Милош Кратохвил - Удивительные приключения Яна Корнела
Это было на рассвете. Море казалось не особенно спокойным, но нельзя было назвать его и бурным. На берегу шумели сосны, спускавшиеся по песчаному скату прямо к самой воде. Ветер играл их колючими ветвями, напоминая родной край, в который вряд ли мне когда удастся вернуться. Волны, высотою с человеческий рост, катились по поверхности моря; их белые гребни тянулись необозримо длинными грядами, пенились, перекувыркивались и рассыпались брызгами в зеленые, как смарагд, и гладкие, как стекло, дугообразные борозды.
Гул прибоя звучал глухо и мерно. Если приподняться на скамье и поглядеть в какое-нибудь отверстие, имевшееся у малых пушек, стоявших на прибортовых дорожках, то можно увидеть море, необозримое, вздымающееся, грозное и взволнованное.
Такое же волнение поднялось и на галере.
Снова загремел барабан старшего надсмотрщика, и кормчий, стоявший на корме, начал спешно поворачивать свое колесо, отчаливая от берега.
В тот же день, после полудня, мы заметили, как далеко на горизонте вынырнуло множество мачт и вслед за ними показались белые паруса нескольких кораблей, которые, по-видимому, приближались к нам. Капитан и офицеры оставались спокойными, — значит, сюда плывет не вражеская флотилия.
Скоро Жак определил по флагам, что это и в самом деле испанские корабли.
Они нисколько не походили на нашу неуклюжую галеру. Корабли гордо приближались к нам, словно огромные морские дворцы. Хотя мы сидели на дне галеры и борта мешали нам наблюдать, как они, во всем своем строгом величии и красоте, проносятся мимо нас, однако нам удалось рассмотреть их.
Жак охотно объяснял:
— Вон видите те два колосса, что поближе к нам? Это боевые корабли. По всей длине борта у них тянется три яруса батарейных палуб и на каждой палубе из люков высовывается до двадцати пушек, намного больших, чем та, которая стоит на носу нашей галеры. Такого гиганта ни за что не сдвинуть с места веслами, он идет только на парусах. А этих парусов на четырех мачтах натянута целая уйма. Обратите внимание на борта, обитые железом, и на носовую часть, заканчивающуюся острым тараном. Если на полном ходу ударить тараном в борт неприятельского корабля, он проткнет его, как лягушку. А рядом с ними пузатые караки, — они раньше всего начали строиться португальцами, имеют большую вместимость и хорошо выдерживают даже самый сильный шторм. Эх, братцы мои, вот это корабли! А посмотрите, вон там галеон, а за ним — фрегаты… На таком бы поплавать матросом! — Глаза бретонского рыбака разгорелись; он совсем забыл о том, какую работу и для кого пришлось бы выполнять ему и на этих чудесных кораблях. Он, сын и труженик моря, глядел на хитроумно сооруженные гиганты, способные преодолевать пространства и бури. Перед нами открылось поистине захватывающее зрелище. Человек забывал, что мимо него проходили смертоносные морские крепости той же войны, которая осточертела ему на суше, и он не мог не восхищаться чудесным творением человеческой мысли, одержавшей победу даже над морем.
На мачтах боевых кораблей не были подняты большие паруса — как я наблюдал это на речных парусниках у себя на Лабе, — по всем реям четырех мачт были натянуты многочисленные, большие и маленькие, паруса — квадратные, прямоугольные и треугольные. Каждый парус управлялся своей бечевой и канатами, и было видно, как сам корабль может выбирать себе из множества ветров и ветерков только такие, которые ему нужны. Мачты тоже были не из одного дерева — такого высокого не найти ни в каком лесу — и составлялись из нескольких частей. В местах их соединения находились марсовые площадки с наблюдателем и стрелками. Что же касается палуб, то они были широкие, удобные, с массой блоков, катков, воротов, колес. Их борты были украшены резьбой и позолочены, словно лестницы замка. Особенно нарядно выглядел нос; на нем стояли высокие деревянные статуи святых, морских нимф или каких-нибудь чудовищ. Когда мимо нас проносился самый большой корабль — Жак обратил наше внимание на его адмиральский флаг, — мы смогли рассмотреть вблизи целый ряд пушек, торчавших из люков. Залп пушек, находящихся на одном борту, мог сразу обрушить на противника около двух тысяч фунтов железа.
Словом, мы очутились в центре флотилии настоящего боевого флота его величества короля испанского.
Вскоре выяснилось, какие неблагоприятные последствия будет иметь это для нас. Корабли-парусники плыли намного быстрее нашей галеры, хотя на ней, по приказу капитана, были немедленно подняты большие треугольные паруса на обе наши мачты. Однако нам приходилось вместо силы ветра использовать силу своих собственных мышц, если мы не желали отстать от флотилии и лишиться ее прикрытия.
Только теперь по-настоящему расплясались палочки старшего надсмотрщика по дубовому барабану, и мы даже не ожидали, что сумеем выжать из себя еще столько сил.
Между тем наша галера вышла в открытое море. Каждый день, еще задолго до полудня, мы теряли из виду парусники. Когда они опускали свои паруса и, остановившись на отдых, покачивались на волнах, нам приходилось грести почти до самой полуночи, чтобы снова догнать их. Более того, мы снимались с места раньше их, желая еще до рассвета сделать какой-нибудь рывок вперед.
Только теперь выяснилось, что на нашей галере наряду с грузом провианта и боевых припасов имелось кое-что другое, о чем нам до сих пор не было известно. Когда мы уже полностью выбились из сил, надсмотрщики привели откуда-то из трюма под носовой частью толпу таких же бедняг, как мы. Они отличались от нас только тем, что были мертвенно бледные, почти зеленые, — очевидно, за все время нашего плавания их не выводили на воздух.
Надсмотрщики отомкнули нам кандалы, замкнули их вокруг ног наших сменщиков и загнали нас туда, откуда их только что выгнали на свет божий. Теперь мы уже не удивлялись, почему так позеленели эти горемыки. Надсмотрщики загнали нас в низкий трюм без иллюминаторов, куда можно было вползти лишь на четвереньках и где каждый мог только лежать, сжавшись в комок, и задыхаться на полу этой отвратительной смрадной норы. К тому же из щелей дощатого потолка на нас сыпался песок и капала вода или кое-что похуже, поскольку прямо над нами находился солдатский кубрик, в котором орали, топали и наверняка мешали бы нам спать, не устань мы до смерти.
С тех пор мы через каждые шесть часов чередовались с другой группой галерников, и, право, не знаю, что было хуже, лежать ли на голых досках скорчившись и дышать вонючим воздухом, или надрывать свои последние силы у тяжелых весел под бешеный такт корабельного барабана.
В то время мы отвыкли разговаривать, — ведь и на слова нужно расходовать силу, — а наши головы, чтобы не сойти с ума, перестали думать.
У нас утратилось всякое понятие о времени. Казалось, мы гребли уже несколько месяцев. Когда Жак сказал, что такое долгое плавание не приведет нас никуда, кроме как к испанским островам, находящимся на другом берегу океана, мы и тут нисколько не взволновались.
Все уже стало нам безразлично.
Мы оставались равнодушными даже тогда, когда Жак, подобно гончему псу, начал тревожно водить носом и пронюхал о какой-то намечающейся заварухе.
Мы тупо слушали его, когда он обращал наше внимание на странную возню у капитанского мостика или на то, как солдаты, покинув свои кубрики, стали строиться на носу корабля, а канониры засуетились возле своих пушек.
Жак уже ругался:
— Нельзя же быть такими олухами, черт бы вас побрал! Особенно нам, таким беспомощным и отданным на милость и немилость всех и всему. Мы должны быть осторожными, как лисицы, — ведь у нас по сравнению с другими имеется лишь сотая доля возможности для спасения.
Мы не должны прозевать ее, тысяча чертей вам в бок!
Его ругань чуточку расшевелила нас, но скоро мы снова стали тупо глядеть на него и только нажимали на весла: раз-два-три, раз-два-три…
Мы очнулись только тогда, когда с капитанского мостика раздался выстрел из пистолета.
Глава третья,
в которой рассказывается о том, как Корнел и Криштуфек попали на галере в бескрайнее море, что они испытали там и как они расстались с галерой, хотя и не покинули ее палубы
Только теперь, когда раздался сигнальный выстрел капитана, означавший приказ приготовиться к бою, вся команда галеры пришла в движение.
В пушку, стоявшую на носу корабля, насыпали с казенной части порох, а с дульной — большими шестами набили куски пакли, крепко утрамбовали ее и вложили ядро.
Труднее пришлось канонирам с маленькими пушками, находившимися на прибортовых дорожках. Этим некуда было откатить орудие. Канониры подвешивались на веревках к перилам и, раскачиваясь прямо над водой, с трудом заряжали пушки.
