Ласло Харш - Ребята не подведут!
Габи посмотрел на доктора Шербана с таким безразличным и независимым видом, какому позавидовал бы даже профессиональный разведчик. Он вскинул брови и удивленно спросил, почему его поведение кажется советнику подозрительным?
— Хм… — ухмыльнулся доктор Шербан, — может, ты объяснишь мне, почему дядя Комлош попросил две порции супа?
На лице Габи не дрогнул ни один мускул, когда он, как ни в чем не бывало ответил:
— Наверно, потому, что у него гость.
— Вот как! А ты, случаем, не знаешь, что это за гость?
— Конечно, знаю. Председатель обязан знать все. Это дядя Чобан. Он тоже сбежал. Теперь им вдвоем будет веселее… Кроме того, мы уже укрываем двух беглецов. Вот здорово!
— В конце концов мы можем стать солидным учреждением по оказанию помощи людям, — улыбнулся доктор Шербан. — Но поверь мне, Габи, даже сотни конспиративных квартир не хватило бы, если бы мы захотели спрятать всех, кого преследуют нилашисты. А теперь — живо позови сюда твоего отца и дядю Шефчика.
Так как дело принимало серьезный оборот и его нельзя было всецело предоставить группе, стали совещаться уже вчетвером. После непродолжительного разговора все четверо договорились о том, что с зеленорубашечника нельзя спускать глаз, ибо беды не миновать, если он что-нибудь заметит. Дядя Шефчик поначалу стоял на том, чтобы как можно быстрее расправиться с зеленорубашечником — иначе говоря, прикончить его. Габи очень понравилась эта мысль, но доктор Шербан убедил их, что время еще не пришло. Нилашисты будут искать своего дружка, а кроме того, придется тогда обезвредить и Теребешей.
С тех пор Габи с нетерпением ждал, когда же придет то самое время. На следующий день он созвал группу, чтобы вынести приговор зеленорубашечнику, который будет приведен в исполнение в нужное время. К сожалению, вынести приговор они не успели, потому что доктор Шербан позвал их на занятие. Видя, что осада будет продолжаться не один и не два дня, доктор решил открыть школу для членов группы. Все утро ребята провели вместе с советником, а наверху стрекотали пулеметы, гремели орудия. Самолеты на бреющем полете поливали свинцом наспех отрытые окопы. Со свистом падали вниз бомбы. Зеленорубашечники и немцы метались в бессильной ярости, собираясь уничтожить все и вся. А доктор Шербан в это время сидел возле лампы дяди Шефчика и объяснял, сколько будет трижды семь и почему «каменщик» пишется без мягкого знака.
— Да, кстати, — обернулся доктор Шербан к Габи, который был его заместителем по продовольственной части, — ты случайно не помнишь, сколько осталось на складе яиц?
— Двенадцать, — без запинки ответил Габи.
— Десять, — возразил доктор.
— Нет, двенадцать, — категорически утверждал Габи.
— Верно, — согласился доктор Шербан, — и в отчете столько же значится. Я просто хотел убедиться. Должно быть именно двенадцать, а на складе только десять. Кто-то ворует яйца.
— Это дело надо расследовать, — заявил Габи.
— Я тоже так считаю, — кивнул доктор Шербан. — С подобными вещами мириться нельзя. И без того продукты на исходе, и кто знает, сколько придется нам здесь сидеть.
— Группа готова приступить к действиям, — доложил Габи.
Договорились проследить, кто будет есть вечером яйца. Если это не даст никаких результатов, то расследование будет продолжено.
На общей кухне в тот день варили бобовую похлебку. Теребешне скривила нос при виде похлебки и, поставив на плиту сдобную лапшу, протянула елейным голоском:
— О, я готова сидеть здесь впроголодь хоть шесть лет подряд, только бы мы победили. Верно, господин Шлампетер?
— Конечно, конечно, — поддакнул зеленорубашечник, рассчитывая на лапшу.
Теребешне процедила лапшу.
— Откушайте, чем бог послал, не взыщите. — И она поставила на стол поднос. — Каждая лапшинка отдельно — это вам не какой-нибудь клейстер. Одно я вам скажу, дорогой господин Шлампетер: давно пора, чтоб пришло и наше время. Верно?
— Конечно. Как же иначе! Золотые ваши слова! — закивал зеленорубашечник и принялся за сдобную, золотисто-желтую лапшу.
Наблюдение не дало никаких результатов: в тот вечер никто не ел яйца. Поэтому решили выставить на ночь у склада охрану. Трое Шефчиков и Габи должны были через каждые два часа сменять друг друга. Доктор же заранее незаметно привязал изнутри к дверям каморки пустую банку из-под консервов. Свечи потушили, коптила лишь на столе незамысловатая лампа дяди Шефчика. Ее тусклый свет вел неравную борьбу с темнотой, которая непроницаемой пеленой окутывала стены и углы. Все спали, и только дежурный наблюдатель группы не спускал глаз с двери склада.
В полночь все обитатели подвала проснулись от громкого звяканья консервной банки и визга.
— Держите вора! Держите! — визжал Шефчик-средний.
Все вскочили на ноги. Чиркнула спичка, осветив в открытой двери каморки две фигуры: маленькую и большую. Маленькая мертвой хваткой ухватила большую за ночную рубашку, не переставая кричать:
— Вора поймал! Держите!
Кто-то зажег свечку. В колеблющемся свете стоял господин Теребеш в ночной рубашке и держал в руке кусок сала. Господин Теребеш заморгал и, злобно осклабясь, заявил:
— Этот воришка украл сало. Вот я его и поймал. Надо бы его взгреть хорошенько.
— Он не только вор, да еще и врун! — обиженно верещал Шефчик-средний, не выпуская из рук ночную рубашку господина Теребеша.
Ситуация в подвале складывалась явно не в пользу Шефчика-среднего. Но доктор Шербан поспешил рассказать, что Шефчик-средний охранял склад, а также добавил, по каким признакам они установили факт воровства.
— Эх, мужчины! — презрительно сказала мама. — Если бы вы спросили у меня, я сразу бы сказала, кто вор. Говорите, никто не ел яиц? Как бы не так! А у кого была на ужин лапша, замешанная на яйцах? У Теребешей! Лапша была желтой, как золото, а для этого надо разбить в нее не меньше двух яиц.
На следующее утро Теребешей изолировали от остальных и переселили в маленький закуток, рядом с входной дверью. И сделали это не в наказание, а по двум причинам: во-первых, никто не хотел жить рядом с этими подленькими людишками, ну, а во-вторых, все боялись очередной кражи, потому что запасы продуктов катастрофически таяли. Теребеши с высокомерным видом отправились в свой закуток, но немного погодя господин Теребеш вернулся обратно в подвал и униженно прошептал доктору Шербану на ухо:
— Прошу, пожалейте нас. Мы там с голоду помрем. У нас не осталось никакой еды.
Доктор Шербан, разумеется, не мог допустить, чтобы кто- нибудь умер с голоду. Он переговорил с поварихами, и они согласились поставить Теребешей на общее довольствие, но за это они должны рубить дрова и мыть посуду. О принятом решении сообщили Теребешам, но они надменно отвергли предложение. Однако в полдень, когда в подвале распространился аппетитный запах бобовой похлебки с салом, господин Теребеш прошмыгнул в подвал и попросил тарелку похлебки, пообещав после обеда нарубить дров на два дня. Только умолял не выдавать его жене, не говорить ей о его капитуляции, ибо она никогда не простит ему этой унизительной работы.
Господин Теребеш получил свою порцию похлебки и, отойдя в темный угол, принялся с жадностью есть.
Спустя несколько минут пришла из закутка Теребешне. Не заметив своего мужа, она заискивающе спросила у тети Чобан, не нужно ли помыть посуду: дело, мол, в том, что она очень любит мыть посуду. Только просила об одном: не выдавать ее мужу, не говорить о ее капитуляции, так как он происходит из древнего рода рыцарей Траутманн-Теребешей и никогда не простил бы ей эту унизительную работу.
Все молча наблюдали, как Теребеши уплетают бобовую похлебку с салом.
Вдруг где-то совсем рядом, во дворе, и, может, даже у самой двери подвала, резко застрочил пулемет. Затем с треском разорвалось несколько мин — и началось! Подвал гудел, сотрясаясь от взрывов, и крохотное пламя коптилки дяди Шефчика лихорадочно металось из стороны в сторону.
Заплакал Дюрика.
Побледнел зеленорубашечник.
Теребеш, сопя, осмотрелся и довольным тоном насытившегося человека изрек:
— Ну, право же, не надо пугаться. Главное — сохранять спокойствие. Берите пример с меня: я никогда и ни при каких обстоятельствах не теряю голову.
И чрезмерно довольный собой, выскреб со дна тарелки остатки бобовой похлебки.
Глава девятая ДВОЕ В БЕЛОМ
На сей раз зловещий концерт войны продолжался несколько часов. Основной тон задавали то орудия, то минометы, то бомбардировщики. Разрывы с оглушительным грохотом сотрясали все вокруг. Казалось, будто огромные стальные кулаки дубасят по тупорылым каскам немцев и нилашистов, где притаились глупость и подлость. Все инструменты этого гигантского оркестра исторгали звуки доселе невиданного диапазона. Потом наконец все внезапно смолкло, словно по взмаху палочки невидимого дирижера. В этом царстве безмолвия стало настолько тихо, что у обитателей подвала зазвенело в ушах.
