Евгений Титаренко - Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под землей
Надо было подловить еще рыбешки. Никто никого не хотел оставлять во дворе. Пошли к реке вчетвером, оставив утят под наблюдением нейтральной Светки.
Без лишних разговоров наловили рыбешки, возвратились и опять молча сели возле корыта. Только Светка без конца болтала, как будто уж такое важное дело сделали все — объединили утят. Ничего они не понимают, хоть врозь, хоть вместе их. На всякий случай, правда, — пусть…
Отвечает не Главный
Как ни ждешь эти письма, приходят они всегда внезапно: либо когда уже не веришь в их приход, либо когда думаешь, что они придут позже.
— Ай-ей, Петр Саныч!
Никита и Петька обомлели. Да и остальные тоже — все, кто сидел возле деревянного корыта на Петькином дворе, куда, в соответствии с уговором, были рано утром перемещены утята.
Все обомлели надолго, Никита и Петька на секунду.
Матвеич снял кепку, выглядывая из-за забора, утер пробуревшей ее подкладкой лоб, щеки, лысый затылок, поставил на забор сумку, изрек:
— Пошта доставляится адрисату завсегда тошно и в срок.
Петька, неожиданно бледный, медленно, как будто ничего не случилось, подошел к забору. Никита — рядом. Стали спиной к утятам.
Матвеич достал конверт, достал неизменную тетрадку: Матвеич любил порядок и за каждую весточку заставлял расписываться. Без подписи о получении выдавались только похоронные в войну.
Петька тщательно вывел свою фамилию.
— Счастливых приветов! — откланялся Матвеич.
— До свидания! — сказал Никита.
Петька сунул письмо за пазуху. И, холодное вначале, оно стало жечь грудь.
Возвратились и сели возле корыта.
— Чевой-то вам, а?.. — глотнув воздух, спросил Мишка.
— Это вы опять в путешествие, мальчики, да? — спросила Светка.
Петька сделал движение, чтобы встать и скрыться в доме. Удержался.
— Это мы насчет природы: ботаники, алгебры… — туманно разъяснил Никита.
И весь день прошел для Петьки в каком-то необъяснимо розовом тумане. Письмо жгло его, а все сидели вокруг корыта, будто связанные одной невидимой нитью. Светка умолкла после двух-трех безответных вопросов и глядела выжидающе: не может же быть, чтобы молчание и неизвестность тянулись бесконечно.
Но они тянулись и тянулись.
Спасение пришло в лице Владькиной матери.
— Боже мой! — воскликнула она от калитки. — Эти утята сведут всех с ума! Вы умрете с голоду!
А утята были вовсе ни при чем.
Владькина душа оставалась возле корыта, когда мать уводила его тело, и если бы Петька мог что-нибудь видеть — он увидел бы, как трудно давалось Владькиному телу прощание с собственной душой.
Мишка поюлил, поюлил, оставшись один после ухода Владьки, но под выразительными взглядами путешественников понял, что надо исчезнуть на время. Что-то промямлил, потоптался на месте и по какой-то замысловатой кривой вышел за ворота.
На оставшегося Кольку тетки Татьянина друзья не обратили внимания.
Они вскрыли письмо в сараюшке, при свете фонаря.
А Мишка через пять минут возвратился назад и грустный-грустный уселся рядом с Колькой тетки Татьяниным, лишь изредка через плечо поглядывая на сараюшку.
«Дорогие друзья!
Исполняю вашу просьбу. Но мне кажется, найденный вами текст не имеет смысла. Вот дословный его перевод…»
Первые три фразы означали:
«Вышел лес голубой дерево радость Адам.
Убить назад скоро лошадь пришелец.
Тронул жизнь палестинец меч верблюда неверный».
Друзей интересовала единственно четвертая фраза. И она значила:
«Черная пещера третий коридор направо второй налево за родник».
Письмо заканчивалось пожеланием:
«Буду рад, если чем-нибудь все-таки помог вам. Желаю успехов, здоровья, бодрости.
Крепко жму руки.
Старший научный сотрудник В. Семенов».Значит, до Главного Академика письмо не дошло. Но друзья претензий к Старшему научному сотруднику В. Семенову не имели.
Гипотеза третья
Около тридцати лет назад все могло быть примерно так.
Француз Мусье бежал после революции из Москвы на Урал в надежде, что Колчак навсегда останется «правителем Сибири». Но, увидев, что надежды его не оправдываются, спрятал свои сокровища в Черной пещере.
О существовании каких-то пещер километрах в пятидесяти за тайгой, там, где справа от Рагозинки в ясную погоду виднелась каменистая вершина горы Лысухи, друзья слышали. Но подступы к Лысухе прикрывала таежная глухомань, и о пещерах рассказывали всяческие небылицы. Будто живет в них черный змей, который появляется над землей лишь накануне войны. И бабка Алена, и многие старики клянутся, что видели его в сорок первом. Про змея — это, конечно, сказки. Но пещеры существовали, и, если учесть, что Засули в три раза ближе к Лысухе, чем Белая Глина, легко можно допустить, что засулинский Мусье решил захоронить свои сокровища именно в тех «змеиных» пещерах.
Как-то пронюхавший об этом полковник силой забрал у Мусьи библию. Но вынужденный, в свою очередь, бежать, поостерегся брать библию с собой, тем более, что точки на ее страницах могли вызвать подозрение, попадись она в руки красноармейцев.
Дальнейшее было приблизительно так, как путешественники уже предполагали раньше.
Оставалось неясным, зачем понадобилось полковнику хранить всю книгу: не проще ли было запомнить одну фразу и перерисовать схему?
Но с одной стороны, им могла руководить все та же осторожность, а с другой стороны…
— Может, он французского языка не знал? — сказал Никита.
Петька усомнился.
— Дворяне — они всё знали.
Начальник штаба поклялся, что не все. (Петр Первый заставлял их учить, а они увиливали.)
— Ладно, Голова… — одобрительно сказал Петька, шлепнув Никиту по стриженому затылку.
Знал полковник французский язык или не знал — это имело лишь теоретическое значение.
Закрыв утят в клетушке, друзья не выходили из сарайки дотемна.
Мучили более важные вопросы, нежели образование убийцы полковника. Надо было выяснить в точности, где они есть, эти пещеры, и какая из них может называться Черной. Затем — какую связь имели между собой схема на сто шестидесятой странице и указание о коридорах: разъясняло оно схему или схема служила его продолжением?
Сошлись на последнем, так как четвертого коридора направо в схеме не было.
Эту ночь они оба спали плохо.
Петьку преследовали самые невообразимые сны. То он играл в футбол, и все двадцать один человек пасовали на него, так что даже неинтересно было забивать в пустые ворота гол за голом. То снился председатель Назар Власович, которого они вытаскивали бреднем на старице. А Назар Власович обращался потом золотой щукой, и эта щука так больно била своим хвостом, что подступиться к ней не было никаких возможностей. Потом щука гналась за Алапаевским, перебирая хвостом, как ногами, а Алапаевский терял поочередно рубашку, ботинки и даже брюки…
Мстители
Утром, заметив мимоходом, что корсары за утятами еще не пришли, и подбросив утятам заснувших пескарей на завтрак, заговорщики огородами пробрались к лесу и тайгой ушли вверх по Туре.
Им надо было уточнить координаты предполагаемых пещер за Лысухой. Но распространяться по этому поводу в Белой Глине нельзя было. Решили попытать счастье в Туринке. Оттуда молва долетает не скоро. Лодку не взяли, чтобы не навести на свой след Владькиных шпионов.
Недалеко от Туринки разделись, привязали одежду узлами на головы и переплыли через Туру.
Туринка лежала за широким пойменным лугом, где рос дикий чеснок. Петька захватил из дома сумку, и для вида они нарвали немного чеснока, немного щавеля.
Шаг за шагом пересекли луг. Шаг за шагом стороной обошли Туринку, не решаясь входить в деревню. Заметили вдалеке стадо коров и одинокого пастуха на пригорке.
В треухе, дубленом полушубке, в сапогах, небритый, угрюмого вида мужик сидел на пеньке и мрачно из-под косматых бровей поглядывал в низину, на коров.
Заговорщики приблизились.
— Здравствуйте…
— Здоровы будем, коль не помрем, — равнодушно отозвался мужик.
Петька помолчал и сел на траву, метрах в двух от пастуха. Длинный ременный кнут извивался тугим черным жгутом из-под кирзовых сапог.
— Колхозные коровы?.. — нерешительно спросил Петька.
Мужик оглянулся.
— Ай наниматься пришли? Дык я в подпасках не нуждаюся. Я и сам найду, куда гроши девать.
— Не, — заверил Никита, — мы не наниматься. Мы — так. Щавель собираем…
— А-а… — примирительно сказал мужик. — Коровы это владельческие. Колхозных пущай дурак пасет. Мне ты натурой подавай: половину — грош в грош — по весне, половину — грош в грош — по заморозкам. А трудодень — за каким-растаким он мне? — вдруг спросил разговорившийся мужик, как бы сам удивляясь, зачем ему трудодень. — Ты мне чистой монетой давай. А молока вы мне и без того нацедите. Доить придете — и нацедите. Хоть у меня их вон своих две пузатеют… — кивнул на коров. Добавил: — А в колхозе пущай дурак работает.
