Вильям Козлов - Белый конь с золотой гривой
Жеребец успокоился и, сверкнувна мальчишек сияющим глазом, потрусил по дороге к конюшне.
— Надо же, слушается, — с завистью сказал Мишка.
— К лошади тоже нужен подход, — стал поучать Кеша. — А то встал, загигикал, замахал вожжами… А когда ты бамбуковую удочку отдашь?
— Отдам…
Кеша решил, что нужно ковать железо, пока горячо. Он свернул на проселочную дорогу и погнал к деревне. Мальчишки и девчонки, которые попадались навстречу, с завистью и удивлением смотрели на них.
«Может, бабушке чего надо? — озабоченно подумал Кеша. — На солнце-то тоже целый день сидеть вредно».
Дед Сидор смахнул с сияющей лысины крупные капли и сказал:
— Шабаш!
Кеша с сожалением стал распрягать Орлика. Ему хотелось еще сделать хотя бы один рейс. Орлик не устал, вон как глазом косит, хочется ему еще пробежаться с телегой. Силищи у него некуда девать. Прокатиться бы на нем верхом… Не разрешит конюх. К верховой езде Орлик не приучен, может запросто сбросить и ускакать в поле. Кеша распустил супонь, стащил хомут. Жеребец охотно нагнул красивую голову: мол, снимай поскорее это ярмо… Шея у него лоснится от пота. Славно они сегодня поработали с Орликом! Жаль даже расставаться…
С Тюленем Кеша помирился. Мишка не надул: при свидетелях вручил ему свою лучшую бамбуковую удочку с английским крючком и японской леской. Их было у Мишки три удочки. И все лучшие. У него дядя моряк, плавает за границу и привозит оттуда племяннику отличные рыболовные снасти. Однако рыба почему-то не клюет у Тюленя, хотя у него и леска японская, а крючок английский. А вот у Кеши клюет, даже если леска из конского волоса. Настроение у Кеши улучшилось.
Когда он ставил удочку к стене своего дома, то бабушки на месте не оказалось.
Сбежала куда-то бабушка. Кеша разыскал ее в огороде. Бабушка на корточках полола огурцы. И палка лежала между грядками. Здесь она не нужна была бабушке.
В деревню Кеша возвращался с дедом Сидором. Солнце клонилось к лесу. Оно было большое и красное. И не очень яркое. На него можно было смотреть. Вокруг усталого светила притихли розовые перистые облака. Их было много на небе. В лицо дул теплый ветер. Он принес запах свежевспаханной земли и медовых трав. У опушки соснового бора тарахтел трактор Лешки. Этот будет до ночи поднимать зябь. В уборочную Лешка — самый главный человек в бригаде. Он даже обедать не ходит, ему в судках жена еду в поле приносит. Эх, жалко, Лешка-тракторист не видел Кешу на поле за работой!
— Как же ты с Орликом-то поладил? — спросил конюх. — Он ведь норовистый!
— У него губы мягкие-мягкие, — сказал Кеша. Когда он пускал стреноженного Орлика на луг, тот в знак дружбы совсем небольно пожевал Кеше пальцы. А потом смешно отковылял к речке. Орлику захотелось выкупаться, а Кеша и не сообразил. А хороню бы на гладкой спине жеребца въехать в теплую воду. Речка мелкая, Орлику по шею. Ничего, завтра можно будет выкупаться…
Чувствуется, что дед Сидор устал, но настроение у него хорошее. Он, чуть заметно прихрамывая, шагает рядом, и от него пахнет крепким табаком и конским навозом. Кирзовые сапоги в пыли и потрескались. Одно белое ушко торчит из голенища наружу. На голове у конюха кепка блином. Он не любит свою лысину людям показывать.
Встречные почтительно здороваются с дедом. Он — депутат районного Совета. А Кеше кажется, что и с ним здороваются. Ему приятно идти рядом с конюхом.
— Деда, ты на меня не сердись за дохлого воробья, — сказал Кеша. — Это я так, от скуки.
— Я уже забыл, — ответил старик.
— А другие вот не забывают, — вздохнул Кеша.
— Люди добро помнят, — сказал дед Сидор. — Добро сильнее зла.
— Я хочу, как и ты… с конями, — сказал Кеша.
Дед сбоку посмотрел на него, усмехнулся.
— Теперь все, брат, хотят в этот космос лететь, а ты — конюхом?
— А завтра бригадир разрешит мне запрячь Орлика?
— Мы с тобой без спросу, — сказал дед.
— Вот все люди как люди, а я как паршивая овца в стаде… Так моя мамка говорит… Отчего так, деда?
— Так и сказала?
— И еще говорит, что лучше бы мне и на свет не родиться… От меня одни неприятности.
— Назови человека сто раз «свинья» — он и захрюкает, — сказал дед.
— Врет она?
— Ошибается, — поправил дед. — Хороший ты человек, Константин, только озорной чересчур…
— Скучно мне, — пожаловался Кеша. — Мамка весь день на ферме, бабушка глухая… С ней много не поговоришь… Да и ребята взъелись на меня из-за этого рыбака… Зачем, говорят, лещовое место ему показал…
— Глупые они, — сказал конюх. — Мало в озере рыбы?
— Удочку сломали, — продолжал Кеша.
— Это уж совсем ни к чему.
— Ходят, мамке жалуются на меня, а она — веревкой… Только я не даю себя бить — убегаю.
— За одного битого двух небитых дают, — заметил дед.
— Это что ж, мне самому штаны снимать? — удивился Кеша.
— Я так, к слову, — сказал конюх.
— И чего они все на меня взъелись?
— Был бы ты никудышный — Орлик ни за что бы тебя не послушался. Лошади собаки, они, брат, дурного человека за версту чуют…
— Хочешь, я тебе бамбуковую удочку подарю? — сказал Кеша. — С английским крючком.
— Уди сам на здоровье, — улыбнулся дед.
У колодца они повстречались с Кешиной матерью. Высокая, худощавая, с коричневым от загара лицом, она, увидев их, поставила ведра с водой в пыль и пригорюнилась.
— Чего он нынче, дядя Сидор, выкинул? — спросила мать, опустив голову. — И за что мне выпало такое наказание? У всех дети как дети, а этот… Уж не знаю, в кого он такой и уродился…
— Ты, Надя, покорми своего молодца как следует, — сказал дед Сидор. — Я думаю, он нынче здорово проголодался.
Мать удивленно подняла голову.
— За что его, бездельника, кормить-то? За его проделки?
— И не ругай разными нехорошими словами, — сурово продолжал дед, нельзя так, Надежда. Задолбила мальцу голову, что он никудышный, а он чуть было и не поверил…
— Что верно, то верно, — солидно баском заметил Кеша. — Назови человека сто раз свиньей — он и вправду захрюкает: хрю-хрю!
— Он сегодня трудодень заработал на конюшне, — говорил старик. — На самом Орлике возил на поле навоз.
— Господи! — вырвалось у матери. — На Орлике?
— Я и завтра буду на нем работать, — сказал Кеша.
Про трудодень он услышал от деда впервые, и ему показалось, что он сразу как-то стал и ростом выше и силы в усталых руках прибавилось. «Неужто и правду трудодень?» — подумал он, а вслух сказал:
— Мам, у нас есть голубая лента, я ее Орлику в гриву вплету.
— Нашел парнишка себя, — не совсем понятно сказал дед. — Рано или поздно толковый человек завсегда себя найдет…
— Сидор Иваныч, — вдруг засуетилась мать, — зайди ты к нам на часок… Я тебя чаем с вареньем угощу. Да и щи у меня свежие…
— Чего ж не зайти? — подмигнул Кеше дед. — К хорошим людям.
— Ах ты, жалость-то какая… — опечалилась мать. — Магазин-то закрыт…
— Не беда, — сказал конюх.
— Мужа-то нет, вот и не держу проклятую дома… Да и гостей давно не было.
— Не бери в голову, Надежда, — сказал дед. — Чай — милое дело.
Через забор, как раз между двумя глиняными сохнущими кувшинами, перевесилась Мишкина голова. Голова что-то жевала.
— Эй, Пупочкин! — сказал Тюлень. — Айда на рыбалку?
Кеше было приятно, что сосед пригласил его на озеро поудить, но почему-то покоробило его «Пупочкин». Какой он Пупочкин?
— Я поужинаю, а ты свежих червей накопай, — сказал он. — Лучше всего у конюшни, там пропасть их, навозных…
Голова исчезла за забором, но через секунду снова появилась.
— Эй, Пуп, а где там черви-то?
— У поилки, — солидно ответил Кеша. — Эй, Тюлень, ты меня больше не зови… Пупочкиным! Я — Константин Бредун. Слышишь, Константин Бредун!
Дед Сидор и мать переглянулись. По губам матери скользнула легкая улыбка. И Кеша вдруг будто впервые увидел, какие у матери усталые глаза, худые длинные руки с красными пальцами и морщины на лице. Он подошел к ведрам, нагнулся и поднял их.
— Надорвешься, сынок, — сказала мать.
«Сынок…» Это слово Кеша уж и не помнит, когда в последний раз слышал. И ему вдруг захотелось, чтобы эти цинковые ведра были в пять раз тяжелее… Он все равно бы поднял их и донес до дома. Он мог бы эти ведра донести до края земли и даже воду не расплескать. И еще Кеше захотелось помчаться на луг, где пасется Орлик, прижаться щекой к длинной бархатной морде и вот так постоять немного… пока перестанет в носу щипать.
