Златослава Каменкович - Тайна Высокого Замка
— Клевета на великого патриота. Это измышление пана Грушевского Ему за это щедрый гонорар заплатила буржуазия, которой он с рабской угодливостью прислуживал, продавая интересы всего трудового украинского народа…
Бауэр был предупреждён о резкости суждений профессора Квитко, его горячности, но это… но уже неприкрытый большевизм!..
Профессор страстно говорил, заставляя себя слушать.
— Мне незачем говорить о колониальной политике царизма. Вы ведь сами отлично знаете, что это ничего общего не имело с русским народом. Ход исторических событий подтвердил, что присоединение…
— Я не нуждаюсь в большевистской пропаганде, герр профессор! — холодно прервал Бауэр. — Вам заплатят утроенный гонорар, и вы напишете то, что нам нужно. Вы старик, а старики любят комфорт…
— Скажите, какой ценой вы заплатили за свой комфорт? — в тоне профессора прозвучал убийственный сарказм. — Как мне известно, эти картины — собственность народа. Их не могли вам продать…
Багровые пятна выступили на лице Бауэра. Глаза его округлились, и весь он стал похож на тугой, не в меру надутый мяч, который вот-вот лопнет.
В два прыжка Бауэр очутился за спиной профессора. Выстрел в затылок оборвал большую, светлую и честную жизнь профессора Квитко.
Глава вторая. Обман
Петрик и Василько сидели на порожке и накладывали в баночки ваксу собственного производства. Нужда заставила их стать уличными чистильщиками обуви, чтобы заработать на кусок хлеба.
Во двор, словно угорелый, забежал Йоська.
— Поджигают! — закричал он, отчаянно жестикулируя руками. — Чтоб я так жил, поджигают!
— Тсс… — приложил палец к губам Петрик показывая глазами на открытые окна виллы, откуда доносилась игра на рояле. — Ну, чего там ещё… говори толком.
— Я и говорю толком: под-жита-ают!
— Видали его! Что поджигают?
— Синагогу.
— Зачем?
— Немцы…
— Скажешь! — отмахнулся Василько. — Грешно храмы палить, немцы бога побоятся…
Но то, что Йоська видел, была не галлюцинация. Он бежал к своей тёте на Жовковскую улицу. Ну, что правда, то правда, немножко он задержался около красивого дома на Снежной улице — это недалеко от Старого Рынка. Из окон дома выбрасывали узлы, подушки, детскую коляску. Какая-то женщина кричала, плакала. Вот смешная! Раз есть приказ освободить квартиру для приезжих из Германии немцев, так что ей поможет кричать? Разве она не знает, что лучшие квартиры и даже целые улицы теперь освобождают для них? Листопада — это же самая красивая улица во всём городе! А кто теперь там живёт? Только немцы!
И вот шёл себе Йоська и видит, около синагоги на Старом Рынке остановилась большая зелёная машина, крытая брезентом. Из неё выскочили немецкие солдаты и, если Йоська не ошибается, с немцами был батько Данька-пирата…
— Ну, ну, дальше! — жарко дыша, торопил Петрик.
— А дальше они начали носить в синагогу большие ящики. Чтоб я так жил, я сразу догадался, что это мины… Вдруг выбегает, ну, этот как его… шамес[17] и кричит: «Гевалд! Помоги-и-итее!» Потом в него немец выстрелил, и он уже больше не кричал… О, слышите взрывы? — насторожился Йоська. — Это там… На Старом Рынке…
— Бежим туда!
Через десять минут они уже были на Старом Рынке.
— Ух, ты-ы! А народу сколько!.. — тяжело дыша остановился Петрик.
Странно, но на этот раз немцы не разгоняли людей, хотя с минуты на минуту должен был наступить полицайцайт.
Огонь бесновался, развевая космы копоти. А неподалёку, как на параде, гарцуют немецкие всадники.
Вокруг шныряют журналисты, отчаянно накручивает киноаппарат какой-то с виду иностранец, а больше всех суетится, бегает лысоватый человек в бежевом пальто. Он то станет на колено, то присядет, я один раз даже на живот лёг — и всё фотографирует, фотографирует…
— Кто же это поджёг? — спрашивает пожилая толстая полька лысого с фотоаппаратом.
— Известно кто — народ!
— Какой народ? — недоумевает женщина.
— Украинский! Вы же знаете, как они ненавидят этих…
— Неправда! — перебил лысого Петрик. Выталкивая вперёд дрожащего от страха Йоську, он почти кричит: — Вот, он своими глазами видел! Это немцы подожгли! Правда, Йоська? Ты не бойся, скажи…
— Чтоб я так жил… — пролепетал Йоська.
И мальчики не успели даже опомниться, как их уже выволакивали из толпы какие-то люди в гражданской одежде.
По пустынным, онемевшим улицам, с наглухо закрытыми окнами домов, переодетые гестаповцы гнали трёх мальчиков, время от времени давая им затрещины.
— Обман!.. Всё у вас обман! — упирался Петрик, утирая кровь, побежавшую у него из носа.
— Заткнись! — сквозь зубы процедил тащивший его гестаповец и ещё раз ударил мальчика по голове.
На площади Смолки Петрика, Василька и Йоську втолкнули в широкую дверь огромного каменного дома, откуда редко кто возвращался. Люди обходили этот дом с опаской.
Мальчиков ввели в кабинет следователя гестапо.
— Так ты говоришь, што витил, кто сделал пожар? Скаши, я буду наказать! — миролюбиво улыбался следователь. Его ноги в ослепительно начищенных сапогах покоились на мягком пушистом ковре под письменным столом.
— Ты не бойся, Йоська, скажи… — шепнул Петрик, подталкивая локтем товарища.
— Я видел… Это сделали ваши… немцы… — робко проронил Йоська.
— Ай-ай-ай, — закатил глаза немец и незаметно нажал под столом кнопку.
Вошли два солдата.
— Ап!
Йоську подхватили под руки и вынесли.
— Ма-эм-м-м!
Этот душераздирающий вопль замер где-то в коридоре.
Как и прежде, словно ничего не произошло, немец продолжал улыбаться.
— Ай-ай-ай, украинишь мальтшик не можна верит юд! Ком до дому, до дому…
Он даже протянул Петрику шоколадку.
Лицо и руки Петрика стали горячими и влажными. Испытывая острую ненависть к гестаповцу, Петрик захотел схватить со стола массивную чернильницу и стукнуть улыбающегося немца.
Видя, что Петрик не берёт шоколадку, гестаповец протянул сё Васильку. Тот шоколадку взял, но губы его оставались упрямо сжатыми.
Тут их и выпроводили из кабинета.
В вестибюле, освещённом синей, маскировочной лампочкой, солдат пнул мальчиков в спины, и те, как мячики, вылетели на улицу.
Глава третья. Судьба товарища
— Айн, цвай, драй… — бесстрастно отсчитывает немец с эмблемой «мёртвая голова» на фуражке.
— Шнель!
Много дней провели дети в тёмном и смрадном подземелье. Сейчас, ослеплённые внезапным дневным светом, совершенно голые, грязные, они испуганно жмутся друг к другу. Среди них и Йоська.
— Шнель!
Два верзилы с засученными рукавами дулами автоматов загоняют детей в кузов грузовой машины.
— Шнель, шнель, шнель!
Сидеть приходится на корточках, так, чтобы не выглядывала голова из-за борта кузова.
Машина мчится узкими, кривыми улицами и останавливается на глухой окраине.
Люди в белых халатах и белых колпаках встречают измождённых детей без единого слова.
Долгое время Йоська не понимал, чего хочет от него немецкий доктор с холодным блеском глаз и тонкими извилистыми губами.
— Я не хворый, — робко защищался мальчик, когда к нему приближались палачи в белых халатах.
— У меня ничего не бо-ли-ит!
Но они набрасывались на Йоську. И он уже не мог сопротивляться, а только дико мычал, словно это могло испугать и остановить тени в белых халатах.
После впрыснутых лекарств Йоська постепенно слеп и терял сознание.
Неизвестно зачем, немцы долго, терпеливо возвращали его вновь к жизни. И опять кололи, и опять он слеп…
— Это учёные. Они опыты делают, — шепнул как-то Йоське совсем обескровленный мальчик с синеватыми веками, как у мертвеца.
— Опыты? Зачем?..
— Не знаю, — печально покачал головой мальчик.
Швея Ноэми — мать Йоськи, часто говорила: «Ничего не значит, что мой сынок худенький, зато он крепкий».
Да, Йоська был крепким. Это не раз говорили и его палачи.
Однажды, когда ему стало лучше, он стоял в полутёмном коридоре и с тоской думал о матери, Петрике, друзьях.
Вдруг Йоська услышал рядом голос девушки-уборщицы:
— Швыдко, йды за мною… Якщо зможеш вырватись, розкажи людям правду про те, що тут бачив. Мы звидсы жыви вже не выйдемо.
Она провела Йоську в тёмный подвал. Там показала на маленькое окно. Мальчик с её помощью залез на штабель дров и пополз к окну.
— Выйдешь на Медову Гроту, — шепнула спасительница. — Обережно… дывысь, щоб знову сюды не потрапыты…
Так бывает только во сне. Йоська хочет идти, а ноги отказываются двигаться. Но надо уйти, во что бы то ни стало уйти поскорей от этого жуткого серого дома.
Над городом прошумел весенний дождь. Но солнце уже снова выглянуло из-за редких туч.
