Илья Бражнин - Страна желанная
Скрываясь на опушке в осиннике, Глебка оглядел и баньки, и реку, и избы. Лыжня, по которой он шёл, вела прямо к деревенской околице. Это значило, что в деревне стоят рыжие шубы. Входить днём в такую деревню было опасно. Но ждать до вечера Глебке было невтерпёж, и он решил действовать немедля. Глебка обошёл деревню стороной. Потом быстро спустился к реке и, сняв лыжи, сунулся в одну из банек.
В предбаннике было темно. Чтобы не привлекать к баньке посторонних глаз, Глебка закрыл за собой входную дверь и открыл дверь в мыльню, имевшую маленькое оконце. Когда глаза привыкли к полутьме, Глебка разглядел широкую лавку у стены. Перед ней на земляном полу лежала толстая сосновая доска. Взяв из мыльни тяжёлый железный ковш, Глебка снял доску, ручкой ковша проковырял длинную канавку и положил в неё ружьё, предварительно вынув патрон и обернув металлические части тряпицей. После этого он положил доску на место, поставил лыжи в самый тёмный угол и вышел наружу. Очутившись за порогом, он огляделся, стараясь точней приметить расположение баньки, чтобы потом суметь найти к ней дорогу.
Внимание его привлёк крутой выступ угора, похожий на склонённую баранью голову. Если стать спиной к этой «бараньей голове», то банька будет чуть влево, возле самой кромки берегового льда. Заметив себе это, Глебка уже тронулся было по тропке вверх, но потом вернулся, решив для верности пометить баньку, чтобы её и ночью можно было найти. Он вынул нож и в несколько взмахов вырезал на правом косяке дверей три зарубки. Только после этого Глебка в сопровождении Буяна стал подниматься в гору, туда, где толпились избы в высоких снежных шапках.
Улицы были пустынными. Деревня точно вымерла. Изредка в окне какой-нибудь избы мелькало насторожённое бородатое лицо, но тотчас опять скрывалось. На главный порядок изб Глебка выходить пока не решался и колесил на задворках деревни.
Буян крутился около, ко всему принюхиваясь, просовывая морду в подворотни, забегая во дворы и переругиваясь с деревенскими собаками. Большого интереса, как и большой злобы, к чужаку собаки, видимо, не чувствовали и в драку не ввязывались. Что касается Буяна, то он настроен был ещё миролюбивей. После тяжёлых скитаний по лесной целине он с удовольствием рыскал по деревенским закоулкам, принюхиваясь к милым его собачьему сердцу запахам человеческого жилья.
Вскоре, однако, настроение его резко изменилось. Началось с того, что на крыльцо одной из изб вышел солдат в рыжей шубе. Буян остановился и недовольно заворчал себе под нос. Солдат выплюнул резину, которую жевал, да так ловко и далеко, что едва не попал комочком жвачки в морду пса. Буян отпрыгнул назад и заворчал. Глебка сказал ему:
— Брось. Ну его.
Затевать ссору в этой незнакомой деревне с первым же встречным иностранным солдатом совсем не входило в Глебкины расчёты, и потому он поспешно юркнул в ближайший проулок.
Проулок выходил на деревенскую улицу, по которой пролегал накатанный зимник. Глебка постоял минуту в проулке, раздумывая, куда направиться. В это время по улице пронеслись двое саней, запряжённых хорошими сытыми конями. В передних санях сидели четверо солдат, в задних — офицеры в зелёных шинелях с меховыми воротниками. Вслед саням забрехали во дворах собаки. Одна из них пробежала за ними, громко лая. К ней тотчас присоединились ещё две.
Не выдержало и Буяново сердце. Всё быстродвижущееся возбуждало в нём, как и во всяком порядочном псе, древний охотничий инстинкт, инстинкт преследования. Он во всю мочь припустил по проулку, потом вывернул на улицу и кинулся догонять пронёсшиеся сани и мчащихся вслед за ними собак. Глебка не успел опомниться, как Буян исчез из глаз. Его зычный лай слышался всё глуше и, наконец, затих в отдалении. Продолжая напряжённо прислушиваться, Глебка вдруг уловил совсем не похожие на собачий лай звуки. Определить их источник было нелегко — не то гнусила какая-то волынка, не то гармонь играла. Изредка что-то щёлкало, словно откупоривали одну за другой бутылки. Неожиданно резнул по ушам громкий вскрик нескольких голосов. Вслед за тем опять загнусил неведомый инструмент. Глебка осмелился выглянуть из-за угловой избы на деревенскую улицу.
Вблизи улица была безлюдна, но чуть подальше, возле кантина, толкались американские солдаты в шубах нараспашку и, сбившись в кучу, кричали и возились, словно играя в какую-то игру. Что они делали, Глебка понял не сразу.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ. ГЛАЗА АЛЕНУШКИ
Началось с того, что одному из толкавшихся перед кантином американских солдат взбрело в голову припугнуть шедшую через дорогу крестьянскую девочку. Девочке было лет восемь. Худенькая, тоненькая, она шла торопливым семенящим шагом, осторожно неся кринку молока.
Она боялась столпившихся у кантина камманов и спешила пройти мимо. Но в то же время она опасалась, что если будет торопиться, то расплещет молоко. Эти опасения были написаны на её маленьком, исхудавшем и озабоченном личике, и они-то и вызвали у выходящего из кантина солдата желание пугнуть «русскую Маруську», да так пугнуть, чтобы она опрокинула всю кринку, то-то будет потеха. Он распахнул полы своей рыжей шубы, неожиданно загородил девочке дорогу и, выпучив глаза, крикнул резко и хрипло:
— Га-га-га!
Долговязый и костлявый, с распахнутыми и приподнятыми полами бараньей шубы солдат стал походить на какую-то огромную голенастую птицу с диковинными курчавыми крыльями. Его резкое «га-га-га» и дико выпученные глаза усиливали это пугающее сходство. Девочка шарахнулась в сторону, и молоко плеснуло через край посудины.
Стоявшие кругом рыжие шубы захохотали, а ободрённый общим смехом голенастый солдат снова загородил девочке дорогу. Она подалась в сторону, желая обойти солдата, но тот в свою очередь сделал шаг в сторону и снова очутился на её пути. Так он прыгал по дороге перед растерянной и перепуганной девочкой, пока прыжки его не перешли в какой-то нелепый танец. Кривляясь и раскачиваясь из стороны в сторону, гримасничая и приседая, он мешал девочке пройти и вскрикивал:
— Га-га-га!
Этот не то птичий, не то звериный вскрик, казалось, пугал девочку больше всего.
— Дик, что же ты пляшешь один? — крикнул широкоплечий детина с плотоядно оттопыренными мокрыми губами, отчего рот его казался вывернутым наизнанку. — Пригласи себе в пару эту Коровью мисс с молоком.
— Что верно, то верно, — ответил голенастый, продолжая приплясывать. — Ты умён, как верблюд. — Окажите честь, мисс Молочная Плошка. Га-га-га!
— Га-га-га, — отозвался хор рыжих шуб, а танцор схватил ничего не понимающую девочку за плечо и потянул к себе.
Девочка в страхе отшатнулась от него, проливая молоко себе на платье.
— Дик, ты невежа, — крикнул мокрогубый, вытаскивая из кармана круглую банку с табаком и, видимо, собираясь закуривать. — Разве ты не видишь, что у мисс Молочной Плошки заняты руки и она не может обнять тебя.
— Га-га-га! — прокричал в ответ долговязый танцор. Сейчас мы освободим руки мисс Молочной Кастрюльки.
Солдат изогнулся, подобрал полы шубы и лягнул правой ногой. Нога, обутая в тяжёлый, окованный стальными шипами ботинок, а поверх него — в парусиновый шекльтон, с силой ударила в кринку, которую девочка держала в руках. Кринка хрустнула, и глиняные осколки разлетелись во все стороны. Остатки молока выплеснулись при этом прямо в лицо девочке и на минуту ослепили её. Между тем хохочущий верзила обхватил девочку обеими руками и закричал:
— Коровий уанстеп! Давайте музыку, парни.
За музыкой дело не стало. Собиравшийся закуривать мокрогубый дал стоявшим возле него двум солдатам по листу тонкой папиросной бумаги. Оба солдата тотчас вытащили из карманов своих френчей маленькие расчёски и, обернув их папиросной бумагой, приложили к губам. Гнусавый оркестр забубнил уанстеп. Кто-то в такт стал прищёлкивать языком и губами, воспроизводя хлопанье вылетающей из бутылки пробки. Солдаты стали в круг, внутри которого топтался долговязый танцор, волочивший за собой девочку. Потом вошли в круг ещё два солдата и принялись отплясывать уанстеп, меся грязный снег огромными парусиновыми шекльтонами. У одного из них распустились длинные завязки, второй партнёр наступил на них, и оба под общий хохот упали в снег. Голенастый не то случайно, не то нарочно зацепился за них своими длинными ногами и тоже упал.
Пока все трое поднимались, возясь, хохоча, ругаясь, тыча в бока один другому кулаками, девочка оставалась в кругу одна. Она стояла среди осколков своей кринки, дрожащая и перепуганная. Маленькое исхудавшее личико её было залито слезами и молоком. Сперва она не могла от страху двинуться с места и смотрела остановившимися глазами на окружающих, потом вдруг отчаянно вскрикнула и кинулась прочь из круга. Но ей не удалось прорваться. Мокрогубый детина, мимо которого она хотела проскользнуть, расставил руки и отбросил её назад, прокричав в лицо хриплое «га-га-га». Она бросилась в другую сторону, но и там встретила широко расставленные руки и пугающее «га-га-га». Затеянная долговязым и мокрогубым игра, видимо, занимала солдат.
