Владислав Крапивин - Синий город на Садовой
– В наше время люди думают по-разному. Кто-то верит в Бога, а кто-то нет. Но если строят церковь, то, по-моему, все делаются добрее. Потому что… ну, вот посмотрите, какая внутри церкви открылась картина…
И во весь экран – роспись. А потом – крупно, по отдельности – лица всех, кто на картине… (Оля поставила тут пьесу Вивальди – ласковую, теплую такую старинную мелодию.)
– Взгляните с'сами, сколько здесь доброты! Просто так и хочется оказаться вместе с этими ребятами… Вот если бы все взрослые всегда так с'смотрели на детей… – И опять во весь экран – лицо Учителя…
А затем – наплыв темноты, жесткий аккорд и горький вскрик Нилки:
– Но так – с'совсем не всегда! Бывает и по-другому! Вот как бывает в нашем городе Устальске!.. – И понеслись, замелькали те, десятки раз виденные и все равно бьющие по нервам кадры: группа на берегу… Гневная Ия Григорьевна… Удар, снова удар. И опять, крупно – раз, два! Блестящие брызги летят из глаз тонкошеего Южакова…
– И пос'смотрите еще раз! Видите: в углу кадра милиционер! Подходит, глядит…
В слегка размытую, но хорошо различимую фигуру старшего лейтенанта Щагова уперлась черная стрелка (пришлось повозиться с этой комбинированной съемкой).
– Думаете, он вмешался? Заступился?.. То есть да, он вмешался: напал на того, кто снимал этот с'случай… Ну еще бы! Ведь та, кто била, – c'cyпpyгa милицейского начальника!.. И пожалуйста, не с'смейте вырезать эти кадры!..
…А потом пошла беззаботная "Ламбада". И то, что снято на улице Репина. Толпа, шашлычники, торговцы, нищий (торопливые прохожие переступают через его деревяшку). Резвятся среди материнских юбок цыганята. Разевают в призывном крике рот продавцы лотерейных билетов…
– Город живет, будто ничего не с'случилось. И здесь уже нет никакого места для с'сказки… И мы не хотим, чтобы наше кино кончалось вот так. Лучше с'снова…
И опять возникает роспись на церковной стене. Потом плавно надвигается. Мальчишка, похожий на Нилку, смотрит со стены, с экрана… А вот – сам Нилка. На поляне у забора. Ставит ведерко, кладет в траву кисть. Наклоняется, срывает пушистый одуванчик. Смотрит сквозь него на солнце… Бьют сквозь гущу семян-парашютиков лучи.
Одуванчик превращается в компьютерный рисунок – на дисплее "бэкашки". Нилка жмет клавишу. Одуванчик пропадает, вместо него рисуется бегучими линиями контур сказочного городка. Над ним появляется белый рогатый месяц. И, слизывая середину рисунка, бежит по экрану надпись: "Конец"…
Это было еще не все.
Уже в сентябре, когда записали почти всю передачу, позвонила режиссер Лина Георгиевна. Сказала, что хорошо бы снять в студии беседу после фильма. Потому что "приходится учитывать кое-какие обстоятельства".
Когда они явились на студию, там, кроме ведущей Валентины Гавриловны, встретила ребят полная тетя с добродушным лицом и погонами майора милиции.
– Брать будут? – без улыбки спросил Борис.
Взрослые охотно посмеялись. Валентина Гавриловна объяснила, что работники правоохранительных органов, которые работают с детьми, тоже хотят высказать свое мнение. Они ведь имеют право, верно? Сейчас гласность и свобода мнений.
Сели на полукруглый диван, у низких столиков. Включились очень яркие, греющие лицо софиты…
– Ну что ж, ребята, – сказала тетя-майорша, которую звали Полина Михайловна. – Я с интересом и даже с удовольствием посмотрела ваш фильм. Честное слово… – Она излучала этакий домашний уют, несмотря на погоны. Наверно, так и полагается работникам детских комнат. – Вы славно поработали. Местами даже талантливо… Но вот что хочу заметить. Талант – это ведь сложный инструмент. Им, как скальпелем хирурга, надо действовать очень умело и точно. Иначе можно вместо излечения принести вред…
– Короче говоря, – не выдержал Федя, – зачем мы зацепили в фильме милицию! Да?
Полина Михайловна грустно кивнула:
– Вот-вот! Этого я и боялась… Ожесточения! Вашей непримиримости к тем, кто за вас отвечает и кто вас охраняет. К педагогам и работникам милиции… Неужели вы думаете, что они – ваши враги?
– Разве кто-то говорит про всех педагогов и про всю милицию? – сказала негромко Оля. И подняла к губам костяшки…
– Вы, наверное, этого не хотели. Но ведь кино – могучее средство обобщения. И когда зрители посмотрят…
Борис глянул из-под ресниц:
– Разве зрители такие глупые? Разберутся, кто есть кто…
– Важно, чтобы вы разобрались! Чтобы в таком вот возрасте не ожесточили души ненавистью ко всем взрослым. О вас, ребята, моя тревога…
– Да? – опять не сдержался Федя. В нем начинала гореть та жгучая, "летняя" обида. – А мне кажется, о другом. Тревога-то… Чтобы у старшего лейтенанта Щагова и у Ии Григорьевны не было неприятностей.
– Вот! – с торжествующей укоризной произнесла Полина Михайловна. – Вот-вот! Значит, я права. Вы думаете об отмщении. Только о нем!.. Да не волнуйтесь, взрослые разберутся в этом случае и примут все необходимые меры!
– До сих пор разбираются, – вздохнул Борис. – А Ия Григорьевна гоголем по школе ходит. Отец говорил…
– А что же вы хотели? Чтобы ее в тюрьму? А вы думаете, тот мальчик… с кем она поспорила… он ни в чем не виноват?
– А если виноват – с'сразу по щекам! Да? – вскинулся Нилка.
– А если кто недоволен – тут милиционер наготове, – вставил Федя. И Полина Михайловна опять печально покивала:
– Да, трудно с вами… Ну, посудите, ребятки. Из-за одного случая (в котором вы сами тоже не совсем правы) можно ли делать широкие выводы?.. В наше время, когда милиция напрягает все силы с растущей преступностью, вы наносите ей удар со спины… Это же предательство!
– Вы с'слова выбирайте все-таки, – негромко, но отчетливо произнес Нилка.
Лицо доброй Полины Михайловны пошло пятнами (заметно на цветном экране). Но она сдержалась. Негоже педагогу в майорских погонах оскорбляться выпадами неразумного мальчишки.
– Я выбираю слова. Может быть, горькие, но справедливые… Вы должны понимать, что без милиции наша жизнь была бы просто невозможна. В конце концов, никто не отменял слова великого поэта, ставшие народной поговоркой: "Моя милиция меня бережет…"
– А что за этими словами дальше, никто не вспоминает, – задумчиво сказала Оля.
Все вопросительно глянули на нее.
Она объяснила:
– Эту поэму Маяковского "Хорошо!" мама наизусть читала, когда в школе училась. Выступала на сцене. И потом мне рассказывала, когда я подросла… Там ведь как: "Моя милиция меня бережет". А затем: "Жезлом правит, чтоб вправо шел. Пойду направо. Оч-чень хорошо…" Современные стихи, верно? Сейчас опять стараются, чтобы все шли направо. Дружными шеренгами…
"Ай да Ольга!" – подумал Федя.
Борис ее тут же поддержал:
– А кто хочет налево – тому по шее… Жезлом.
– Или по почкам, – ощутив щекотание в горле, вспомнил Федя. – Без свидетелей. И чтобы следов не было…
– Ну как тебе не стыдно! – ахнула Полина Михайловна.
– Мне стыдно? Я, что ли, бил?
Полина Михайловна мягко наклонилась к Феде:
– Мне говорили, что ты верующий мальчик и не скрываешь это…
– А почему я должен скрывать?
– Не должен… Но где же твое милосердие?
– А я милосерден… к тем, кто заслуживает.
– А как ты определяешь: заслуживает или нет? Ведь в Евангелии сказано: "Не судите, да не судимы будете…"
– А зачем тогда с'суды? – спросил Нилка. – И милиция?
– Мы вообще говорим о разном, – опять спокойно вмешался Борис. – Вы почему-то о милиции в целом. А мы о таких, как этот старший лейтенант…
– А знаешь ли ты… знаете ли вы… – в голосе Полины Михайловны зазвенела слезинка, – что этот старший лейтенант… что он сейчас лежит в больнице? Он был недавно ранен, когда задерживал вооруженного преступника!
Помолчали немного, потом Борис негромко спросил:
– Ну и что?
– Как – ну и что? Неужели непонятно, какой он замечательный, храбрый человек! Его представят к награде!
Федя, подбирая слова, сказал:
– Ну… наверно, он в самом деле храбрый. Трусу в милиции как работать?.. А тот преступник, он тоже, видимо, храбрый, иначе в схватку не полез бы. Значит, и его, что ли, замечательным считать?.. Храбрость – она сама по себе что? Она же… ну, нейтральное качество…
– Надо еще, чтобы с'справедливость!
– Ты хочешь оказать, что он вступил в схватку с преступником несправедливо?
– Да не об этом он хочет сказать, – поморщился Борис. – Вы же понимаете… А с преступником, видать, не так страшно воевать… как с женой начальника спорить…
Полина Михайловна уже без надежды обвела юных спорщиков полным упрека взором:
