богу, не виноват. Здесь рефракция, преломление света в воде, а я не учел. Казалось, что совсем мелко.
– Рефракция… – проговорил братишка. – Знаю я вас, физиков…
Другой мальчик сказал:
– Саш, это он не из-за штанов. Это он боится, что письмо для Наташки в кармане размокнет.
Он тут же заработал полновесную порцию соленых брызг и, хохоча, кинулся к берегу, чтобы спастись от более страшной мести.
– Генка, Сергей! К обеду будьте дома, а то тетя Лиза вам покажет! И не лазьте на глубину! – крикнул Саша мальчикам.
И ялик стал уходить.
По камням они выбрались на узкий галечный пляж в тени желтого ноздреватого обрыва. Отыскали местечко, куда из-за каменистой кромки берега падало солнце. Скинули шорты и разложили на солнышке. Генка вынул из кармана мокрый, сложенный вчетверо листок, выразительно глянул на Серёжу, развернул бумагу и расстелил на камне, придавив уголки голышами. Сквозь изнанку листа проступали чернильные буквы.
Было еще раннее утро, и на пляже стояла влажная прохлада. Зябко передернув плечами, Серёжа стал выжимать на себе подол рубашки.
Генка сказал:
– Жди теперь, когда все высохнет…
– Можно выжать и надеть, – предложил Серёжа.
– Ага! И ходи потом в жеваном.
– Все равно к концу дня и штаны и рубаха всегда мятые, – рассудительно заметил Серёжа.
– Это у тебя. Потому что карманы набиваешь.
Серёжа промолчал. Встал на колени и запустил руки в мелкие камушки.
Это лишь на первый взгляд казалось, что на берегу простая галька. На самом деле прибой перемешал с обломками камней обточенное бутылочное стекло, кусочки мрамора от херсонесских дворцов, сухие крабьи клешни, позеленевшие пуговицы с якорями, мелкие ракушки, автоматные гильзы, человеческие кости и осколки древних амфор. Куда ни шагни – находка.
Правда, сейчас Серёжа не подбирал все подряд. А в первые дни карманы у него просто трещали. Саша даже посоветовал ему надевать длинные штаны, подвязывать у щиколоток веревочками и полностью загружать трофеями штанины.
Смех смехом, а вот и сейчас попался осколок горлышка от кувшина. Сверху выпуклый ободок, а под ним волнистый узор.
– Ген, смотри…
Генка с вежливым интересом посмотрел и признал, что находка стоящая. Потом со вздохом сказал:
– Давай уж выжмем да оденемся. Не сидеть же до обеда.
Минуты через три по лестнице, вырубленной среди желтого ракушечника, они выбрались наверх. Здесь уже начинался зной. Нагревались глыбы развалин. В сероватой, с мелкой россыпью желтых цветов траве заводили песню кузнечики. Пахло сразу водорослями, теплой травой и сухой пылью древних камней.
Ребята поднялись на холм к сигнальному колоколу, висевшему на квадратных каменных столбах.
– Ого… – сказал Серёжа.
На зеленой от старости кромке колокола кто-то белой краской написал:
НАТАША
Вчера еще надписи не было.
Можно было бы спросить Кузнечика: "Не твоя работа?" Но нет уж, хватит дурацкой шутки насчет письма.
Генка тоже увидел надпись. Глянул на Серёжу и промолчал.
Они сели на фундамент дома, в котором две тысячи лет назад жил не то винодел, не то гончар.
Распахнулась перед ними громадная синева. На краю этой синевы маячил одинокий сторожевик – он казался крошечным и прозрачным.
Донеслась еле слышная перекличка горнистов: в Северной бухте на боевых кораблях поднимали флаги.
А впереди был бесконечный день, полный веселого солнца, плеска воды, неожиданных событий и удивительных находок…
Генка неловко завозился на камне, вытащил из кармана мокрый помятый листок. Развернул на колене и прикрыл его ладонями.
– Письмо я вчера еще отправил, – сказал он тихо. – А это… Это я сочинил так… Про нас…
Серёжа чуть встревоженно молчал и ждал. Генка был какой-то очень уж серьезный.
– Это песня? – спросил наконец Серёжа.
– Нет… Это просто стихи, наверно. Ну, не совсем стихи. Я не знаю, что получилось.
– А можно? – Серёжа нерешительно потянулся к листку.
Генка вскинул обеспокоенные, почти жалобные глаза.
– Смеяться не будешь?
– Я? – искренне удивился Серёжа. – Когда я смеялся?
– Да… А над письмом…
– Ген, – испуганно сказал Серёжа, – я же так, по глупости. Ну, язык подвернулся… Ну, я же не знал, что ты обидишься…
Генка молчал, покусывая губы.
Серёжа зажмурился и сказал:
– Кузнечик, прости…
Генка словно встряхнулся.
– Да ты что! Я же не поэтому. Боюсь я… Ты уже спал, а я писал, писал. Коряво получилось. Хотел, чтобы хорошо, а… Ну, бери.
Он сам положил Серёже на колени обмякший прохладный листок. Серёжа увидел лиловые расплывшиеся строчки:
Над крепостью старой качнулась звезда,
Хотя была тишина.
И все еще людям грозила беда,
Всеобщая, как война…
Тревога мягко накрыла Серёжу, словно холодная тень. Генка писал о сказке – немного запутанной и странной. Она придумалась, когда ехали в Севастополь. Но это была не совсем сказка, потому что речь шла о Генке и Серёже. Будто они вдвоем попали в старинный город у моря – знакомый и в то же время фантастический. И вдруг Серёжка исчез. Словно обиделся на Генку непонятно за что. Он ушел, не оглянувшись, вдоль бесконечного пляжа, затерялся среди людей. А люди были встревожены, и предчувствие близкой беды проносилось по улицам, как порывы предгрозового ветра. Это предчувствие задело и Генку, но больше всех тревог мучило его одно: где Серёжка? Куда он ушел? Почему ушел?
Опустевшими пляжами, заросшими улицами, по каменным плитам и лестницам, на которых шуршали сухие листья, Генка шел, шел и добрался к вечеру до старой крепости. И там на каменном козырьке стены он увидел Серёжку. Забрался к нему, встал сзади и чуть сбоку. Спросил тихо:
– Зачем ты ушел?
Серёжка обернулся. Сначала вздрогнул, а потом узнал Генку и улыбнулся. И сказал:
– Вот хорошо. А я шел, шел, потом оглянулся, а тебя нет. Думал, ты тоже идешь, а тебя нет. Забрался сюда и стал ждать. Я знал, что придешь.
И вечер сделался обычным вечером, за которым приходит спокойная ночь, а потом хорошее солнечное утро. И стало ясно, что предчувствие беды – пустой страх из-за глупых выдумок и нелепых слухов. Потому что когда встречаются друзья, несчастья отступают и прячутся с глаз… Вот об этом были Генкины стихи.
Серёжа не знал, как они написаны: коряво или наоборот – звонко и отточенно. Он просто увидел странный город, ощутил Генкину тревогу и тоску. И обрадовался встрече. И даже в горле заскребло, когда прочитал:
