Константин Сергиенко - Белый рондель
Тут уж не стал я думать, вышел и догнал горожанку.
— Сударыня, — сказал, — чем привлекло вас моё окно?
Она испугалась ужасно. Прижалась к стене дома, как будто я собирался её обидеть. Тут-то и появился Кривой Антс. С другого конца улицы он уже звал тревожно: «Анна, Анна! Tile äRa.»[6]
Мы объяснялись недолго. Девушка что-то лепетала про жёлтую портьеру, а Кривой Антс всё просил её отпустить, будто она совершила проступок.
Случай, разумеется, незначительный. Но не успели они уйти, как я понял, что лицо этой девушки как раз оттуда, из необъяснимого, наполнившего для меня город магией. Я разволновался ужасно. Следовало отыскать эту девушку, расспросить. Это оказалось нетрудно. Дерпт невелик, я быстро узнал, что Анна служит у рыцаря Трампедаха. Но большего сделать не удалось, на город навалился страшный мор. Умерли два постояльца-соседа, я спешно собрал кофр и уехал.
Теперь же судьба издалека, ещё с харчевни, направила мой путь к тому дому, где жила Анна.
Завернувшись в чёрный испанский плащ, я отправился на улицу Малой Звезды к монастырю святой Катарины. Освещения в городе по-прежнему нет, улиц цепями не перекрывают — словом, порядок отсутствует. Да и какой может быть порядок, когда вот-вот навалятся шведы, загрохочут пушки, запылают костры. Впрочем, если верить рыцарю Трампедаху, ливонцы готовят тихую сдачу.
Монастырь стоит тёмной громадой, близится полночь, а небо к западу ещё не угасло. В сухое время светлы июльские ночи. Монастырское здание я успел рассмотреть ещё днём. Скромное вознаграждение — и монастырский сторож всё рассказал о послушницах. Не забыл и про новенькую, которую привезли прошлой ночью. «Лиле́я! — умилялся сторож. — Уж так тиха, белолица!» — «Дворянских кровей?» — осведомился я. «Иных не берём», — заверил сторож.
Я без труда преодолел невысокую стену, и в тени крытой галереи приблизился к жилой половине. Окна келий выходили на аллею больших тополей, и, отсчитав нужное, я попробовал вскарабкаться на дерево. Это не сразу удалось, но с собой у меня была «миланская кошка», весьма удобный крюк на верёвке, благодаря ему я сумел подтянуться и нащупать ногой опору. Двигаться дальше было намного легче, и скоро я достиг уровня окна.
Верно ли сказал мне сторож? Я вижу, что рама раскрыта, а там белеет занавеска. Она уже спит. Что ж, не мудрено, час уже поздний.
У меня нет определённой цели — только убедиться, что Анна в монастыре. Быть может, её одолеет бессонница и она зажжёт свечу? Быть может, просто подойдёт к окну, чтобы вдохнуть прохладу? Но мне нужно, нужно увидеть её лицо.
Я устроился поудобней и приготовился ждать сколько возможно. Потом мне пришла мысль что-то бросить в окно, например сучок. Но нет, это её испугает. К тому же могут поднять тревогу, а мне вовсе не хочется иметь дело с монастырскими псами.
Клонит в дремоту. Я сижу, привалившись к шершавому тёплому стволу, и бормочу под нос: «Анна, Анна…» И видится мне её лицо, потом вся она в странном наряде, и будто бы это не Анна, а кормилица моя Хельга, и тихо она говорит про дивного Ванемуйне.
Когда Ванемуйне играл на свирели, птицы слетались послушать. И Мардус, тень человека, смотрел из-за кустов. Когда Ванемуйне играл на свирели, листья переставали шуршать. А Ванемуйне играл.
Вот смотрит он на большое дерево, и кажется Ванемуйне, что ветки с одной стороны короче, надо бы их удлинить. Тогда Ванемуйне играл такое, что малые ветки стремились к нему, вырастали и липа становилась стройней. Вот так Ванемуйне играл.
И Мардус, тот, что всегда вздыхает, слушал игру Ванемуйне. Он хлопал своими глазами и думал тяжкую думу. Ведь, как известно, Мардус всего только тень, а это не слишком приятно.
Вот и Медный Парень набрёл на волшебные звуки. Играй, Ванемуйне, играй! Даже Медному это приятно.
Когда Ванемуйне играл на свирели, пришли на поляну двое влюблённых. Они говорили между собой и даже свирель услыхали не сразу.
«Счастливые, — сказал Ванемуйне, — они не знают, как коротка песня».
И он заиграл так, что влюблённые стали путать слова, не понимали друг друга и вот рассердились. Девушка встала и убегает. Юноша хочет бежать вдогонку, но остаётся на месте: обидно ему, как непонятно сказала любимая.
«Так лучше, — сказал Ванемуйне, — согласия в любви достигают не сразу. Быстрое счастье непрочно, как одуванчик».
И Мардус, тень человека, спросил из-за кустов Ванемуйне: «Как мне и с кем мне достичь согласия?»
«Что мне ответить тебе? — сказал Ванемуйне. — Вот если б ты был моей тенью, тогда я бы дал тебе это согласие».
И Мардус ушёл, тяжело вздыхая и размышляя о том, как разыскать человека, кому он приходится тенью.
И что же, как не игра Ванемуйне, разбудила в нем это желание? Вот как играл песнопевец. Заслушался даже Медный. Медные руки поднял и помахал, словно крыльями. И кто его знает, может, хотел от земли оторваться тот Медный Парень.
Играй, Ванемуйне, играй!
Но вот… Но что это? Там брезжит свет. Глубокий порыв ветра взъерошил листву, обморочно качнулось дерево, и робкий свет проступил в темноте. Сжимаю руками ствол, подаюсь вперёд.
Сначала озаряется потолок, потом стена, и вот к столику возле окна подходит фигура в белом, садится и открывает книгу. Анна!
Она в белом одеянии послушницы, голова простоволоса. Не видя названия, по величине и цвету переплёта угадываю, что в руках у неё Agenda Parva, сборник молитв и библейских сказаний на эстонском наречии.
Как нежен её профиль, подхваченный снизу свечным сиянием!
Итак, она здесь, ночной визит в монастырь святой Катарины оказался успешным. Теперь мне осталось покинуть дерево и вернуться в дом Трампедаха. Всё обошлось без приключений. Правда, когда я преодолел забор, чья-то фигура мелькнула на противоположной стороне улицы. Я приготовил пистолеты, но встречи в ночи не случилось. Да и мало ли кто бродит сейчас по улицам, не всякий раз злой человек.
Шляхтич Кавалек словно обезумел. Сегодня чуть свет явился в дом Трампедаха и потребовал встречи со мной. Он выглядел возбуждённым, брякнул саблей об пол и заявил:
— Вы мне не представились, милостивый государь!
— Для этого вы меня и разбудили? — осведомился я.
— Вот именно! Я, как положено в приличных знакомствах, назвался вам сразу, но вашего имени до сих пор не знаю!
— Простите, сударь. Но я путешествую инкогнито. Вы можете называть меня просто Путешественником. И замечу также, что мне не нравится ваш тон.
— А мне ваш! — ответил воинственный гусар. — Вы намеренно не представились и тем самым показали презрение ко мне!
— Да полно вам, полно, — сказал я. — Спросите хоть у рыцаря Трампедаха. Он тоже зовёт меня Путешественником.
— Мне дела нет до рыцарей! — распалялся Кавалек. — Я шляхтич в пятом поколении, и, если меня оскорбляют, я могу постоять за себя!
— Да кто же вас оскорбляет, пан Кавалек?
— Недостаточно разрядиться павлином, чтобы скрывать своё имя! Я требую, чтобы вы тотчас назвались и принесли извинения! — кричал Кавалек.
— Я уже назвался вам Путешественником. Большего сказать не могу.
— Вы издеваетесь, пан! У каждого человека есть имя!
— Но ведь я уже сообщил, что путешествую инкогнито.
— А умирать вы тоже собираетесь инкогнито? — ядовито осведомился Кавалек.
— Что вы имеете в виду?
— Если вы не представитесь, мне придётся вас проучить, милостивый государь!
— Да за что же, ясновельможный пан, вы собираетесь меня проучить?
— За то, что вы не представились!
— Послушайте, пан Кавалек, вы мне надоели.
— Ах, так! — закричал он. — Я вызываю вас на дуэль!
— Час от часу не легче, — пробормотал я.
— Драться, пся крев! Выбирайте оружие!
— Вы, верно, забыли, что я просил вас об уроках сабельного боя? — мирно спросил я.
— Возьмите другое оружие! — сказал Кавалек.
— Да я не хочу никакого оружия, пан Кавалек. Право, напрасно вы горячитесь.
— Значит, вы назовёте своё имя?
— Поверьте, не могу назвать.
— В таком случае вам придётся драться, — несколько упавшим голосом сказал Кавалек. — Выбирайте оружие.
— На саблях так на саблях, — сказал я.
— Вы не умеете на саблях!
— Но что же делать? Если вам вздумалось меня убить, значит, этого не миновать.
Воинственное настроение всё больше оставляло Кавалека.
— Может, на рапирах? — спросил он.
— На саблях, — твёрдо сказал я.
— Ваше дело, — Кавалек вздохнул. — Тогда я вас посеку.
— Только не слишком, — попросил я, — мне бы хотелось остаться живым.
— Вы, кажется, шутите? — Кавалек нахмурил брови.
— Какие тут шутки! Когда вам угодно драться?
— Через день. В субботу я не дерусь по обету.
— Но у меня нет секунданта, пан Кавалек.
