Владислав Крапивин - Синий город на Садовой
Ну, бывает, конечно, что кто-то сам убежал из дома или в лесу заблудился и потом его отыщут живого. Но ведь не секрет, что есть на свете гады, для которых самая большая радость – замучить человека. Особенно маленького, беззащитного. Поймают, наиздеваются всласть и в живых не оставят. Концы в воду… При мысли, что такое может случиться и со Степкой, ужас прокалывал Федю ледяной иглой. Мало, что отца загубили у парнишки, дембили проклятые!..
Один раз Федя неосторожно ругнулся так вслух.
– Что-что? – переспросил оказавшийся рядом отец. Потом объяснил, что слово это вовсе не ругательное. Так по традиции называют себя солдаты, ожидающие скорого увольнения из армии. От слова "демобилизация". И сам он, Виктор Григорьевич Кроев, тоже когда-то был дембилем. И скорее всего, Феде тоже придется пройти через это, потому что всеобщего и полного разоружения в ближайшее время не ожидается.
Федя смутился, но потом объяснил, что дембилями называет вовсе не всякого солдата, уходящего домой, а таких людей, у которых "демобилизация" всего человеческого. Тех, кому обязательно надо кого-то унижать и бить… А нормальные солдаты зря придумали себе такую кличку. Кстати, по-солдатски это звучит и пишется "дембель". А по-Фединому – "дембиль". Гораздо точнее. Слово это похоже на другое – "дебил"…
За Степку Федя продолжал бояться. И порой снилось даже, что Степка исчез. Причем сны были двух разновидностей. Иногда Степка терялся в Городе. В том Городе Фединых снов, где полузнакомые улицы приводили вдруг на океанские набережные, а обыкновенные дома перемежались с фантастическими сооружениями звездных пришельцев. Федя шел по этому Городу со Степкой, и Степка вдруг непостижимо, в одну секунду, исчезал. Шагнул в сторону – и нет его. И Федя метался по тротуарам, лестницам, эстакадам и каменным средневековым коридорам. В томительной тревоге и жгучем нетерпении – найти, спасти, больше не отпускать… Но было в этой тревоге что-то от приключений, от игры. Потому что в глубине души Федя знал: в Городе нет настоящей опасности и он не принесет малышу зла. И постоянно грела надежда – вот за этим поворотом, за той дверью Степка найдется… Чаще всего Федя просыпался, так и не отыскав его. Но страха и горечи от такого сна не оставалось. Будто обязательно будет продолжение, где он Степку найдет…
Но были и другие сны – до жути похожие на реальность. О том, что Степка ушел из детского сада и вот уже несколько дней его нет, нет, нет… И самую страшную пытку – пытку неизвестностью – Федя ощущал всеми нервами, как наяву. Тут бы схватиться за крестик, но его не оказывалось на груди. Потому что Федя сам был виноват: не пришел за Степкой вовремя… А телевизор бесстрастно вещал: "Потерялся мальчик…"
…Такой вот сон как раз приснился Феде утром того дня, когда случилось ДТП и он встретил незнакомую девочку.
На этот раз в роли дикторши почему-то выступала Флора Вениаминовна. Была она в платье с цветочками, а на плечах – погоны капитана милиции. Но это ничуть не удивляло Федю. До удивления ли? В душу его, полную тоски и страха, слова Хлорвиниловны падали, как железные шарики в черную воду:
"Разыскивается мальчик, Степан Горецкий. Шести лет. Волосы русые, лицо круглое, нет верхнего переднего зуба, над левой бровью маленький белый рубчик. Три дня назад около восемнадцати часов пропал из детского сада номер семь на улице Хохрякова. Был одет в темно-красные, с белыми полосками, трусики, красную пятнистую майку, оранжевые гольфы и красные сандалии. Всех, кто может что-либо сообщить о пропавшем ребенке, просим позвонить по телефону…"
За стенкой, в своей комнате, безудержно и с надрывом – так же, как при известии о гибели Миши, – рыдала Ксения. Хлорвиниловна, слыша это, недовольно косилась с экрана. Потом вдруг хлопнула, как в классе, ладонью о стол:
"Пре-кра-тить!" Один погон свалился с ее плеча. И Федя с великим облегчением осознал, что это сон. Слава Богу, опять сон!..
Усилием воли он сжал потускневшее сновидение в комок, отбросил его. И стал со счастливым облегчением просыпаться.
В окно сквозь верхушку тополя било горячее солнце. И оттого, что страх оказался пустым и что сейчас утро, лето и почти каникулы, сделалось удивительно радостно. А еще лучше стало, когда в приоткрытую дверь проник Степка. Живой, невредимый, с припухшими после сна губами и растрепанными волосами. Увидел, что Федя не спит, заулыбался (вместо зуба – черное окошечко). Федя лег на спину, руки заложил за голову, ноги подтянул – коленками вверх. Разрешающе глянул на Степку. Тот весело подскочил, забрался на постель. Сел Феде на колени и съехал с них на живот. Федя тихонько взвыл:
– Балда! Больно же…
Степка виновато засопел, но с живота не слез.
Из-за дверей донеслось:
– Эй, вы, там! Умываться и завтракать! Я из-за вас на работу опоздаю! – Это Ксения. Родители уже ушли. Мама заведовала регистратурой в зубоврачебной поликлинике (сто-ма-то-ло-ги-че-ской) и отправлялась на работу раным-рано. Отцу полагалось быть в лаборатории к девяти, но он тоже всегда спешил. А в последнее время – особенно. Завод переходил на новую продукцию ("Кон-вер-сия!").
– Слышите, вы! – торопила Ксения.
Но Федя знал, что минут десять можно еще поваляться.
Степка потерся щекой о поцарапанное плечо и сообщил:
– Мне уже через неделю семь лет будет…
– Вот новость!
– Ты мне что подаришь?
– Ремень…
– Да ну тебя, – надул губы Степка. – Одно и то же…
– Что – одно и то же? – не понял Федя.
– От мамы только и слышишь: "Сейчас ремня получишь…" Катерина в садике тоже: "Сейчас как всыплю, будете знать!.."
– Опять, что ли, руки распускает?
– А ты думал! Вчера как вляпала, аж зачесалось…
– За что?
– Мы с Дрюшкой подрались. Помнишь, толстый такой…
Федя всех в Степкиной группе помнил. Андрюшка Сотин был тихий, добродушный человек. И к тому же Степкин приятель.
– Ненормальные, да? Чего не поделили-то?
– А чего он… Услыхал где-то считалку дурацкую и целый день, как магнитофон… – Степка сердито, но с выражением прочитал:
Грузди, обаб-ки,
Рыжики, синяв-ки.
В лес пошел Степ-ка,
Ободрал…
И, покосившись на дверь, Степка полным словом назвал то, что ободрал в лесу.
– А потом еще:
Не горюй, Степка,
Заживет…
Федя хихикнул:
– Подумаешь. Это же детское народное творчество. С давних лет. Во всех садиках такие дразнилки. Даже интересно.
– Это если про других – интересно. А когда про себя…
– Без этого в детсаду не проживешь, – философски разъяснил Федя. – Сам небось знаешь, не первый год там…
– А тебя тоже дразнили?
– Естественно… "Дядя Федя съел медведя…"
Степка обрадованно подскочил у него на животе, и Федя опять охнул:
– Тихо ты, аппендикс выскочит…
– А ты вырежь, как у меня. – Степка потер на животе светлый рубец со следами-точками от ниток. Он гордился, что год назад перенес настоящую хирургическую операцию…
– Чтобы я свой родной аппендикс отдал добровольно? – возмутился Федя. – Брысь умываться!
– Счас… А Бориса тоже дразнили?
– Еще как! Хуже всех…
Ты иди все прямо, прямо,
Будет там помойна яма,
В яме той сидит Борис,
Он наелся дохлых крыс.
– Мы с ним тогда и подружились первый раз, – вспомнил о раннем детстве Федя. – В средней группе. Я за него заступился, и мы двое… против толпы…
– А когда он приедет? Скоро?
– Через неделю, наверно. Если в Москве не задержится…
– Я про Бориса тоже стихи сочинил, – сообщил Степка.
Плачет Боря на заборе,
У него большее горе:
Мама не дает Бориске
Съесть холодные сосиски.
Федя не пощадил автора:
– Это ведь не твои стихи. Такие уже есть, только не про Бориса, а про киску…
– Ну и что! Я же переделал!
– Так нельзя. Настоящим поэтам за такие дела знаешь как попадает!..
– Я ведь еще не настоящий, – опять надул губы Степка.
– "Еще"… – усмехнулся Федя. Степкина склонность к рифмотворчеству была всем известна.
– А какие ты еще дразнилки знаешь? – ушел Степка от неприятной темы.
– Да такие же, наверно, как и вы там…
«Вова-корова, дай молока.
Сколько стоит?" – «Три пятака…»
– Это все знают.
– А еще:
Игорешка-поварешка,
Недоварена картошка…
– Ой, эту я не слыхал! – обрадовался Степка. – Игорешка у нас как раз есть!..
