Виктор Аланов - Петька Дёров
— Петенька! Да здоров ли пришел, шалопут? — причитала старушка, в свою очередь обнимая бросившегося к ней Петьку и обливая его слезами.
— Здоров, бабушка, здоров.
— Ну и слава богу, что здоров. Да откуда же ты, обманщик? Говорил, — через недельку придешь, а сам год пропадал!
— Задержался малость, бабушка, — серьезно ответил Петька. — Понимаешь, дела разные были.
— А одет-то, господи! Дырья на дырьях, весь срам наружу!
— Это я в дорогу старье надел, бабуся. Так немцы меньше внимания обращают, — сообразил Петька. — У меня в деревне хорошая одежда осталась, целая.
— А не покрадут без тебя-то? Ну-ну… Да, верно, кушать хочешь? Проголодался, поди, с дороги-то? Ну сейчас, сейчас, потерпи немножко, Фомушка соберет.
— Я вас тоже угощу кое-чем, бабушка, — объявил Петька и вытащил из-за пазухи копченых окуней.
Почуяв рыбу, на лавку, к столу, тотчас же вспрыгнул большой кот.
— Васька, разбойник! — радостно воскликнул Петька. — Цел, полосатый?
Будто узнав старого хозяина, кот, изгибая спину, громко мурлыкал и терся о бок и локоть усевшегося за стол Петьки. Отломив кусок рыбы, Петька сунул ее коту,
— Жив, бродяга? — потрепал он Ваську по жирной спине.
— Кто еще бродяга-то? — не упустила случая поворчать бабка Агафья. — Васенька-то всё со мной живет, за ограду и то редко выходит. А бродяжничал-то не ты ли, голубь мой?
Разговор принимал нежелательный оборот. Петька быстренько постарался повернуть его в другое русло.
— Всё расскажу, бабуся, — пообещал он. — Ты сперва скажи, — почему лежишь? Болеешь, что ли?
— Ох, детонька, и не говори! Отходились мои ноженьки, отбегались. Лежмя лежу уже второй месяц. Если бы не Фомушка, так некому бы и воды принести попить. Спасибо, послал бог помощника.
— Ну, ладно, ладно, — грубовато прервал ее Фома. — Чего уж там. Ты за мной тоже немало походила.
Но остановить бабку было трудно. Она долго и подробно рассказывала Петьке о своей болезни, о том, каким неоценимым помощником для нее оказался Фома, Рассказ утомил старушку, она начала клевать носом. Петьке только того и нужно было. Он уже наелся досыта и, видя, что бабка засыпает, подмигнул Фоме на дверь.
Петька с Фомой вышли в огород и спустились к реке Пскове. Выбрав хорошее местечко на берегу реки, друзья уселись рядом. Фома вынул пачку сигарет и протянул Петьке. Тот отказался.
— Не курю.
— А я вот с горя начал, — проговорил Фома. И, затянувшись по-настоящему, сплюнул на землю и выругался. — Дрянь, а не табак у фрицев. Эрзац!
— Как будто что в табаке понимает. Тоже мне, курок нашелся, — заметил Петька.
— Вот и понимаю, а тебе что. Учить будешь? Нехорошо, мол, молод еще… Слышали, — вдруг вспылил Фома. Пальцы его мяли сигарету, по щеке пробежала нервная дрожь.
Петька с удивлением смотрел на друга. Фома и раньше отличался вспыльчивостью, но таким нервным и раздражительным Петька его не видел. Да и внешне он изменился. Где отличительный признак рыжего Фомки — его огненные вихры? Голова коротко обстрижена и от этого кажется непривычно маленькой. На лбу косой шрам. А ровные Фомкины зубы, всегда так весело блестевшие в улыбке, — слева, с верхней стороны их нет, сигарету держит в правом уголке рта, и от этого губы кривятся, а когда Фомка говорит, то моментами как-то странно пришепетывает.
Петька дружески положил руку на Фомкино колено.
— Ты не сердись, — уже серьезно заговорил он. — Я ведь по-хорошему. Другой ты какой-то стал. Ну, что куришь — ладно, многие ребята курят, хоть и вредно. А вот на икону крестишься, в бога веруешь. Ведь ты же пионер. Как же это? Теперь уже комсомолец, по годам пора уже, ведь нам по пятнадцати лет.
Фомка, блеснув зелеными глазами в сторону Петьки, помолчал и вдруг звонко, по-прежнему расхохотался, как смеялся раньше, год тому назад, на колокольне. Потом обнял Петьку за плечи.
— Эх ты, Петюха-тюха. Да неужто ты подумал, что я вправду? Чудак ты. Вот чудак! Бабку Агафью утешаю, а по мне — что доска некрашеная, что икона. Понял? — И он стал объяснять уже серьезно — Ведь мы с тобой знаем, что никакого такого бога нет. А бабка старая, не понимает, поди, объясни ей. Когда я болел, она ночи не спала, то со мной возится, то перед иконой поклоны бьет. А выздоровел — давай твердить: «Чудо это, Фомушка, чудо… У бога твоя жизнь вымолена…»
И Фомка так похоже передразнил старушечий говор бабки Агафьи, что Петька фыркнул.
— А ты не смейся, я серьезно, — продолжал Фома. — И стала она ко мне приставать: «Тебя бог от смерти спас, Фомушка. Ты его благодарить должен». Ну я, конечно, сперва ни в какую, объяснять пробовал, уговаривать. Плачет старуха, обижается. Эх, думаю, не всё ли равно, что на физкультуре! «раз, два, руки на уровне плеч», что перед иконой рукой помахать. Та же зарядка, только не до еды, а после. Мне ничего не сделается, а старухе приятно. Больно уж старуха она хорошая… — как бы извиняясь, закончил он.
— Хорошая, — горячо поддержал Петька. — Тогда ладно, пусть ее, если ты не вправду.
— Да ну тебя! — толкнул Фома Петьку. — Рассказывай лучше, — что делаешь, чем занимаешься? Откуда пришел? Нашел ли партизан?
— Все расскажу, все узнаешь. Ты сам первый расскажи, — как ты спасся? Ведь тебя же на расстрел повезли, ребята видели. Я думал… Вот потому и ушел из Пскова…
ИЗ МОГИЛЫ
Сторож кирпичного завода, инвалид первой мировой войны Федор Федорович Ермолаев остался один. Двое сыновей Ермолаева в первые же дни войны ушли на фронт, жена его, Прасковья Ивановна, умерла как раз перед началом Великой Отечественной войны.
Вот так и остался доживать свою одинокую жизнь Федор Федорович в маленьком домике, чудом уцелевшем от военных, бурь, стоявшем в стороне от других домов у самой шоссейной дороги.
Несмотря на свои шестьдесят восемь лет, старик был еще крепкий. Всегда румяный, с веселыми искорками в голубых глазах, он бодро ковылял на деревяшке, заменявшей ему левую ногу, потерянную под Перемышлем.
Посмотрев на него, с первого взгляда можно было подумать, что он что-то знает, но не говорит, пряча хитрую улыбку в круглой светлой маленькой бородке.
Домик Ермолаева, благодаря близости к шоссейной дороге, каждый день посещали немецкие солдаты, патрулировавшие шоссе. Погреться приходили. Весенние ночи были еще холодны.
— Вот змеи, — ворчал сторож. — Страсть тепло любят, а дров никогда не принесут.
Рано утречком сторож, попив чайку, сунул за пояс топор, взял веревку и отправился заготовить дровец — бревна из брошенных блиндажей вытаскивать.
Пройдя по огороду, Ермолаев спустился вниз к реке Великой, столкнул на воду свою легкую лодку и поплыл вниз по течению. Ходить на далекие расстояния ему было все-таки трудно, а всем видам транспорта Федор Федорович предпочитал лодку, которой управлял с удивительной легкостью, благодаря своим не по-стариковски сильным рукам.
Подогнав лодку к давно запримеченным им блиндажам, Ермолаев выбрался на берег. Дойдя до кустиков, росших вдоль берега, он присел на камень, вынул кисет, трубку. Закурив, потер левое бедро.
— Ломит, окаянная. Под погоду, что ли, — ворчал он, посматривая на чистое небо и поглядывая в сторону своего домика. По дороге, поднимая пыль, несся грузовик.
— Ездят, змеи, и день, и ночь, чтоб им ни дна, ни покрышки, — продолжал ворчать сторож, сердито пыхтя трубкой и наблюдая за движущейся машиной.
Грузовик почти поравнялся с Ермолаевым, круто повернул и направился к блиндажам.
— Дю, черт! Никак змеи за мной едут?
И Ермолаев быстро свалился с камня, растянулся в кустах на животе и стал следить за подъедавшими.
Грузовик, отъехав еще шагов на сто, остановился.
Федор Федорович увидел, как из машины выпрыгнуло четверо вооруженных солдат. Затем один из них снова забрался в кузов и столкнул оттуда на землю четырех связанных людей.
Сторож почти прилип к земле. Он готов был втиснуться в нее от страха.
— Что ж это такое? — шептал он. — Стрелять людей будут, ироды!.. И помочь-то нечем. Эх, пулемет бы — да разом всех змеев!
В это время он услышал высоко в небе рокот самолета. Зенитные батареи немцев открыли огонь по появившемуся из-за облаков самолету.
— Наш! Советский! — воскликнул Федор Федорович и чуть не подпрыгнул от радости, чтобы махнуть шапкой. Но, вспомнив про грузовик, прошептал — Эх, бомбочку бы хоть швырнул в этих сволочей. Не знает, не видит, наверно, что немцы людей стреляют. Но летчик, как будто угадав мысли старика, начал бомбить колонну автомашин, появившуюся на поле.
В это время раздался треск автоматов.
Сторож быстро повернулся в сторону грузовика, Четырех несчастных связанных людей он уже не увидел.
С замиранием сердца сторож следил за страшным грузовиком, который привез людей на расстрел.
