Собрание сочинений Яна Ларри. Том второй - Ларри Ян Леопольдович
Но все-таки ты запомни, как выглядят собачки, и на всякий случай познакомься с ними.
Когда ты прилетишь на Луну, они уже не залают на тебя, не укусят, а подойдут, понюхают, повиляют хвостиками и скажут по-своему, по-собачьи:
— О, как мы рады, что на Земле выросли такие хорошие ребята!
Но мы еще не простились с Куком и Кукки, а они, как видишь, посматривают на ракету из кармана профессора и, кажется, спорят.
Ну, конечно, спорят.
— Не пущу, Кук! Не смей! Сиди смирно! — кричит Кукки, удерживая храброго братца.
А Кук смотрит на космическую ракету, не спуская с нее восторженных взглядов.
— О, — стонет Кук, — вот это приключение! Клянусь лакированными сапогами, это уже будет у меня самое настоящее, самое опасное приключение. Пусти, — рвется он из рук Кукки. — Я никогда еще не был на Луне.
— Ах, Кук!
— Ни слова больше! Лечу и никаких «ах»! — и Кук начал карабкаться, проворно выбираясь из кармана профессора.
— Кук, милый, ну что тебе нужно на Луне?
— Молча-а-а-ать! — страшным голосом крикнул Кук. — Кто я? Мужчина или трусливая девчонка? Даешь Луну!
Он уже выбрался из кармана и приготовился прыгнуть на землю, но тут профессор опустил руку и осадил нашего храбреца, засунув его в карман поглубже.
— Фьюрлить! — свистнул Кук, найдя дырочку в кармане профессора. — Вот неплохая дверь. За мной, Кукки! — и нырнул головой вниз.
— Ах, — вскрикнула Кукки, падая с братцем на землю.
— Вперед! — закричал Кук. — Нас ждут еще такие приключения, каких ни одна Луна не увидит!
И Кук помчался вперед, увлекая за собою сестренку и весело посвистывая:
— Фьюрлить! Фьюрлить! Фьюрлить!
ГРУСТНЫЕ И СМЕШНЫЕ ИСТОРИИ О МАЛЕНЬКИХ ЛЮДЯХ
Юрка
Юрке девять лет, и хотя такой возраст очень даже неприличный для сознательного пионера, но в этом Юрка совсем не виноват.
Во-первых, Юрку никто не спрашивал, когда он хочет родиться, а во-вторых, он знал доподлинно, что слезами горю не поможешь.
Эту обиду он носил в своем сердце так, как и надлежит сознательному пионеру: молча и не жалуясь.
Правда, временами обида становилась нестерпимо острой и колючей, — что чаще всего случалось по субботним вечерам, когда отец начинал рассказывать после ужина о годах гражданской войны, о битвах и походах — вместе с Красной Армией — в степях Кубани и Дона, — тогда Юрка завистливо глядел в отцовский рот и думал с досадой:
«Ну, ах как задается этот отец… Ах, как он отчаянно хвастает!..» — и, презрительно шмыгая носом, вставлял небрежно:
— Гм… жаль, что я в ту пору был еще непригодным для борьбы… Право, жаль!.. Мне думается, парочку генеральских полков мне удалось бы разогнать… Как ты думаешь?..
Отец на это ничего не отвечает, — он улыбается, смотрит с каким-то особенным вниманием поверх Юркиной головы в угол, где точно лев с седою гривой висит мудрый Маркс, и левой рукой треплет Кадета — серую дворняжку, допущенную в комнаты за прежние заслуги в Красной Армии.
У Кадета пробито правое ухо, уничтожен при помощи кипятка когда-то пушистый хвост, а все собачье лукавство вселилось в левое око, ввиду совершенного отсутствия в надлежащем месте правого глаза.
Кадет любит вспоминать эпоху гражданской войны, но, не имея природных данных передать свои впечатления и воспоминания общепринятым способом, Кадет имеет привычку вспоминать прошлое изумительно тонким визгом.
Подобные собачьи излияния отец называет:
— Мемуары [1] Кадета.
И, представьте, какая-то облезлая собака с откушенным хвостом и всяческими недостатками имеет собственные мемуары о великих боях, а он — Юрка — даже во сне ничего такого не видел.
Ну, уж большей обиды для своего пионерского сердца Юрка никак не мог представить, а потому ходил по дому с сильно потревоженной душой.
Порою покой Юрки мутила завлекательная книга «Красные дьяволята», в которой описывались удивительные приключения двух подростков, геройски сражавшихся с врагами рабочих.
После чтения «Красных дьяволят» Юрка с мрачной решимостью спускался во двор и открывал партизанские действия против Жоржиков и Сержей — сыновей торговцев, считая их — на законных основаниях — злейшей белогвардейщиной.
Он загонял их за мусорный ящик и молча бил «контрреволюцию» по носу, пока из ноздрей не показывалась густая краска, а совершив правосудие, исчезал с быстротой партизанского отряда.
Временами Юркина душа просила великого исхода. В эти дни он собирал войска, разбивал их на красных и белых и открывал во дворе самые решительные сражения, покрывая неувядаемой славой оружие красных «героев».
Правда, «белые» упорно не хотели признавать себя белыми, но это им помогало очень мало — Юрка истреблял «белых» беспощадно, не считаясь с дипломатическими увертками «врагов», истреблял так ревностно, что после сражений на поле битвы оставались только раненые и побитые; брать в плен Юрка считал ниже своего достоинства.
Выбранный общим собранием «славных буденновцев» на должность командарма всеми вооруженными силами жилкоопа «Надежда», Юрка, присвоив себе фамилию — Юрий Железняк, командовал всеми партизанскими силами двора с присущей Юрке доблестью и в битвах не щадил своего носа и жизни.
Были и огорчения у Юрия Железняка.
— Ну сами подумайте, разве не станет больно на душе, когда самые «настоящие белые» — Жоржики и Сержи отказываются принимать участие в великих сражениях классов?
Жоржики и Сержи очень хорошо знали, как пахнет порох, а потому исчезали со двора задолго до открытия военных действий.
А жаль! Это были бы самые добросовестные белые.
Отказываясь от открытых действий, они вели против Юрки самую гнусную агитацию, подрывая его авторитет, как командарма, на каждом шагу.
— Юрка, дрянная фигурка! — кричали они, подпрыгивая на одной ножке и показывая командарму чрезвычайно оскорбительный язык.
А так как Юрка обладал революционной и смелой душой, то он не мог спокойно отнестись к этому проявлению «контрреволюции» и искоренял зло самым добросовестным образом.
Однажды, во время последнего и решительного боя под лестницей, Юрка почувствовал, как чьи-то сильные руки подняли его и понесли вверх по лестнице. Оглянувшись, он увидел добродушное лицо отца и глаза, полные укоризны и упрека:
— Э, парень, так нельзя… Где ж это видано, чтобы сознательный пионер занимался дракой… Ишь, гусь какой…
Юрка здорово-таки сконфузился, но все-таки попытался сохранить чистоту своих позиций дипломатической фразой:
— Да-а… А если они нэпы, так, по-твоему выходит, их нельзя истреблять?..
— Чудак ты! — улыбнулся отец. — Однако не смей больше драться… Нехорошо так…
Юрка нахмурился и, взглянув на своего малосознательного отца, буркнул недовольно:
— Ладно!..
В комнатах летом невыносимо скучно.
Солнце целыми днями лежит ленивыми, дымящимися полосами на белом полу и переливается пыльной радугой.
От солнца пол становится горячим, и в комнатах к полудню густо, качается духота.
Мать с утра бренчит на кухне посудой и нехотя поругивается с бабушкой, а перед скучающими глазами Юрки бьется о стекло глупая муха и наполняет комнату противным жужжаньем.
Юрке она ужасно надоела; он берет муху двумя пальцами и кидает с удовлетворением в серебристые сети паука.
— Пусть паучок подкормится, — беззвучно шепчет Юрка и чувствует, что мухи ему совсем не жалко, а вот — ни столечко…
Не считая вполне удобным для себя присутствовать у паука на завтраке без приглашения, Юрка тихонько качает головой, отходит к окну и задумывается…
Ну, вот — удивительно, как странно устроена жизнь. Взять хотя бы Юрку к примеру: активист, стопроцентный общественник, не любитель сидеть сложа руки и самый что ни на есть пионер из пионеров, вынужден капитулировать перед летним бездельем и задавать себе тоскливые вопросы:
