Ричард Блэкмор - Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун
Вначале Дунов было не более дюжины, но они плодились и размножались просто на диво. То ли оленье мясо пошло им на пользу, то ли эксмурская баранина, а может, свежий ветер с вересковых пустошей подействовал на них самым живительным образом, но чем быстрее здоровели Дуны, тем быстрее увядала их дворянская честь. Когда они пожаловали в наши края, с ними были несколько женщин их круга, но время шло, и они стали похищать дочерей наших фермеров. Неволей иль волей попадали наши девушки в Долину Дунов, но, справедливости ради, должен признать, что слезы на их румяных щечках задерживались ненадолго.
Большинство наших мужчин, по сравнению с Дунами, выглядели просто недомерками. Конечно, физической силы нашему брату тоже было не занимать, но ростом, статью и обхождением мы не шли ни в какое сравнение с Дунами.
Если бы, в ответ на разбой, все честные люди договорились между собой и выступили разом, думаю, проклятую долину можно было бы взять штурмом, а незваных гостей выкурить из лесной дубравы. Но, отдавая должное благородному происхождению Дунов и жалея их за пережитые невзгоды, сквайры [15], фермеры и пастухи первое время только ворчали и предпочитали смотреть на безобразия сквозь пальцы, не принимать их всерьез. А сыновья и внуки сэра Энсора Дуна между тем подрастали, не чтя законов, не зная милосердия. И только когда их руки обагрились кровью, когда, заслышав самое имя «Дун», женщины стали прижимать к себе детей, а мужчины бледнеть от страха, тогда им стало не до смеха, и мы поняли, что дело зашло слишком далеко.
Кроме того, Дуны — я уже упоминал об этом — были, как на подбор, высокими, плечистыми, ладными, и любой из них мог поднять за один раз целых четыреста фунтов [16]. Если бы сын или внук старого Дуна, достигнув двадцати лет, не смог бы, стоя на полу босыми ногами, покрыть собою двери дома сэра Энсора, коснувшись плечами дверных косяков, а лбом — притолоки, его должны были бы выпроводить за Ворота Дунов и отпустить на все четыре стороны добывать себе хлеб честным путем. Двери те, к слову сказать, были шесть футов и один дюйм в высоту, и два фута два дюйма в ширину [17]. Я не только слышал, но и знаю — ибо с Дунами мне пришлось столкнуться довольно близко,— что никто из сыновей и внуков старого сэра Энсора — за исключением, пожалуй, только Каунселлора, которого оставили в долине за его ум, да еще двух — не более — молодых людей из их рода, — так вот никто из них не провалился на этом испытании и ни разу их не выталкивали за ворота Дунов на тяжкую стезю честной жизни.
Не скажу, чтобы я был большого мнения об этих молодцах, потому что если бы меня в мои двадцать лет прислонили к дверям сэра Энсора, так я вообще, пожалуй, ушел бы с дверями на плечах, хотя в ту пору я еще не вошел в спою полную силу. Я это говорю к тому, что лишь по сравнению с обычными мужчинами нашей округи Дуны выглядели настоящими великанами. Кроме того, их сызмальства обучали стрельбе из тяжелого карабина, и у них любой мальчишка мог попасть в голову кролика с расстояния в восемьдесят ярдов [18].
Итак, после всего, что я рассказал, любой из вас, любезные читатели, поймет, почему после смерти моего отца местные власти не осмелились предать дело огласке. Мы похоронили отца в скорбном молчании — молчали все, кроме моей матушки, а она рыдала, не переставая,— мы похоронили отца на маленьком кладбище нашего Орского прихода.
Глава 6
Я учусь стрелять
Мало что осталось у меня в памяти от той зимы — ведь в ту пору я был совсем мальчишкой — но я хорошо помню, как недоставало мне отца, когда я в одиночку гулял по вересковой пустоши, и особенно тогда, когда я ставил в снегу силки на кроликов и обучал всяким штукам нашу овчарку. Я частенько поглядывал на отцовское ружье, старинное ружье испанской работы, которым отец очень гордился. Я вспоминал о том времени, когда отец брал меня с собой, собираясь подстрелить кролика или благородного оленя, и потому вид ружья не вызвал у меня ничего, кроме горьких слез, и продолжалось это до тех пор, пока однажды Джон Фрай не снял его со стены и не сказал:
— Жаль, что батюшка твой не взял с собой эту штуковину в тот вечер, когда схватился с Дунами. Уж тогда-то он непременно спровадил бы на небеса парочку-другую негодяев, вместо того, чтобы отправиться туда самому. Э, паренек, да ты весь в слезах! Извини: кабы вовремя смекнул, нипочем не завел бы этого разговора.
— Джон Фрай, я не плачу. Дай мне ружье, Джон.
— Дать тебе ружье? Да ты его и к плечу-то не приставишь, оно для тебя еще слишком тяжелое.
— Это я-то не приставлю? Много ты понимаешь, Джон, — сказал я, беря ружье в руки. — Ну-ка, с дороги, Джон! Ты сейчас как раз напротив дула, а ружье, может статься, заряжено.
Джон Фрай резво отскочил в сторону, а мне захотелось пальнуть разик по дверям амбара, но Джон Фрай тут же отобрал у меня ружье и не позволил мне к нему прикасаться до тех пор, пока не опробовал его самолично, подстрелив из него здоровенную крысу. С того дня я начал обучаться стрельбе из большого ружья, отказавшись от бландербасса [19], предложенного мне Джоном Фраем. Мало-помалу я весьма понаторел в этом деле; во всяком случае, по дверям амбара я уже палил без промаха.
Наступил декабрь. Две недели прошло с тех пор, как отец сошел в могилу, и всякий раз, спуская курок, я мысленно посылал пулю в того, кто убил моего отца. Ружье было очень тяжелым, и каждый выстрел давался мне с величайшим трудом. Глядя на мои муки, Джон Фрай как-то ухмыльнулся и заметил, что его, мол, удивляет то, что ружье в моих руках вообще выстреливает. Но я усердно упражнялся, не обращая внимания на его подначки, и наступил день, когда у меня не осталось ни крупинки пороха.
— Мамочка, — обратился я к матушке в этот день сразу после обеда, когда она, глядя на меня, уже готова была сказать (она говорила это семь раз в неделю): «Скоро ты ростом догонишь отца. Подойди и поцелуй меня, милый!» — мамочка, если бы ты только знала, как мне нужен один шиллинг!
— Джек, пока я жива, лишний шиллинг у меня для тебя всегда найдется. Однако для чего тебе деньги, дорогой?
— Купить кое-что в Порлоке, мамочка.
— Что же ты собрался покупать, сынок?
— Может быть, я когда-нибудь расскажу тебе об этом, но, извини, не сейчас. Поверь, если я о чем и умалчиваю сегодня, так это только ради твоего блага и ради сестер.
— Нет, вы только послушайте его! Еще и молоко на губах не обсохло, а рассуждает, как шестидесятилетний. Ну ладно, поцелуй меня, Джек, и вот тебе шиллинг.
В то время я, как и всякий мальчишка, — если, конечно, это настоящий мальчишка, а не слюнтяй, — не любил целоваться и терпеть не мог, когда целовали меня. Но мне так нужен был порох, что я, пересилив смущение, поцеловал матушку, осмотревшись перед этим вокруг, чтобы наша старая служанка Бетти Максворти, не дай Бог, не увидела меня в эту минуту.
Матушка подарила мне полдюжины поцелуев и единственный шиллинг, а второго я попросить не решился. Я выбежал из дома с заветной монетой в кармане, вывел Пегги им конюшим, оседлал ее и, не предупредив матушку, поскакал по дороге, ведущей в Порлок. После гибели отца матушка так боялась той дороги, словно там за каждым деревом прятался убийца, и не отпускала меня гулять по ней дальше, чем за сотню ярдов от дома. Честно говоря, я и сам боялся дороги на Порлок многие годы. Но в тот самый первый раз, когда я отправился по ней самостоятельно, я не почувствовал вначале никакого страха, потому что за спиной у меня был бландербасс Джона Фрая. Я зорко поглядывал по сторонам, но до самого Порлока я не встретил никого, кроме овцы, пегого теленка да самого обыкновенного оленя, выглянувшего на минуту из леса. Прибыв в Порлок, я направил Пегги прямо к лавке мастера Пука.
Когда я со своим бландербассом появился на пороге, мастер Пук дремал за прилавком, укутавшись в шерстяной плед. Мастер Пук был робким человеком, единственным желанием которого было жить в мире и согласии со всеми и каждым, а я, надо сказать, был в ту пору выше и крупнее большинства мальчишек моего возраста. Когда мастер Пук открыл глаза и увидел перед собой вооруженную персону, он тут же юркнул под прилавок, прикрыв голову здоровенной сковородой: ему явно почудилось, что сами Дуны надумали почтить его своим визитом. Сказать по правде, ошибка лавочника польстила мне чрезвычайно.
— Чего вы так испугались, мастер Пук? Неужели вы полагаете, что я не умею обращаться с огнестрельным оружием?— спросил я, в шутку направляя на лавочника свой бландербасс.
— Господи, Джон Ридд, мальчик мой дорогой! — узнав меня, залепетал мастер Пук.— Убери ружье и ты получишь лучшее из того, что найдется у меня в лавке.
Лавочник мечтал только о том, чтобы я поскорее убрался со своим бландербассом. Никогда в жизни — ни до, ни после этого — не покупал я порох так дешево, так что за один-единственный шиллинг я купил его целых два пакета, таких больших, что пришлось навьючить их на Пегги, и впридачу я приобрел здоровенный кусок свинца. Мало этого, мастер Пук насыпал мне большой кулек конфет для Анни, и это, я полагаю, было от чистого сердца, потому что сестренка у меня была такая хорошенькая, такая добрая и славная девочка, что в нашем Орском приходе ее знали и любили все.
