Василий Смирнов - Ребята Скобского дворца
В ближайшей аптеке Царю перевязали руку.
— Кость не тронута, — успокоил его студент-медик с повязкой Красного Креста на рукаве. — Счастливо, парень, отделался!
Окрестные улицы по-прежнему были переполнены народом. Все говорили о том, что произошло на Невском. Одни ругали Временное правительство. Другие во всем винили большевиков, и таких было больше.
Медленно Царь плелся домой, думая, остался ли в живых Володя. Все время они были вместе, а когда началась стрельба, растерялись.
Если бы не раненая рука, он прицепился бы на подножку переполненного трамвая и добрался бы до Галерной гавани, а там рядом... Теперь же пришлось весь длинный путь проделать пешком.
К радости Царя, дома его встретил встревоженный Володя Коршунов.
— Живой?! — Взглянув на забинтованную руку, покачал курчавой светловолосой головой. — Сволочи! — с негодованием сказал он. — Мы же шли мирно. Никому не угрожали.
Володя торопливо шагал по комнате, стараясь успокоиться.
— Видишь, Антип, чем нас Временное правительство угощает? Свинцом! Но теперь мы, большевики, выйдем на улицы не с просьбой! Мы добьемся! Власть будет в руках рабочего класса!
Царь не вставал с табуретки. Голова у него кружилась, во всем теле чувствовал он слабость.
— Ничего... Поправишься... — постарался успокоить его Володя, видя, в каком состоянии находится Типка. — На произвол судьбы тебя раненого не оставим, поможем... — И снова повторил: — Мы, большевики, свое возьмем. Народ теперь дюже осерчал. Льстивым словом и пулей его не успокоишь.
Царь хотел идти за кипятком в чайную, но Володя решительно уложил его на свою постель.
— Будешь спать здесь. На сундуке-то тебе жестковато.
Сам сбегал в чайную. Где-то раздобыл краюшку хлеба. И, вернувшись, разделил хлеб на две равные доли.
— Беру я тебя на полное иждивение. А завтра поговорю на заводе в комитете. Наши помогут.
Поздно вечером, когда оба поужинали и собирались ложиться спать, в коридоре громко прозвенел звонок.
Пришел военный патруль и с ним двое в штатском.
Володе Коршунову предъявили ордер на арест.
— Это по какому праву? — запротестовал вспыхнувший Володя.
— По такому, что вы большевик, — заявил человек в гражданской одежде, выделяясь своей военной выправкой.
Володя не спеша снова прочел ордер, вернул его и, криво усмехаясь, сказал, обращаясь уже к Царю:
— Теперь свобода. Придется подчиниться.
— Вот именно, — подтвердил старший, — свобода, только не для немецких шпионов и предателей. А это кто? — Он глазами указал на Типку.
— Племянник, — неохотно буркнул Володя, одеваясь.
— Тоже... большевик? — заинтересовался старший, заметив у Царя забинтованную руку.
— Большевик, — подтвердил Царь.
— Ранили на демонстрации? — продолжал допрашивать его старший.
Но Царь больше не отвечал.
Бегло осматривая комнату, нашли разряженный браунинг. Старший немедленно забрал оружие.
— А что это за декларация? — спросил он, развернув Типкин список членов «партии ребят-пролетариев».
— Не трожь! — сказал Царь угрожающе.
— Удивительное дело, — бормотал пришедший, внимательно ознакомившись со списком, — большевистская зараза и ребят охватила.
— Не удивительно, а грустно, — поправил его человек в штатском и обратился к Типке: — Интересно, твоих это рук дело? Или тебя кто подучил?
Царь молчал.
— Придется и тебе прогуляться с нами, малый, — сказал старший Типке, забирая список с собой.
— Раненого уводите! — возмутился Володя. — Георгиевского кавалера... Защитника родины...
Но ему никто не ответил.
Володя ласково потрепал Царя по голове, и они вышли вслед за патрулем. Комнату опечатали. В этот же вечер Коршунова отвезли в «Кресты», а Царя, допросив, отпустили.
Ночевать Царь пошел в дежурку своего завода.
НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМОНа другой день, побывав на перевязке у врача, Царь отправился в Скобской дворец. Пошел он перед вечером с твердым решением зайти к Зубаревым, узнать о здоровье Фроськи и переслать ей в больницу письмо. Он помнил, как Фроська зимой упрекала, что он ничего ей не написал, находясь на фронте, и теперь намеревался искупить свою вину.
В боковом кармане гимнастерки у него лежало письмо, над которым он перед этим трудился часа два в дежурке завода.
Фрося! — писал Царь. — Меня на демонстрации ранили в руку, заарестовали и угрожали посадить в тюрьму, но отпустили. А Володю Коршунова засадили в «Кресты» за решетку и не отпустили только потому, что мы пролетарии и стоим за Ленина. Нашу «партию ребят-пролетариев» тоже хотят изничтожить. Забрали у меня список. Но мы все равно будем свергать буржуйскую власть. Так мне сказал Володя Коршунов. А Володе сказал Ленин. Жить мне теперь в Скобском дворце негде. Где я буду жить, я потом тебе сообщу. Ты не беспокойся и поскорей поправляйся. Нам с тобой предстоит о многом поговорить.
Твой друг Антип Царев.
6 июля 1917 года.
Во дворе Скобского дворца Царя окружили скобари. Слух, что его ранили на Невском во время расстрела демонстрации и вместе с Володей Коршуновым арестовали и посадили за решетку, волновал весь Скобской дворец.
— Из тюрьмы убежал? — цедил сквозь зубы Цветок.
Ребята внимательно разглядывали Типкину забинтованную руку. Вопросы сыпались со всех сторон.
— Зачем же мне бежать? — хмурился Царь. — Отпустили.
— На честное слово или так? — продолжал допытываться Цветок.
Глядели скобари на своего вожака с нескрываемым восторгом и явной завистью. Шутка ли сказать, Типка такой же скобарь, как и все они, а сколько в его жизни уже событий. Весь израненный — в ногу и в руку, воевал на фронте, и не простым солдатом, а разведчиком, спас своего командира и награжден «Георгием», убегал в свое время от царской полиции и вот вторично вернулся из-под ареста.
«Везет же человеку», — думал Ванюшка. Он не возражал бы, как и Типка, получить нетяжелую рану или посидеть и тюрьме, но судьба была к нему совершенно безразлична. Где бы он ни был, ничего с ним не случалось.
Цветок удивлялся. На месте Царя он сочинил бы историю, как подпилил решетку в тюрьме и потом спустился вниз по веревке, чтобы все ребята ахнули.
А Царь в это время думал, как бы поскорее избавиться от докучливых расспросов и подняться на пятый этаж к Зубаревым, передать письмо. Появившаяся среди ребят взволнованная Дунечка Пузина сообщила печальную весть:
— Наша Фрося-то в больнице совсем умирает.
— К-как умирает? — не своим голосом спросил Царь.
Ванюшка вздрогнул и побледнел.
— Тетушка Дарья пришла из больницы, так и грохнулась, завыла. В больнице сказали ей: «Не выживет, в огневице лежит и чуть дышит». — У Дунечки брызнули из глаз слезы.
— Выживет, — успокоил кто-то.
Но веселое настроение у ребят сразу угасло.
Уже темнело. Ребята расходились. С Царем остались только несколько человек.
Кто-то из них вдруг вспомнил:
— А ночевать-то ты где будешь, Царь? Ваша комната-то опечатана.
— П-пересплю где-нибудь, — мрачно отозвался бездомный Царь.
— Пошли ко мне... Ко мне... — наперебой раздавались голоса друзей.
— У нас ночуешь, — тянул Царя к себе Серега Копейка.
— Ночуй у меня, — звал Цветок, беря Царя за здоровую руку и намереваясь вести за собой. — У нас койка свободная. У нас не заберут.
Пообещав Цветку прийти к нему. Царь направился к подъезду у ворот, ощупывая в кармане заклеенный конверт с письмом. Смело одолел он два этажа. Но чем, выше, тем медленнее и нерешительнее становились его шаги. Размышлял Царь, как он заговорит с Зубаревыми. На подступах к пятому этажу шаги Царя стали совсем беззвучны. Он остановился на площадке, чувствуя, как у него бьется сердце и немеет язык.
На площадке мужество окончательно покинуло Царя. Постояв немного и видя, что никто не выходит, Царь медленно стал спускаться, ругая себя за нерешительность.
«Завтра кому-нибудь из девчонок доверю. Они отнесут», — думал он.
Внизу на лестнице он встретился с Ванюшкой.
— Ты чего здесь? — изумился тот.
— Ночевать иду... к Цветку, — сообщил Царь, не расположенный к разговору.
— Ночевать к Цветку? — изумился Ванюшка. — Да он... — С языка у Ванюшки чуть не сорвались разоблачающие Цветка слова, но он вовремя остановился: кляузничать он не любил. — Пошли лучше к нам. — Ванюшка потянул Царя к себе.
Мать Ванюшки была дома.
— Это я и Царь! — бодро сообщил он, переступая за порог. — Царь у нас ночевать будет. Можно?
Немного спустя Ванюшка с Царем сидели за столом.
— Ешь, не стесняйся, — потчевала Антипа Липа Николаевна, видя, что тот едва притрагивается к ужину и морщится: ломила и как в огне горела простреленная рука.
