Златослава Каменкович - Тайна Высокого Замка
В комнате привычно пахнет сохнущими пелёнками, рогожей, сыростью, а на душе Франека так непривычно тоскливо, тревожно, страшно… Вот сейчас ворвётся в комнату маклер, и тогда…
— Иди сюда, — закрыв книгу, позвал. Владек.
Франек с виноватым видом приближается к столу, не решаясь поднять глаза на брата.
— В экспедицию «Курьера»[2] ходил? — спрашивает. Владек.
— Тта… — едва открыл рот Франек, как мать перебила:
— У него на всё отговорка готова. — Чем же ты был так занят?
— Ну и ну! — вздыхает мать. Её усталого лица с глубокими складками у рта и грустными глазами Франек не видит.
Что может сказать Франек? День он прожил довольно воинственно: участвовал в двух уличных сражениях с мальчишками, которые пытались поймать Данька и поколотить за его подлости. Бегал на бассейн, но совершенно зря. Кому-то вздумалось оцепить верх забора колючей проволокой, вот и попробуй после этого поглядеть, как в бассейне состязаются в плаваньи панычи… Матери, конечно, Франек сегодня ничем не помог… даже пару вёдер воды не принёс… А тут ещё это…
Ожидая каждую секунду вторжения маклера (а ясно, что тут и без полицейского не обойдётся, и тогда катастрофа неизбежна), Франек после мучительной душевной борьбы чистосердечно признается брату, в какую беду втравил его Данько-пират.
— Склад обворовать! — простонала мать.
Владек только головой покачал, сразу не находя подходящих слов. Потом вдруг заговорил, шагая по комнате.
— Да, плохая компания — что угли. Если не обожжёт, то запачкает…
Остановился, задумался.
— А что если это провокация?.. Если всё подстроено?.. Эх, Франек, Франек, сколько раз я тебя просил, не водись ты с этим Даньком! Н-да… Хорошо, что эта продажная шкура не схватил тебя и не потащил в полицию. А то явились бы сюда, конечно, обыск, подкинули бы пару запрещённых книг, а там — «шпион красных», и на самом законном основании бросили бы меня в Берёзу[3].
Франек оцепенел. Он вдруг отчётливо понял, какой опасности подвергал любимого брата, за которого не задумываясь отдал бы свою жизнь.
Мать хотела Франека побить, «как гадкую собаку», но. Владек не дал.
Тогда она ринулась во двор, чтобы посчитаться с маклером, который роет им яму, и вывести на чистую воду этого негодяя, у которого каждый месяц меняются служанки.
— Не поднимайте шума, мама, — успел удержать её сын. — А то мне придётся уйти насовсем из дому.
— Храни тебя бог. Владек, — испугалась мать. — Сперва я выгоню вон этого разбойника…
Тут она хотела шлёпнуть Франека, но промахнулась — он вовремя отскочил к дверям.
Владек бережно усадил на скамью растревоженную мать, глазами давая понять Франеку, чтобы тот ложился спать.
Франек мигом очутился в кровати рядом с большеглазой Юлькой, которая испуганно выглядывала из-под пёстрого лоскутного одеяла.
— Ну, гляди же, сынок, житья нам нет от этого подлеца, — чуть не плача, жалуется мать.
«Подлеца»? Ясно, это уже относится не к Франеку. Это она про маклера Антонюка, другим именем мать его не величает.
— Владек, сынок, есть и на черта гром! Ты поляк, тебя скорее власти послушают, чем этого хлопа[4], — волнуется пани Андрииха. — Сходи сам в полицию, заяви, нету нам житья… И что он зарится на этот гараж с дырявой крышей? Авто что ли задумал себе купить?
— Хочет у Карла Райха весь дом откупить, — тихо вносит ясность Франек. — Ихний Данько хвалился.
— О, слышишь? Благодарение богу, мы поляки…
— Не за что нам его благодарить, — жёстко оборвал. Владек.
— Храни тебя бог… — испуганно перекрестилась на распятие мать. — Я, сынок, хочу сказать, в полиции всё-таки наши, а поляк поляку зла не причинит из-за какого-то хлопа! Они уже покажут ему своё место. Благодарение богу, не очень-то им волюшку дают у нас в Польше.
— Можно подумать, честным полякам эту волюшку дают у нас в Польше? — вспыхнули злым блеском серые глаза Владека. — Не то вы говорите, мама. Попади я сегодня в дефензиву[5], меня там не украинцы будут пытать, а «наши», как вы называете всех поляков, не делая между ними разницы. Конечно, на собачьих должностях, чтобы вынюхивать и доносить, в дефензиве на тайной службе состоят и вот эдакие оуновцы[6], как маклер Антонюк. Так зачем же, мама, таких выродков с целым народом связывать? Разве Антонюк похож на водопроводчика Миколу Онишака? Или на нашего соседа сапожника Тараса Стебленко?
— Тоже сравнил. Да таких людей теперь днём с огнём не найдёшь. Можно сказать — други они наши, — смягчается пани Андрииха.
— Таких гораздо больше в жизни, мама, чем Антонюков. И они не сидят сложа руки, они борются за лучшую долю своего народа. Ты на самого жалкого червяка наступи ногой, и тот поднимется. А тут людям на горло становятся… рабочим людям на горло становятся… Но ничего, скоро за всё посчитаемся. У наших продажных правителей уже горит земля под ногами…
— Замолчи, бога ради, — испуганно замахала руками мать. — Не хочу, не хочу я в доме слышать никакой политики… Хватит того, что вот уже два месяца ты ходишь без работы из-за этих своих митингов… И панна Ванда, такая элегантная, такая образованная, отвернулась от тебя…
— Об этом не надо, прошу…
— «Не надо, не надо»… Что я, не вижу? Ходишь, сохнешь. Хорошо знаю, любовь — не огонь: водою не зальёшь… Она теперь поёт у венгерца в джаз-банде. Ты зайди в бар «Тибор», попроси у девушки прощения.
Владек кривится, как от зубной боли.
«Ох, эта мама! — нервничает Франек. — Зачем вмешиваться в чужие дела, если ничего не знаешь?»
Франек-то знает, почему брат поссорился с этой обманщицей. Когда Данько-пират сказал, что надо выслеживать, где это гуляют. Владек с молодой жилицей из мансарды, разумеется, Франек, как кровно заинтересованное лицо, старался больше всех.
В один солнечный воскресный день Данько принёс на «остров» свой пыльник и раздобытые где-то очки с тёмными стёклами. Спрашивать, для кого это предназначалось, понятно, никто не стал. И без того было ясно.
Франек надел очки, пыльник, поднял воротник и, засунув руки в карманы, неотступно как тень, осторожно последовал за Владеком и его возлюбленной.
На Стрелецкой площади, когда. Владек покупал в киоске сигареты, он едва не обнаружил Данька-пирата и его команду. Но те истинным чудом успели юркнуть за круглую рекламную тумбу.
Франек, издали наблюдавший всю эту картину, внушительно показал «пиратам» кулак, и они после этого стали гораздо осторожнее.
Конечно. Владек и его возлюбленная опять взобрались на Княжью гору к своему заветному местечку — большому камню в развалинах Высокого Замка.
Потом Данько-пират страстно уверял (пусть лопнут его глаза, если он не видел, притаившись за каменным львом), как. Владек целовался с этой «вертихвосткой».
Но это была гнусная ложь! Кому другому, если не Франеку, незаметно подползшему на животе почти к самому камню, где сидела панна Ванда, было всё видно и слышно.
— Я не упрекаю, иначе ты не можешь поступать, — печальным голосом сказала она.
— Если ты меня любишь, ты этого не сделаешь, Вандзя, — ласково произнёс. Владек.
— Что же тут плохого, если я буду петь в джаз-банде? — растерянно спросила Ванда.
— Ты не совсем представляешь себе, что такое бар. Вокруг пьяные, грубые циники. Тебя могут обидеть, оскорбить.
— У меня есть сильный, смелый рыцарь, он меня защитит.
— Но у этого рыцаря, во-первых, пока ещё нет приличного костюма, чтобы не скомпрометировать тебя, во-вторых, — денег, перед чем обычно отступают люди подобного сорта. А кулаками их не испугаешь, для них вся сила человека заключена в деньгах. Деньги — их бог! К тому же я надеюсь в ближайшее время получить работу и, не исключена возможность, буду иногда занят до полуночи.
— У меня нет другого выхода, Владь… В конторе ко мне пристаёт этот плешивый нотариус… Я не хочу оставаться…
Владек сжал губы и отвёл злые глаза. Он достал сигареты и закурил, о чём-то думая. Тогда панна Ванда поднялась с камня и подошла к Владеку. Он сразу бросил сигарету, повернулся к ней лицом и вдруг прижал панну Ванду к своей груди.
— Да, нелёгкая у нас судьба… Они отнимают молодость, все силы, радость, даже любовь… Но лучше умереть в бою, чем жить на коленях… — тяжело поднял голову. Владек.
— Какой ты красивый, Владь, — прямо посмотрела в глаза Владеку девушка. — Я горжусь… я люблю… Обещай мне быть осторожным… — взмолилась она.
— Ванда, милая, ты ведь умница, ты гордая, ты сама говорила, что любишь меня за то, что я не бескрылая птица… Я не скрыл от тебя, что я солдат великой борьбы за свободу и справедливость… И ты сама понимаешь, на войне всякое может случиться… — не договорил он.
— Я не могу тебя потерять, Владь.
